Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Бездеятельность сводила мать с ума — так бывало всегда.

Поскольку я «не разрешила» ей работать, она настояла, чтобы ей, по крайней мере, позволили переоборудовать гостиничный номер в пункт «неотложной помощи». Устройство полевого госпиталя — занятие в ее вкусе. Она реквизировала находящуюся в номере буфетную, продезинфицировала стены и стойки и заполнила свободное пространство медицинским оборудованием и разнообразными лекарствами, какие только можно было раздобыть в округе Колумбия. Теперь преобразившаяся буфетная годилась хоть для проведения нейрохирургических операций. Пока мать с упоением устраивала свой М.A.S.H. [39], я занималась делами. Хотя у меня были большие сомнения относительно того, что она сможет отправиться в турне, которое должно было начаться двадцать шестого числа в Монреале, я попросила ее личных музыкантов оставаться в боевой готовности и ждать моего звонка. Позвонив Биллу в Нью-Йорк, Майклу в Лос-Анджелес и остальным детям в Лондон, я объяснила им ситуацию. Мать, разумеется, ни о ком из них даже не спросила.

На следующий день в вестибюле гостиницы меня остановил мрачный Стэн Фримен. Устремив на меня налитые кровью глаза, он заговорил умоляющим голосом:

— Мария! Я не стаскивал вашу мать со сцены! Клянусь! Она говорит, что стащил — но это не так! Поверьте мне, я бы в жизни не сделал ей ничего дурного.

Я попыталась его успокоить:

— Ну конечно, вы ни в чем не виноваты, Стэн. Мы с вами оба знаем, почему мать упала. Я понимаю, как вам тяжело, но мать способна выдать любую ложь за правду, и каждый готов ей поверить. Мы отменили все вашингтонские концерты. Можете пока считать себя свободным. Но, насколько я знаю свою мать, она, скорее всего, захочет отправиться в Монреаль. И помните: если мать возомнила вас виновным, нам, простым смертным, остается только смириться. А теперь советую вам хоть немного поспать. Постарайтесь обо всем забыть. Люди, которые вас любят, в такую ложь не поверят — а это самое главное.

Мудрые слова, замечательный совет — я сама постоянно старалась следовать подобным советам, хотя это далеко не всегда мне удавалось.

Рана не заживала, из нее по капелькам сочился драгоценный белок. Мы научились менять стерильные повязки. Из Швейцарии прибыли «чудодейственные» лекарства, я наняла медсестру, которая ежедневно делала матери уколы. Чувствовала себя она хорошо. Передышка пошла ей на пользу — я уж не говорю, сколь полезно было мое постоянное присутствие. Мы даже отпраздновали День благодарения, заказав в номер индейку.

— Если ты не отметишь по всем правилам свой великий праздник, с тобой рядом будет просто невозможно находиться. Да и в этом американском отеле наверняка не найдется в меню ничего кроме дурацкой индейки!

Отказываясь признавать, что рана еще не зажила, мать настаивала на выполнении контракта и продолжении гастролей в Монреале. Я понимала, что должна ее сопровождать, по крайней мере, до следующего перерыва в турне. Мне хотелось быть поблизости — на случай, если травмированная нога доставит слишком много неприятностей, с которыми ей одной не справиться. А это было весьма вероятно — с учетом того напряжения, которого требовал от матери каждый концерт. Во время наших вашингтонских «каникул» я разбавляла ее «скотч» и контролировала ежедневный рацион спиртного. Всякий раз, как она отставляла недопитый стакан, стоящие под рукой цветы получали щедрую дозу виски. Мать неизменно восклицала: «Почему мой стакан всегда пуст?», но об истинной причине не догадывалась. Должна заметить, что на цветы алкогольная диета действовала отменно.

Впервые за много лет трезвая, Дитрих поднялась на сцену в своем лебяжьем манто, тянувшимся за ней длинным шлейфом, и, подобно птице феникс — обожаемому ею символу возрождения, — дала потрясающий концерт, которому, по-моему мнению, в ее жизни не было равных. Никто из тех, кому посчастливилось стать свидетелем ее триумфа в тот вечер в Монреале, не поверил бы, что на гибкой, безупречной формы ноге под влажной марлей и плотными бинтами — открытая рана. Целый час мать неподвижно простояла на месте, бесконечно бисировала, сгибалась в своем знаменитом низком поклоне, пока наконец, попросив зрителей перестать аплодировать, не покинула сцену и твердым шагом направилась в уборную. Нам пришлось раздеть ее, чтобы сделать перевязку, — ей предстояло еще одно выступление. На следующий день о концерте было подробно рассказано в приведенной ниже рецензии. Я не верю газетным рецензиям, но эту считаю необходимым процитировать — Дитрих такое заслужила.