Мёртвая зыбь

Заседания конгресса проходили в зале, где каждому участнику вручался радиоприемничек с несколькими кнопками, позволявшими слушать через наушник перевод выступления оратора на любом европейском языке.

В фойе на стеклянной витрине были выставлены книги участников конгресса, Еврокона, как называли его сокращенно.

Осмотрев книжную выставку, Званцев положил туда привезенную с собой книгу “Фаэты”. Никто, конечно, ее не читал, и могли только посмотреть на ее обложку в издании Детгиза.

Лидер европейских фантастов Станислав Лем, на родине которого проводился Еврокон, из Кракова в Познань не приехал. И Званцев вспоминал о его приезде в Москву и встрече с ним.

Его космические дневники Иона Тихого ставили его в один ряд с советскими фантастами, бредящими космосом. Роман “Магелланово облако” о дальнем космическом рейсе делал его соратником Ефремова и Званцева. Но в его “Возвращении”, вернувшиеся через долгий срок, по парадоксу времени Эйнштейна, деятельные космонавты застают на Земле застывшее скучающее общество пресыщенных благополучием людей, не знающих конфликтов и не стремящихся к ним. Люди из бурливого прошлого не находят себе места среди них и снова покидают Землю. В этом Романе Лем оказывается совсем другим.

В развернувшейся дискуссии со Званцевым и другими советскими фантастами Лем отстаивал право фантаста на “веерное творчество”. Сегодня он пишет роман о победе коммунизма на планете, а завтра наоборот — торжестве капиталистических отношений, о вечном конфликте богатства и нищеты. А в третьем романе видит какие-то иные основы общества без всякого насилия, принуждения и власти вообще.

Званцев, в ту пору еще не пришедший к пониманию многоликости литературы, где равноправно могут сосуществовать любые ее формы, доказывал тогда с позиций социалистического реализма, что такой “флюгерный писатель” не поднимается выше всех направлений в политике и философии, а просто не имеет собственной позиции, и ему не к чему звать читателей.

Но в личном общении Станислав Лем, превосходно знавший с детства русский язык, был приятнейшим и веселым человеком. Так, после устроенного в его честь приема в ресторане, он, изрядно подвыпив, согласился ехать ночевать не в гостиницу, а к своему соседу по столу, автору “Генератора чудес” Юрию Александровичу Долгушину, работавшему в войну в институте у Званцева с Иосифьяном на монтаже сказочных радиостанций частотной модуляции А-7.

Отвозил Лема к Долгушину домой Званцев в своей машине, а они вдвоем, сидя на заднем сидении, распевали русские, хорошо знакомые Лему, песни.

Ожидаемой новой встречи Званцева с Лемом в Познани не получилось.

Зато ждали его встречи неожиданные.

Все делегаты Конгресса обедали в одном ресторане за счет гостеприимных хозяев.

Званцев шел по проходу к своему столику, где уже сидели Парнов и Кулешов, когда дорогу ему преградил высокого роста плечистый поляк.

— Ну, истинный Петр Григорьевич идет! — воскликнул он. — Шурочка, здравствуй! Я — Татур. Твой школьный товарищ и друг Стасик.

— Стасик! — только и мог вымолвить Званцев от изумления. — Ну и здоров же ты!

— Я — кавалерийский офицер. Был у немцев в плену. В газете прочитал, что на Конгрессе будет Александр Званцев. Но не знал ты ли это? И пришел в ваш ресторан, чтобы убедиться. И вдруг смотрю, идет сам Петр Григорьевич. Он, конечно, уже не живет. Значит, это ты идешь. Как Витя? Как Магдадина Казимировна? Тоже не живет? Ах, как жаль! Она же полька! Да ты почти поляк. Впрочем, чему дивиться. Тебе под семьдесят, а мне и того больше. А ей было бы под сто. Так долго мало кто живет.

Найденный “Шурик” усадил друга за стол, не обращая внимание на косые взгляды своих соратников, и, продолжая оживленно вспоминать со Стасиком далекие годы и давно забытых людей. О многих он говорил “не живет”, многих не помнил.

Но лошадей Званцевского двора он, страстный лошадник, назвал всех по именам. И “коренного”, великолепного рысака Шалуна, и пристяжных, и несравненную Точеную, с которой Шурик выиграл приз на ипподроме.

— Надо ли так выставлять напоказ былое богатство вашей семьи? — тихо шепнул Званцеву Кулешов.

— А я родителей не стыжусь, — ответил Званцев. — Отец, инвалид Красной армии, был признанным общественником подмосковного города, мать, заслуженная учительница, награждена Орденом Ленина.

— То прекрасно есть, — воскликнул Стасик. — Она же дочь польского революционера, помню, гусарского полковника, сосланного в Сибирь за восстание 1863-го года. У тебя, Шурик, есть родня в Польше — Курдвановские. Можно познакомить с моим соседом. У него родословная рода Курдвановских на триста лет встарь. Я буду просить его прислать тебе ваше генеалогическое дерево. Оно у него на стенке висит.

— Только этого вам не хватало, члену партии, — прошептал Кулешов.

Но слова его утонули в поднявшемся шуме.

Кто-то вошел в ресторан, сразу окруженный людьми. Татур встал и, обладая завидным ростом, разглядел через их головы.

— То ж космонавт ваш, что прямо в космос вышел над Землей.

— Алексей Леонов! — воскликнул Званцев. — Он мне недавно первый значок космонавта вручал.

И он стал пробираться к Леонову между столиками. Тот увидел его, вышел навстречу, обнял и расцеловал.

— Вот как приобщаться надо к чужой славе, — сказал Парнов Кулешову.

Татур неодобрительно посмотрел на него.

Леонов подошел к столику:

— Мне машину открытую дали. Поехали гуртом город смотреть.

— Стасик, поедем? — предложил Званцев.

— Никак не можно, — замотал головой Татур.

— Но почему?

— Я град знаю.

— Вот и хорошо. Будешь нам рассказывать.

— Не можно, — твердил Стасик. — Ботинки свадебные.

— Так ведь не пешком. В машине.

— Ни. Жмут они.

— Свадебные и жмут? Ты что, женился недавно?

— Ни. Ни разу. Ботинки есть, свадеб не было.

Леонов ждал. Старые друзья распрощались, обещая писать друг другу.

Но переписка их прервалась, с появлением “Солидарности“ во главе с Лехом Валенса, и генеалогического дерева старинного рода внук полковника Курдвановского так и не получил.

И еще нашла его в Познани новая заместительница Главного редактора издательства “Молодая Гвардия” Инесса Федоровна Авраменко, приехавшая ознакомиться с работой конгресса.

— Почему вы не бываете больше у нас? — спросила она Званцева, выходя из зала после утреннего заседания.

— Это вопрос не ко мне, а к вашему руководству, Инесса Федоровна.

— Боже мой! Оно же полностью сменилось! Мне поручили увидеться с вами на Конгрессе.

— Для этого не требовалось ехать в Польшу.

— Не будьте таким ершистым. И дайте мне слово, что зайдете ко мне в издательство и покажете свою последнюю книгу. Я быстро читаю и верну вам.

— Я просто подарю вам авторский экземпляр.

— Тогда я приглашаю вас на сегодняшний вечерний просмотр немецкого фильма “Воспоминание о будущем”.

— Спасибо. Фильм, хоть и немецкий, но я имею к нему некоторое отношение.

— Тем более. Тогда вы меня пригласите.

— Будем вечером смотреть по взаимному приглашению. После моего выступления на вечернем заседании, на которое я тоже вас приглашаю.

— С удовольствием принимаю оба ваши приглашения.

Еще утром в номер Званцева вошел озабоченный Саша Кулешов.

— Поговорить надо, Александр Петрович, — многозначительно начал он.

— Всегда готов, Саша, — отозвался Званцев.

Саша Коган (Александр Петрович Кулешов в литературе, куда войти помог ему Званцев первыми публикациями в альманахе “На суше и на море”) свободно владея французским языком, (мать была известной переводчицей с французского) и, близкий к спортивным кругам, постоянно сопровождал спортивные делегации за рубежом.

В последние годы, пройдя в Союз писателей, он преуспел в его коридорах и даже стал секретарем правления Московской писательской организации.

— Вы должны мне помочь, Александр Петрович, как школьному другу вашей Танюши. Я, как руководитель советской делегации, попал в безвыходное положение. Советовался с Еремеем Иудовичем Парновым, и мы оба решили, что только вы можете разрядить обстановку.