Взыскующие града. Хроника русской религиозно-философской и общественной жизни первой четверти ХХ век

[370]

ужасно, я чувствую смерть! Не Крест я отрицаю, а требую внимания к жизни и любви. У Гете так хорошо сказано!

Радость моя, счастье моё, прекрасный мой, волшебный мой, сердце моё! Мы должны быть вместе! Все я отдам за это, ничего не боюсь, потому что верю. Кроме всего мы так прекрасно дополняем друг другу.

Целую очень крепко. Твоя Гармося.

ОР РГБ, ф. 171.3.4, л. 14—15, б. д. Впервые опубл. с коммент.: Носов 1993. При сверке обнаружены некоторые разночтения с оригиналом.

¹ Намек на статью В. Соловьева «Жизненная драма Платона».

² В глубоких недрах Я укоренен; Потому так пышны Мои цветы (нем).

291. Е. Н. Трубецкой — М. К. Морозовой

<20.03.1911. Неаполь—Москва>

20 марта

Милая и дорогая Гармося

Буря прекратилась, и я пишу тебе из Неаполя на выезде из <в ?> Флоренции, в последний раз глядя на море, и думаю о том, что как раз и ты сегодня на него смотришь. Хочется мне крепко тебя поцеловать, моя дорогая, и сказать тебе, что очень соскучился без твоих писем, которые ты, очевидно, слишком рано начала посылать во Флоренцию.

Я живу подавленный ужасом при виде надвигающейся на Россию грозы. Столыпин один идет против всех: против инородцев, против Думы, Университета, против всей России и всего Китая. Боюсь, что близится ужасныйконец и не радуюсь, потому что жду не добра, а настоящей сатанинской оргии от будущей революции. Обе борющиеся стороны будут попирать ногами Россию. Левые будут благословлять китайцев, как они благословляли раньше японцев, и это будет невероятно противно.

Ты пишешь в твоем письме, что были сделаны какие-то ошибки со стороны Московского университета и что я бы мог их предотвратить, если бы был в России. Этому я положительно не верю. Надвигается буря, настолько стихийная, что никакими усилиями её предотвратить нельзя. Случившееся с Московским университетом также неизбежно и естественно, как то, что во время грозы молнии падают на самые высокие предметы. Делай или не делай тут ошибок, но ведь разгром всего прекрасного всего не дикого, всего, что содержит какой-либо зачаток культуры, теперь уже неизбежен. Чья личная мудрость могла бы теперь предотвратить разгром конституции? Так же

[371]

неизбежен и разгром Университета. Сколько ни трать сил, а это — неизбежно будет.

Что меня не было в Москве, об этом я для дела нисколько не жалею. Никогда не убежал бы от такой борьбы по собственной инициативе, но не буду жалеть о том, что сама судьба меня отстранила от этого, дав возможность вместо того здесь делать дело, в плодотворность которого я в самом деле верю.

Не для дела, а скажем прямее — для меня и для тебя это долгое отсутствие очень тоскливо. Писать письмами уж как-то не хочется теперь, а поскорее и непосредственнее всю тебе душу вылить. Ну до свидания, моя дорогая и хорошая и горячо любимая. Целую тебя крепко.

ОР РГБ, ф. 171.7.1а, лл. 61—62 об. Датировано по почт. шт. отпр.: 20.03.1911.

292.     В.Ф.Эрн — Е.Д.Эрн <21.03.1911. Москва — Тифлис>

21 марта 1911 г., Москва

<…> Спешу поделиться с тобой радостью. Командировка получена [1067] и на днях смогу получить деньги. Есть еще какие-то формальности (канцелярские) — но это уже пустяки. Значит, мне остается теперь ликвидировать свои дела, что возьмет дней 10-11 — тогда я уже приеду за тобой. А ты готовься со своей стороны. Пасху мы проведем с нашими, а затем с Богом в путь. <…>

293.  М.К.Морозова — Е.Н.Трубецкому [1068] <23.03.1911. Ялта — Флоренция>

23^е м<арта>

<…> Дорогой мой, хочу все разобрать, что ты пишешь по поводу предисловия. Меня оттого так интересует и кажется важным это предисловие, потому что важно и интересно для меня все, что выясняется по поводу этого предисловия. Его самого может и не быть — это не важно, но ты не можешь себе представить, как ярко для меня обозначилась твердость или шаткость многого и что важно для ведения общего дела и для будущего, ясность или спутанность ума у каждого из наших сочленов. Все, что ты говоришь, меня очень воодушевило. Я обожаю в тебе твой смелый, сильный, протестующий тон! Что, значит, ты все глубоко продумал и пережил! Чем ярче, сильнее ты будешь ставить все вопросы, пусть наперекор всем, тем больше жизни у нас будет в "Пути", тем это все заставит всех глубже продумывать эти важные положения.

Дорогой мой друг, как ты нужен, как полезен, как много ты можешь двинуть не только меня, но и всех других, ставя перед всеми эти проблемы с твоей ясностью, правдой и силой! Пусть пока это кружок, но ведь мы можем завоевать и молодежь. Потом я мечтаю, что можем пересоздать преподавание по многим вопросам, особенно религиозному. Об этом после. Вообще надо делать, надо врить! Мы все все-таки честные и бескорыстные, а таким ли людям в России не работать! Дорогой, потому умоляю тебя, не отходи от этого дела, а будь душой с нами. Борись, обличай, спорь, не допускай много — это все будет святое дело! Но не ставь никогда вопроса так, что пусть печатают одни — я не дам статей или не дам книги! Это ужасно. Ну, кажется, ты понял, что мне больно и что больно для дела. Я только и верю, когда ты тут. Чувства, горячности к делу много и у Булгакова и Бердяева, но того ума, той силы, смелости и независимости, как у тебя, у них нет! Напиши все Булгакову, что ты думаешь. Насчет Эрна — ты прав тоже. Но не можем мы не поддерживать молодых людей, идущих все-таки этим путем. По-моему, наш святой долг идти навстречу молодежи, которая ищет религиозного пути. Нам придется ежегодно на это давать тысячи три и издавать такие произведения. По-моему, иначе нельзя. Черствости, сухости, академичности не должно быть в нашем деле. Пусть лучше будут ошибки. Ты не можешь себе представить, как я исстрадалась за наш "Путь" в Москве. Все в интеллигентских кружках, конечно, с нами очень считаются. Степпун, Яковенко и все Логосы и Кубицкие только и предлагают себя. Степпуны и Яковенки чуть ли не от взглядов своих отказаться хотят, лишь бы их взяли. Но тут я очень резко и наотрез отказала. Продажных перебежчиков нам не нужно. Это одна сторона.

С другой стороны, у нашего "Пути" есть мелкий враг — Хвостов, он меня извел. Но что хуже, он возбуждает Льва Мих<айловича>. Я решила по возвращении атаку провеси на Левона. У нас было втроем бурное столкновение. Я их обличала в мертвом сне и говорила, что хотя мы плохи, однако у нас собрания, кружки и "Путь", а них ничего,и если бы не я, и журнал бы, пожалуй, кончился [1069]. Этого поледнего я не сказала, но ведь это так.

У нас с книгой Левона вышла драма [1070]. Корректир<овал> ее Эрн и сделал это ужасно. Ошибок тьма. Эрн в отчаянии. Это в последний раз, что мы даем ему такую работу. Но ты посуди, что это всегда может случиться. Особенно в новом деле. Левон жесток к Эрну, и вообще к нашему делу, ужасно. Хвостов мефистофельски злорадствует. Мне все это больно. Я знаю, как трудно делать дело. Но ты-то уж, ради Бога, не будь таким жестоким.

Вернусь к предисловию. Надеюсь, ты все понял, что я думаю. так, значит, ты и напиши, что ты находишь предисловие излишним. Но для меня вся эта работа и разговоры о предисловии были очень важны, и я рада, что все вообще так было. Всех я сознательнее оцениваю во всех отношениях.

За все это время у нас не было заведующего Изд<ательств>ом за болезнью Гр<игория> Ал<ексеевича>. По-моему нам не надо такого лица, оно только будет мешать. За это время мы это выяснили. Только одно есть смущение, кто тогда возьмет ответственность перед судом за какие-нибудь недоразуменья. Это единственное, что меня заставляет колебаться. Нужно лицо, которое бы зналокаждую выходящую книгу и отвечало за все. Или можно поручать Рачинскому как знающему просматривать книги некоторые книги. Как заведующий и Рач<инский> и всякий другой нам будет в тягость. Все вопросы лучше обсуждать коллективно, а дело мы устроли хорошо. Изданы книги технически (бумага, типография, обложка) очень хорошо. Все магазины и вообще все это говорят. Отчетность поставлена и все расценки правильны. Переписку можно делить. Я очень хотела бы отменить Рачинск<ого> и всякого заведующего. Но остается вопрос об ответственности. Что делать? Подумай и напиши, мой ангел. Вообще как я вижу твою необходимость для религиозно-общественного дела в России. Как меня мучит вопрос о твоей дальнейшей деятельности!! Но это я оставлю до твоего возвращения. Уверяю тебя, что наш "Путь" и Религ<иозно>-филос<офское> О<бщество> Соловьева — это почва, которой ты не пренебрегай. Очень трудно проводить свои взгляды где бы то ни было. А если не будет университета, то что будет? Шанявск<ого>  — это тоже шатко. Милый, радость, до свиданья! Ах, когда я буду говорить с тобой обо всем, когда я дождусь этого? Целую крепко.