Гайдар

А теперь рассказывайте, как вы тут», - закончил он.

Ребята переглянулись. Вскочили с мест. И заговорили все разом. Поднялся такой галдеж, что он, задыхаясь от смеха, с трудом проговорил:

«По очереди… по очереди».

Ребята поняли, остановились, тоже рассмеялись. И стали рассказывать по очереди. Они рассказали, что у них четыре звена. Первое - для помощи семьям командиров и красноармейцев. Второе собирает деньги в фонд обороны, металлический лом и подарки для бойцов. Третье - это разведка. Раньше командиром звена разведки был Норик Гарцуненко. Но ему трудно было руководить звеном и быть Тимуром. Звеном теперь командует Шуня Коган.

Последнее, четвертое звено занимается школами и больницами. Наших ребят все управдомы боятся. Особенно у которых на чердаках всякий мусор и хлам…

- А мы трех шпионов поймали, - не удержался тот самый белобрысый мальчуган, который осторожно погладил его по рукаву. - Одного фотографа. Одного деда, который с палочкой ходил и все притворялся, что слепой. И парня. Здорового. Почти дядьку. А его прямо вот здесь, в кино, поймали…

- Как же ты узнал, что это шпионы? - удивился он.

- Это не я, - печально вздохнул мальчуган. - Это вот они. - И показал на старших ребят.

- Пусть Норик расскажет!.. Норик, расскажи) - попросили с мест.

Норик, когда назвали его имя, вспыхнул и встал.

Был он лет пятнадцати. Худ и невысок. Густые волнистые волосы, открывая широкий лоб, зачесывал назад. Толстогубое лицо его выглядело красивым и смелым, во мальчишеское мужество и умение владеть собой соединялись с чисто девчачьей деликатностью и застенчивостью, которых Норнк, в свою очередь, тоже стеснялся, как он в его возрасте, да и позже, стеснялся маминых ямочек на пухлых щеках, полагая, что ямочки подрывают его командирский авторитет.

- Дежурили мы тут в кинотеатре, - начал Норик, - чтоб ребята хорошо себя вели, ногами во время сеанса не топали, семечки не грызли и малышей не обижали. А то хоть сейчас и война, а многие все равно не понимают…

И пока Норик рассказывал, как они поймали прямо здесь, в кинотеатре, одного парня, которого, оказывается, уже задерживали на передовой, но, поверив слезам, отпустили, а парень собирал секретные сведения, и шифрованные записи обнаружили у него в картузе; пока Норик, боясь приписать что-либо себе одному, называл и представлял ребят, принимавших участие в операциях; пока Норик говорил, что они отвечают на каждое письмо с фронта («У нас только разборкой почты и самими ответами занимается двадцать человек в день»), а письма такие: «Помогите найти семью… Я почему-то думаю, что она проехала через Киев…» Или: «Я не успел заготовить дров, а ближе к зиме с дровами будет хуже…» Или: «Очень прошу тимуровский штаб помочь эвакуировать мою семью…» И ребята бегали по всем эвакопунктам, сотни раз просматривая регистрационные списки, и, если не могли кого обнаружить в Киеве, поручали дальнейший поиск своему филиалу в Харькове, куда направлялись эшелоны из Киева, а другие тимуровцы в это время шли в исполком («Просьбу насчет дров мы выполняем в два-три дня, самое трудное - транспорт»). И пока одни ребята оформляли эвакодокументы, другие в это время паковали вещи, помогали собирать в дорогу час назад еще незнакомых малышей, а потом сажали всю красноармейскую семью в поезд («Самое тяжелое - втиснуться в вагон»). А на передовую на листке с рисованной звездочкой и подписью «Тимур» уходило сообщение о сделанном.

И лишь однажды у Норика и его товарищей недостало духу написать все, как есть: это случилось после поездки в Бровары («Я давно не получаю писем из дому, а раньше мне писали каждый день…»), когда на месте двухэтажного строения обнаружили только большую воронку, на фронт же написали, что квартира пуста; по рассказам соседей, все эвакуировались (возможно, то была даже правда: никаких соседей ребята не обнаружили тоже);

…пока он все это слушал и даже кое-что записывал, он думал о своем, то есть о том, что вот рядом с ним стоит и негромко рассказывает о команде живой Тимур. И для этого Тимура придуманное им дело давно уже не игра.

…Собрала команду Мария Теофиловна Боярская. Он много о ней слышал, но повидать и поговорить с нею не удалось. По рассказам, Мария Теофиловна была молода, очень хороша, всегда весела и необыкновенно талантлива. За полтора-два года, став директором, Боярская сделала «Смену» любимым кинотеатром детей, куда приходили не только посмотреть фильм, но и поиграть, почитать, послушать концерт или разучить новую песню.

В команде Тимура, которую Боярская в первые же дни войны создала при «Смене», поначалу было двести человек. Мария Теофиловна, видимо, сама рассчитывала руководить всей работой, потому что Норик, когда его выбрали Тимуром, одновременно стал и командиром звена разведки. Но получилось так, что у Боярской нашлось много других дел. В кинотеатре она появлялась все реже. И повседневное руководство принял на себя Норик Гарцуненко.

Вскоре тимуровцы были уже повсюду. Команды возникали во всех районах, при большинстве школ и почти на каждой улице. Иные возглавили ребята из окружения Норика, чаще команды выбирали своих, «местных» командиров, которые приходили в кинотеатр за советом или помощью.

Команда при «Смене» стала центральной. И Норик со своими помощниками планировал и координировал всю деятельность ребят в масштабе прифронтового города. И не только ребят.

В штаб пришли женщины. Они тоже хотели помогать команде. Через горком партии получили швейные машины. И родился свой пошивочный цех, который работал для фронта. А кроме того, был и свой детский сад. Отправляясь на работу, мамы приводили сюда своих малышей. Здесь малышей кормили, с ними играли, в случае тревоги уводили в убежище.

На что способны команды, выяснилось, в частности, в тот день, когда с фронта прибыло сто тысяч писем. Почта работала уже с перебоями. Тимуровцы эти сто тысяч писем разобрали, распределили по районным филиалам и в два-три дня без ущерба для прочих дел разнесли по домам.

Сколько киевских ребят стало тимуровцами, никто сказать не мог. Их не считали. Находились дела поважней, но одно было несомненно: их много тысяч. Может, десять, может, пятнадцать. А то и больше. Если же брать филиалы в других городах, то много больше.

И всеми ими изо дня в день руководил пятнадцатилетний Норик, который сам, между прочим, больше двух-трех часов в штабе не сидел и на все важнейшие задания ходил сам. Однако жизнь в штабе на это время не замирала. И Норика ждали только те дела, которые не могли быть завершены без него.

Сын командира фронтовика, Норик руководил уже не тимуровской командой. Сам того не ведая, он командовал тимуровским полком, если не тимуровской дивизией, подразделения которой, как в свое время его пятьдесят восьмой полк, были разбросаны на немалой площади.

Ион поразился совпадению. Ведь о н тоже в пятнадцать лет здесь, под Киевом, получил под свое командование взвод, полуроту. Затем роту в сто восемьдесят человек. Потом батальон. Потом полк…

И вот другой пятнадцатилетний мальчишка два десятилетия спустя тоже получает под свое начало сперва двести человек - таких же, как он сам, подростков - и справляется. Команда растет, обязанности делаются сложней - Норик все равно справляется. И пусть никто из тимуровцев не сделал еще ни одного выстрела - разве фронт только там, где стреляют?

Работая над «Тимуром», писал: «А теперь крепко-накрепко всем начальникам и командирам приказано гнать…»

Оказалось, что ошибся. Всех мальчишек гнать еще рано. (Это хорошо поняли и в штабе истребительного батальона, давая задания тимуровскому звену разведки…)

И еще: когда его спрашивали, как это о н, такой молодой, а уже… - отвечал: «Обыкновенная биография в необыкновенное время…» И вот Норик, буквально мальчишка с улицы, которого полтора месяца назад никто не знал, вдруг тоже «такой молодой, а уже…». Тысячи там, в окопе, не видя Норика в глаза, писали: «Киев. Крещатик. Штаб Тимура», вверяя мальчишке судьбу своих близких. И мальчишка ответственность эту на себя принимал.