А. Блок. Его предшественники и современники

(V, 59). Мещански ограниченная жизнь современности в разных формах, но

одинаково опустошающе овладевает и социальными низами, и социальными

верхами, и «тот странный народ, который забыт нами, но окружает нас кольцом

неразрывным и требует от нас памяти о себе и дел для себя», тоже находится

под властью «колеи домашней жизни, буржуазных забот, бабьих причитаний»

(V, 59). Главное в современной жизни — разорванность, расщепленность,

противоречивость. «Мы» и «они», народ и интеллигенция, их раздельное

существование — одна из форм этой никем не выдуманной, но объективно,

ходом вещей, получившейся противоречивости.

Иная сторона этой же современной жизненной коллизии рисуется в статье,

или, вернее, в лирическом очерке «Девушка розовой калитки и муравьиный

царь». Здесь противостоят друг другу Россия и Запад. Может показаться на

первый взгляд, что это — старое славянофильское противопоставление, но так

представится только в том случае, если брать отдельные вещи в отрыве от всего

блоковского творчества, от общего контекста стихов, драм и прозы Блока в

целом. Если же пытаться понять содержание очерка в целостности блоковского

творчества, то придется расшифровывать, логически пересказывать

ассоциативно-образные соотношения, что всегда может выглядеть как

произвольное толкование комментатора. К сожалению, иной путь здесь

исключен. Запад в очерке рисуется застывшим, замкнувшимся, завершившим

свою историю. «Неподвижный рыцарь — Запад — все забыл, заглядевшись из-

под забрала на небесные розы. Лицо его окаменело, он стал изваянием и

вступил уже в ту цельную гармонию окружающего, которая так совершенна. Он

ищет мертвым взором на многообразной равнине то, чего нет на ней и не будет»

(V, 89). Та «цельная гармония окружающего», которую Блок изображает как

законченное воплощение германской культуры, вместе с тем ассоциируется в

его восприятии с условным образом средневековья из «Стихов о Прекрасной

Даме». В дальнейшем ходе ассоциаций важен образ отъединенности,

замкнутости, оцепенелой гармонии, создаваемой вокруг Германа в первых

сценах «Песни Судьбы». А Герман, в свою очередь, толкуется Блоком как образ

интеллигента; оцепенелость, уединенность, гармония мечтательности

связываются в восприятии Блока далее с образом индивидуалиста-«западника»

Германна из «Пиковой дамы» Пушкина. В соотношениях ассоциаций

получается так, что образный круг средневековой «германской гармонии»

истолковывается как «западническое наследие» русской интеллигенции.

«Совершенство», «гармония», «синтез» в очерке Блока, если оставаться в кругу

этих ассоциаций (а без них «Девушка розовой калитки и муравьиный царь»

просто непонятна как целое), — признаки завершившейся, закончившейся, до

конца омертвившейся индивидуалистической культуры. А духовное

существование народа, по Блоку, полностью чуждо этим явлениям; оно тоже

замкнуто в себе, но там есть жизнь, непонятная, дикая и даже жутковатая для

интеллигентов («муравьиный царь») — в ней совершенно отсутствует именно

«гармония», завершенность, цельность.

Конечно, Блок обобщает все это в категориях только лишь духовной жизни,

культуры, и даже в этих границах ему присуща крайняя односторонность.

Важно, однако, понимать, чем это вызвано. Здесь присутствует нечто, не только

не совпадающее со славянофильством, но и прямо ему противоположное.

Окаменевшая, мертвая гармония — это мировоззрение «интеллигенции», той ее

части, которая цепко держится за навыки «западнического», «германского»

мышления. Сама славянофильская идея нерушимой, гармонической

религиозной общины толкуется тут как нечто «западнически-

индивидуалистическое» и потому — чуждое русской народной жизни. Не

случайно близкий к славянофильским идеям «гармонической религиозной

общины» Андрей Белый крайне неодобрительно оценил связывание Блоком

«омертвевшей» культуры Запада с индивидуалистической философией Канта142.

Для Блока же совершенно органично именно такое противопоставление

«индивидуализма» «интеллигенции» и творческой причастности «народа» к

жизни «стихии»: «Бедная русская легенда развивается непрестанно. Она

создает жизнь. Сердце простых русских людей — тоже легенда, оно само

творит жизнь» (V, 92). У Блока опять-таки наиболее существенно именно то,

что все в современной жизни раздельно, противоречиво, лишено гармонии,

синтеза. Порознь существуют социальные верхи и социальные низы, Запад и

Россия, «народ» и «интеллигенция». При этом, по Блоку, подобная раздельность

опустошительна для обеих противостоящих сторон.

С особенной остротой и достоинства, и недостатки блоковского подхода к

проблемам современной жизни России выступают в цикле статей на темы

культуры, печатавшихся в журнале «Золотое руно» в 1907 – 1908 гг. и ставших

поводом для наиболее ожесточенных полемик соловьевцев с Блоком. Этот цикл

статей («О реалистах», «О лирике», «О драме», «Литературные итоги 1907 г.»,

«О театре») настолько органически проникнут стремлением постичь

общественные истоки характерных для современной русской культуры

противоречий, что все это естественно перерастает и в постановку более общих

социальных и мировоззренческих вопросов. Проблема «народа» и

«интеллигенции», как наиболее общее социальное мерило в блоковском

142 Андрей Белый писал о «неосторожно задевшем покойного Канта» Блоке

Рецензия, где содержится подобная оценка, построена на неприятии всей

концепции очерка Блока (Весы, 1907, № 6, с. 68 – 69).

подходе к современной жизни, с особым драматизмом выступает именно здесь.

В статье «О реалистах» противоречие между «народом» и «интеллигенцией»,

как противоречие между социальными низами и социальными верхами,

применяется Блоком к современной литературе. Оказывается, по Блоку, что

внутри самой культуры также присутствует это наиболее общее разделение.

Такая раздельность «интеллигентского» и «народного» внутри культуры

сказывается хотя бы в том, что Мережковский «готов за последние годы свести

на хлестаковщину, “мещанство” и “великого хама” творчество Горького и

Чехова» — согласно Блоку, «негодованию в этом случае и не должно быть

пределов…» (V, 102). Дело, однако, не только в субъективных эмоциях, а еще и

в чем-то неизмеримо более важном. Говоря о Мережковском и Философове,

критиках Горького, Блок постоянно употребляет слово «культура», — в

обобщающем виде у него выходит так, что нападки на Горького происходят

«потому, что сама культура — великий и роковой сон» (V, 102). За понятием

«культуры» Мережковских и Философовых здесь стоит «интеллигенция» в

специфическом блоковском смысле этого слова — т. е. культурные социальные

верхи старого общества. У самого же Блока «горит душа» от подобного

обращения с Чеховым и Горьким потому, что «… если и есть реальное понятие

“Россия”, или, лучше, — Русь, — помимо территории, государственной власти,

государственной церкви, сословий и пр., то есть если есть это великое,

необозримое, просторное, тоскливое и обетованное, что мы привыкли

объединять под именем Руси, — то выразителем его приходится считать в

громадной степени — Горького» (V, 103). Соответственно всему построению

Блока, внутри самой культуры, таким образом, Горький выражает «народ», или

социальные низы старой России. Отсюда следует, что сама литературная

коллизия Горький — Мережковский таит под собой противоречие «народа» и

«интеллигенции».

В дальнейшем Блок расширяет и углубляет именно этот социальный,

общественный аспект в своем подходе к литературным проблемам. Не только