Биография отца Бешеного

— Ребята, праздник Победы, девушки вокруг, все веселятся, а вы матом…

Не успел я договорить, как тот, что сидел ближе ко мне, встал, как мне показалось, с намерением извиниться, но неожиданно хрястнул меня бутылкой в лицо. Очки разлетелись на кусочки, и все мое лицо залила кровь. Каким-то чудом (везет им!) глаза мои остались целыми. Что делать? Защищаться! Поскольку мой обидчик, заметив, что я устоял на ногах, вновь замахнулся бутылкой. Я саданул его в подбородок, и того отбросило на их столик.

Почему-то я был уверен, что с тыла мне ничего не угрожает: там был мой приятель — Олег. Какой я был наивный! Олег и попытки не сделал, чтобы оказаться рядом, чем воспользовались соратники ударившего меня. Один-таки разбил о мою голову бутылку, а двое других стали молотить в четыре кулака. Мне удалось сбить одного из них с ног, каким-то чудом вырваться из этой молотилки и побежать к лестнице, ведущей на первый этаж. Меня подташнивало, и голова кружилась. По дороге я встретил милиционера, которому крикнул:

— Мне разбили голову… Они на втором этаже… Арестуйте их! — и потерял сознание.

Я очнулся в отделении милиции. Огляделся: за столом сидел и тот, что разбил мне очки, и один из его приятелей. Они что-то писали.

— Очнулись? — участливо спросил дежурный майор. — Можете писать?

— Нет, мне плохо… — с трудом шевеля языком, ответил я и спросил: — А где мой приятель, Чулков Олег, где свидетели?

— Наверное, еще не добрались… — Майор почему-то смутился и торопливо добавил: — Лейтенант, который вас привез, просил свидетелей прийти самостоятельно.

— Самостоятельно? — воскликнул я и ойкнул от боли.

— Сейчас вас заберет «скорая»: я вызвал…

Машина действительно пришла, и меня отвезли в больницу, где оказали первую помощь и продержали дня три. Меня навещал дознаватель, который задавал мне кучу вопросов и все подробно и тщательно фиксировал в протоколах, давая мне расписываться. Дознаватель заверил меня, что мои обидчики будут наказаны по статье о злостном хулиганстве.

Прошла пара недель, и вдруг ко мне на служебную площадь, выделенную жэк-7, заявляются трое сотрудников милиции и предъявляют обвинение по статье «хулиганство», ст. 206 УК РСФСР, часть первая (до года лишения свободы), после чего арестовывают.

Вскоре я оказываюсь в Бутырке. Стоял май семьдесят пятого года.

Мои первые впечатления о тюрьме довольно четко выражены в стихотворении:

ТЕРПЕНИЮ ПРЕДЕЛ Ох, лампы, эти тусклые лампы!

Не сомкнуть на минуту глаз…

На подмостки бездушной рампы Меня бросил судьбы Указ!..

И по камере, словно звери в клетке, Шагом топчутся вдоль и вширь…

Волчьи взгляды, зрачки-иголки:

Сумасбродный, бездушный мир…

Как охота завыть по-волчьи, Перегрызть свои вены вдрызг, Чтобы теплой июньской ночью Хлынул ливень кровавых брызг!

Как охота мне, как охота, Ощутить автомата дрожь, Захлебнуться смертной икотой, Поломаться, как в поле рожь!

Я хотел, чтоб отравленной кровью Прохрипело бы горло: «Прощай!»

Над моею несчастной любовью Ты не смейся, веселый май!..

По сравнению с тем, что сейчас творится в московских тюрьмах, тогдашнее содержание и обращение можно считать вполне удовлетворительным. В этой книге воспоминаний мне не хотелось бы подробно останавливаться на описании того, что мне пришлось испытать в тюрьме и лагерях, — я уверен, что когда-нибудь напишу об этом отдельную книгу и, может быть, назову ее: «Мои тюремные университеты». Однако иногда мне удавалось в тюрьме и пошутить.

ОДА ТЮРЬМЕ Тюрьма для меня — что изгнанье из ада:

Не скажешь — прямехонько в рай!

Зато я не буду на улице падать И не попаду под трамвай!

Не надо думать о хлебе насущном, Билеты в кино доставать, Никто лотерею не всучит, А на ночь готова «кровать»!

Обедом накормят, в бане помоют:

Такая здесь жизнь — без забот!

Тюремный порядок, не плох сам собою, На пользу здоровью идет…

Недавно во сне дом отдыха видел:

Он был всем красив и хорош!

Теперь понимаю, что, в камере сидя, Прекрасней в сто раз отдохнешь!

Я остановлюсь только на узловых моментах моего первого столкновения с советским правосудием.

С первых же дней я начал писать жалобы в прокуратуру. Время от времени меня навещал дознаватель, тон которого совершенно изменился. Теперь он был уверен, что именно я зачинщик драки, то есть первым ударил «бедного парня» и нанес урон кафе: разбил посуду, поломал мебель. Наконец, в ответ на одну из моих жалоб об отсутствии адвоката дознаватель явился ко мне со злорадной улыбкой и предъявил мне изменение статьи обвинения на часть вторую: теперь мне грозило от двух до пяти лет, то есть уже «по злостному хулиганству в общественном месте». А об адвокате сказал, что есть два пути — общественный защитник и нанятый.

Я подумал, что мне нужно нанять адвоката, и он, по моей просьбе, связался с одной моей знакомой, которая и наняла мне очень милую женщину лет пятидесяти, мне запомнилась ее фамилия — Седова-Шмелева: вероятно, из-за необычности. Она была допущена ко мне только в день окончания следствия. Ознакомившись с делом и выслушав мой рассказ, Лидия Васильевна заверила меня, что на суде мы с якобы «пострадавшими» поменяемся местами. Она очень сожалела, что не встретилась со мной до ареста: меня бы не арестовали, несмотря на то, что мои обидчики, воспользовавшись тем, что я оказался в больнице, обвинили во всем меня.

Рассказала Лидия Васильевна и об Олеге, который, оказалось, «ничего не видел и ничего не слышал». Хотя свидетелей специально не вызывали во время следствия, ей удалось разыскать одну из девушек, что сидела за нашим столиком: случайно я запомнил номер ее телефона.

От своего адвоката я узнал поразительные подробности следствия. Видя, что дело мое разваливается, а отвечать за мой арест придется, дознаватель сознательно разогнал всех свидетелей, напугал Олега, что может и его привлечь как соучастника, без приглашения понятых произвел обыск в моей комнате. Во время обыска у меня исчезло много ценных вещей, но более всего мне жалко прижизненного издания пятитомника Пушкина и небольшой коллекции старинных икон, среди которых был и портрет моего прадеда — протоиерея Зосимы Сергеева.

По ходу обыска были найдены и шестьдесят пять долларов США, а значит, светило и обвинение в валютных операциях, но оно отпало: я работал два года за границей. Нашли у меня шесть комплектов новой хоккейной формы — похоже, я их украл. Но я легко доказал, что форму для детской команды спортклуба «Факел» нам купили шефы. Были попытки впаять мне и другие, такие же смехотворные обвинения, но не вышло, поэтому нашли «свидетеля», который заявил, что будто бы видел, как я ударил пострадавшего бутылкой…

Не буду более утомлять вас всеми этими глупостями: перейду к суду, шедшему целых два дня. Перед началом второго дня судебного заседания Лидия Васильевна сообщила мне, что говорила с судьей и сегодня она примет решение освободить меня из-под стражи прямо в зале суда и предъявит обвинение моим «визави». Адвокат ушла в зал судебного заседания, заметив, что и меня приведут минут через десять. Счастливый и окрыленный, я ждал, когда же меня поведут. Время тянулось томительно и очень медленно. Даже мои конвоиры с удивлением перешептывались: почему меня не вызывают? Прошло более часа, когда меня, вконец измученного ожиданием, привели в зал.

Встает судья и начинает читать заключительную речь. О Боже!

«Доценко… Признать виновным по статье двести шестой, части второй, ВИНОВНЫМ… Учитывая характеристики… ДВА ГОДА ЛИШЕНИЯ СВОБОДЫ в колонии общего режима!..»

Казалось, я ослышался, что это мне снится: этого не может быть! Как можно осудить пострадавшего?..

И только когда я вернулся в Москву после двухлетнего отсутствия, я узнал от Лидии Васильевны, что произошло. За полчаса до начала судебного заседания в судейскую комнату вошли двое в штатском, что категорически запрещено Законом, и долго оттуда не выходили: поэтому-то слушание и задержалось на целый час. Лидия Васильевна встречалась потом с судьей и вынудила ее признаться, что ее навестили сотрудники КГБ, которые «убедили» ее лишить меня свободы: ослушаться их она, конечно же, не смогла… Оказывается, мне еще повезло: они просили дать мне срок по максимуму, а судья дала по минимуму…