Воспоминания об Александре Грине

- «Алголь» мой умер, но наклевывается у меня новый сюжет. Если хватит сил и уменья, знатно должно получиться.

Два дня Александр Степанович лежал в постели. Вскочил очередной фурункул, и он не мог ни ходить, ни сидеть. Лежа, он усердно писал, забрав у меня все четвертушки.

Пришел не помню кто; кто-то из литературных знакомых. Спрашивает - почему Александр Степанович лежит?

PAGE 331

- Ишиас разыгрался, - отвечает Александр Степанович.

- А что такое пишете? Интересно. Может быть, почитаете?

Не любил Александр Степанович таких вопросов, мрачновато ответил:

- Э, пустяки, так, от нечего делать бумагу мараю. И замолчал, стал неразговорчив. Гость посидел, посидел и ушел.

- Не люблю этого пустого залезанья в чужую душу. Словно писатель - магазинная витрина, - пяль все наружу!

Я же ни о чем его не спрашивала, решив про себя, что, как бы ни было мне интересно, буду ждать, когда он сам мне что-либо скажет. Так и случилось. Еще несколько дней прошло, и Александр Степанович раз вечерком, сидя около «буржуйки», говорит мне:

- Хочется тебе послушать, что я написал за эти дни? А не хочешь - говори прямо. Натяжек у нас не должно быть. Но вижу, плут, что хочешь. Слушай внимательно и учись. Я тебя как на уроке буду спрашивать.

И он прочел мне впервые начало «Блистающего мира».

Чтение взволновало меня. До замужества я читала очень много, но безалаберно. В душе больше всего любила сказку о крошечной принцессе, плывущей по лесному ручью в лепестке от розы. Любила и стыдилась этого. Теперь, слушая Александра Степановича, краснея от волнения, от того, что он, доверив, открывал мне свое таинственное, я почувствовала такую же нежность и благодарность, как некогда, читая ту сказку. Это было мое крещение в жены писателя.

Однажды Александр Степанович дал мне задачу - придумать для героини «Блистающего мира» имя легкое, изящное и простое. Два дня я была сама не своя. Сотни имен вереницей проходили перед моими глазами, и ни одно не подходило к тому, о чем думалось. Иногда нерешительно, чувствуя неправильность предлагаемого, я говорила Александру Степановичу то или другое имя. Он только отрицательно мотал головой. В один из вечеров Александр Степанович читал мне киплинговского «Рики-тики-тави». Окончилось чтение, и я, еще под впечатлением прочитанного, ходила, хозяйничая, вокруг печурки и напевала про себя: «рики-тики-тави» - и неожи

PAGE 332

данно закончилось само собой: «рики-тики-тави-тум!» И так в голову и ударило: Тави Тум, Тави Тум - да ведь это же имя! Как из пушки выпалила:

- Сашенька! Тави Тум!

Он рассмеялся, видя мое волнение, и тоже радостно сказал:

- Вот это хорошо, Тави Тум - то, что подходит совершенно.

Так родилась Тави Тум.

На Пантелеймоновской прожили мы до февраля 1922 года. Часть нашего академического пайка мы по-прежнему обменивали на толчках Александровского или Кузнечного рынков, нам наиболее удобных. Как-то я пришла к нему на толчок, когда он продавал полученное на паек мыло. Стоял в толпе продающих, длинный, суровый и… жалкий. От холода посинел. Подошла к нему, взяла из его рук мыло и попросила идти домой. Он отнекивался. Чтобы не обращать на себя внимания окружающих, я позвала его в ближайшую подворотню и сколола булавочкой воротник его пальто. Уговорила его уйти. Здесь, на сыром камне грязной подворотни рынка, мелькнуло начало «Крысолова», з а11мысел которого возник еще раньше, в Доме искусств 11. С тех пор я сама стала ходить на толчок.

Однажды, помню, я до самого вечера не могла продать свою шляпу и старую рубаху Александра Степановича, деньги были нужны до крайности. Уже темнело. Вдруг вижу, быстро шагает Александр Степанович. Лицо бледно, взволнованно. Вижу, что разыскивает меня. Окликаю его. Он кидается ко мне, обнимает, не стесняясь, при всех и уводит. Я протестую, не зная, в чем дело.

- Идем, идем, дорогая, - говорит он, увлекая меня за собой, - не продавай больше. Я ждал тебя. Темнело. И вдруг мне показалось, что ты исчезла, может быть погибла. Я кинулся сюда и все тебя не видел. Думал, что умру.

Грязь и холод нашей квартиры на Пантелеймонов-ской заставили нас искать новое пристанище. Но прежде чем сменить комнату, нам необходимо было раздобыть денег в уплату за разбитое Александром Степановичем зеркало наших хозяев. Александр Степанович ударил нечаянно по одной его створке бревном, принесенным из очередной дровяной экспедиции, и разбил вдребезги. Уехать из квартиры, оставив это как долг за нами, мы

PAGE 333

не хотели, так как в дальнейшем не собирались встречаться со своими хозяевами. Кроме того, переезд требовал некоторого количества денег. Поэтому мы копили по грошам, не забывая прицениваться на толчке к стоимости нужного куска зеркала.

Вскоре Александр Степанович нашел комнату на 2-й Рождественской у старушки учительницы, имевшей какое-то отношение к Дому литераторов. Комната маленькая, скудно обставленная - «студенческая», грязноватая, на пятом этаже, но зато светлая, с окном-фонарем на улицу. Переезд был несложен. Взяли у дворника салазки, в два фанерных ящика сложили наше имущество, а сверху положили большой портрет Веры Павловны. Александр Степанович вез салазки, я толкала их сзади…

Как- то в Петрограде -не помню в 1922 или 1923 году - мы шли мимо какого-то кинематографа и увидели у входа большую афишу: «Жизнь Гнора» - драма в стольких-то частях, с участием О. Фрелих1а2. И в скобках - по одноименной повести А. С. Грина 12.

- Вот-то чудеса! - воскликнул Александр Степанович. - Без меня меня женили. Интересно. Пойдем посмотрим. И какой ведь хороший, именно для кино, рассказ выбран.

Купили билеты и в приподнятом настроении вошли в зал. Первая часть сразу же нам не понравилась. О. Фрелих ходил в тропическом шлеме с вуалью, не соответствуя своим обликом ни Гнору, ни Энниоку. Драма велась в ложных, неестественных тонах. Дальше - хуже. Последнюю часть нам было просто неловко смотреть. Все в целом представляло собою антихудожественную вульгарную смесь южных, видимо кавказских, пейзажей, сентиментальных, вымышленных переживаний и современности.

Как оплеванные, молча, мы вышли из кино. Грина никто не знал, а ему казалось, что все, выходящие из кино, смотря на него, думали: «Вот этот человек написал длинную повесть, которую противно смотреть».

На следующий день Александр С13тепанович отнес в вечернюю «Красную газету» заметку 13, в которой требовал изменения заглавия «драмы» и снятия своего имени. В редакции были удивлены:

PAGE 334

- Чего вам, Александр Степанович, беспокоиться. Все же это реклама!

- Я считаю такую рекламу оскорблением и предпочитаю обойтись без нее, - сердито ответил Грин.

ДВЕ ПОЕЗДКИ

Весной 14 1923 года в журнале «Красная нива» Александр Степанович напечатал «Блистающий мир». Это был для нас очень большой праздник: была завершена работа, начатая осенью 1921 года, очень трудная, так как он впервые вступал на путь создания произведения большой формы.

Александр Степанович получил за роман порядочно денег, которые в то время ежедневно меняли свою стоимость. Привез домой кучу бумажных ассигнаций. И сразу же, конечно, перед нами возник вопрос: что с ними делать? Хранить их не имело смысла, через месяц они могли иметь четверть своей стоимости.

Поехали посоветоваться с Верой Павловной. Она порекомендовала поменять их на золото, как делали тогда многие. В то время еще существовала так называемая черная биржа, и, по совету Веры Павловны, мы обратились к одному такому «биржевику» на Васильевском острове. Он обменял большую часть наших миллионов на сто тридцать рублей золотыми пятирублевками, то есть на двадцать шесть монет.