Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Покончив с австралийскими гастролями, Дитрих возвратилась во Францию, чтобы быть рядом со своим обожаемым Майклом. Дело в том, что наш старший сын поступил в Париже в американский колледж. Моя мать незамедлительно сбросила черные вдовьи одежды, ожила и расцвела. Первым делом она нашла и обставила весьма дорогое и очень удобное холостяцкое логово, где и поселила Майкла. Зато потом она уже не оставляла его в покое, и он практически не получал никакой радости от своего уединения. У нее был собственный ключ, и она являлась, когда вздумается; приходила убрать жилье, забить продуктами холодильник и обследовать постель моего сына. Он был красивый, высокий, хорошо сложенный мальчик. По субботам и воскресеньям она водила его в шикарные рестораны, начала пробовать на нем свои штучки с «прижиманием», за столом сажала его рядом со своими самыми деятельными, в определенном смысле слова, друзьями-гомосексуалистами. И… ждала. На Рождественские каникулы он приехал домой, в Лондон, и стал просить у меня совета, как ее приструнить, как заставить угомониться.

Значит, она пыталась добиться от внука того же самого, чего не удалось получить от дочери? Я подумала: она все равно от своего ни за что не откажется. Я ведь давным-давно подозревала, что некогда моя мать подсознательно стремилась приобщить меня к лесбиянству, к образу жизни, который ведут жрицы лесбийской любви. Она даже прибегала к разным ухищрениям, чтобы заранее внушить мне аномальный сексуальный интерес; прибегала в надежде на то, что, достигнув полного развития, я захочу пойти именно по этой дороге. Ни один мужчина не сумел бы тогда отнять меня у нее. А это в более поздние годы могло сослужить ей отличную службу и принести многие выгоды. Необремененная мужем и детьми дочь стала бы ей очень полезна: всегда под боком, всегда довольный жизнью, на все готовый товарищ, к тому же, любовница и дополнительная служанка на побегушках. Чем плохо? «Menage a trois» [36] в полном смысле слова. Дитрих любила доводить до общего сведения посещавшие ее идеи. «Все гомосексуалисты, — утверждала она, в частности, — боготворят своих матерей». Важное в данном случае соображение. Я вычислила: она считает Майкла сыном, стало быть, теперь она снова пытается купить себе будущие удобства и заботу. В качестве дополнительного подарка — маленького, но прелестного — она презентовала моему сыну «совсем немножко», а точнее, сотню таблеток амфетамина, — только ради того, чтоб облегчить ему «такие трудные» занятия в колледже. Это был редчайший случай в нашей жизни, но я нашла в себе силы и отчитала ее самым беспощадным образом. Потрясение, ярость, обида, ошеломленное молчание обрушились на мою голову. Рождественские праздники на сей раз прошли без «живой легенды». Какое блаженство!

Джуди лежала на полу в ванной комнате; умершая давным-давно, она наконец и формально стала покойницей. Я горевала о своем друге, как горюют о ребенке, которому была дана жизнь, чтобы жить, и который не смог воспользоваться полученным даром.

В то лето человек высадился на Луне.

Позвонила моя мать:

— Дорогая, умер Папа Джо.

— Я знаю.

— Помнишь Антиб? Когда он был послом? Ты часто плавала с его ребятишками. Он уже и тогда был стар, но очень мил. Буквально не давал мне проходу. Просто преследовал. Бони страшно ревновал; Джо тоже. О ней, кстати, я с тех пор ничего не слышала. Странно. Может, она все еще живет на том своем острове со своей черной родней?

В декабре в Голливуде умер фон Штернберг. Ради этого человека, обеспечившего ей актерское бессмертие и так сильно ее любившего, Дитрих не стала изображать безутешную вдову; она даже не поехала на его похороны. История, которую по сему поводу с почтительным восхищением рассказывали особенно часто, гласит, будто Марлен Дитрих сознательно лишила себя горькой сладости прощания перед вечной разлукой, чтобы не затмить своего Свенгали [37] в его последний час, исполненный высшего смысла. Что после церемонии она появилась у него дома, закутанная в шиншилловую пелерину и плачущая, пришла хоть немного поддержать скорбевшую вдову и постараться ее утешить.

Тем из нас, кто действительно близко знал Дитрих, хорошо известно, как панически боялась она любых похорон, как ненавидела нахальную прессу с ее двусмысленными, откровенно интимными вопросами. А в этот раз журналисты бесспорно сосредоточили бы свое внимание именно на моей матери. Нам известно и другое. Она умела интуитивно выбирать тот путь, тот способ действия, который впоследствии все общество истолковывало к вящей ее славе, восхваляло в самых высоких словах и принимало как новое подтверждение непревзойденной деликатности Марлен, ее редкой способности к самопожертвованию. Хотя на самом деле все происходящее просто служило собственным интересам моей матери. Долгие годы она продолжала опекать вдову Джо, равно как и ее сына. Сохраняя нетронутым сияние своего божественного лика… «Что скажет молва?.. — вздохнула вдова».

Весной семидесятого Берт Бакарак получил две первые награды от Академии искусств и литературы. Вслед за этим, как и надо было ожидать, последовал телефонный звонок:

— Дорогая. Ты ведь знаешь, как я люблю Берта, но «Капли дождя все падают…» Куда они у него, черт побери, падают? Ему на голову? Зачем? И все это такой тудл-тудл… Ради этого, значит, он меня покинул? Ради дождевых капель?

Раздраженно фыркнув, она бросила трубку.

В Париже, где моей матери должны были очередной раз увеличить ботинки и сапоги, она, кроме того, получала ежедневные уколы в пах, которые недрогнувшей рукой делал ее шарлатан, и готовилась к первому турне по Японии.

Умер Ремарк. Это послужило основанием для траура по заведенному порядку: два полных дня Дитрих вдовела в глухом одиночестве и плюс к этому написала письмо моим друзьям:

…Я была одна, когда скончался Ремарк. Но я давно знала о его болезни, совершенно случайно как-то попробовала ему позвонить, и он подошел к телефону. Я разговаривала с ним, ежедневно посылала ему цветы и телеграммы. Но все должно было попадать в дом утром, потому что эта сука Годдар приходила только днем, после своего предполуденного сна. Мария писала ему, и я тоже поговорила по телефону с Руди, и Руди сейчас же ему телеграфировал, а телеграмму Ремарк получил в те последние несколько дней, когда был в сознании, перед самой своей кончиной.

У него было несколько ударов, но он выздоровел и даже прислал Марии письмо, чтобы показать ей, как хорошо он научился заново писать. Но все равно жизнь без того, что он любил, была ему уже не в жизнь. Все лучшее из нее ушло. Он любил выпить, пил много, но не для того, чтобы опьянеть, а для вкуса. Теперь у этой проститутки Годдар все его богатства: Ван Гог, Сезанн, Модильяни et cetera. И еще фантастически красивые ковры. Всем им нет цены. Может быть, из-за этого она никогда не позволяла ему со мной видеться. Может быть, она боялась, что он отдаст мне часть своих сокровищ. Это не могла быть ревность. Откуда взяться ревности, если она ни минуты его не любила? У меня не было сил пойти на похороны в прошлое воскресенье. Если так случится, что я переживу Габена, будет то же самое. Я могла все это иметь: деньги, имя. Но я сказала «нет». Я не могла так поступить с Руди.

Из этого вдовства моя мать выходила довольно долго — и вышла лишь для того, чтобы вновь надеть черные одежды по случаю кончины де Голля.

В Париж Дитрих возвратилась в тот год, когда не стало герцога Виндзорского. Она позвонила, весело смеясь:

— Дэвид умер! Помнишь, Клифтон Вебб всегда называл его Дэвидом? Я однажды приехала на обед в их загородный дворец. Вот уж вечерок выдался! Она сидела за столом — скелет, но элегантный до ужаса. А после обеда хлопнула в ладоши, как будто вызывала слугу, — и произнесла на этом своем несуществующем американском: «Ступай, Дэвид! Надень килт [38] и станцуй для наших гостей!» И этот человек, бывший в свое время королем, повинуется! И уходит. Возвращается в полном шотландском костюме, похожий на участника фольклорной танцевально-хоровой группы, и послушно исполняет короткий танец; на цыпочках, юбки развеваются — чистое безобразие! А эти собаки? Ты когда-нибудь видела таких же глупых и уродливых собак, как у них? Они хрипят и у них одышка! И еще из носов, которыми они в тебя тычутся, текут длинные сопли. А их выпученные водянистые глаза… Что за странная жизнь! Кошмарные люди! Они стоили друг друга!