Мёртвая зыбь

— Да что такое у вас приключилось, что за детективный сюжет?

— Дело в том, Александр Петрович, что руководство Конгресса обратилось ко мне с негласной просьбой, чтобы вы отказались от предусмотренного на сегодня выступления. Оно по каким-то высшим соображениям для них нежелательно.

— Но это же идет вразрез со всеми принципами, заложенными в международную организацию, и что за опасность грозит конгрессу из-за моего выступления?!

— Не знаю, но представление мне сделано официально. Я сам ломал голову. Быть может, вчерашнее общение в ресторане с бывшим кавалерийским офицером играет роль? Недаром при инструктаже в ЦК нас предостерегали от общения с местным населением.

— Это же друг моего детства! — возмутился Званцев.

— Вы знаете, кем он был в детстве. Но не знаете, кем он стал теперь.

— Слушайте, Саша! Вы имеете дело не с мальчиком, а с человеком, прошедшим, в отличие от вас и Парнова, через огонь и воду, и медные трубы. Для меня совершенно ясно, о чем вы беседовали с Парновым и кому нежелательно мое выступление, причем даже неизвестно о чем! Я не забыл его провалившейся попытки запретить мне через партком выступать по телевидению. Так же обречена на провал и эта попытка, ставящая вас, оказавшегося у Парнова на поводу, в ложное положение. Я ведь могу сегодня во всеуслышание заявить об этом.

— Умоляю вас не делать этого! Ради нашей с Таней дружбы не делайте этого! Я вам все расскажу, во всем признаюсь. Я выдумал про руководство Конгресса, хотел предотвратить политический скандал. Парнов пригрозил выступить после вас и разгромить ваше выступление. Как будем мы выглядеть перед всеми фантастами Европы? У советской делегации, как и в писательской среде, нет единства? Это же позор!

— Позор в том, что вы и теперь пытаетесь воздействовать на меня.

— Да нет же, нет! Я хотел избежать скандала. Деритесь дома, а не здесь!

— От выступления я не откажусь. На шантаж не поддамся, — твердо отчеканил Званцев.

Кулешов понуро вышел из номера.

Выступление Званцева состоялось в назначенное время при переполненном зале Конгресса.

Он говорил о силе крылатой мечты, зовущей в светлое будущее. О просторах космоса и далеких братьях по разуму. О недопустимости войн в грядущем и об общем стремлении людей к миру и красоте.

И тотчас Парнов потребовал внеочередного слова. Западные писатели посовещались в президиуме, и, не предвидя ничего дурного, предоставили Парнову трибуну.

Парнов с кипящей яростью, если не сказать с пеной у рта, набросился на предыдущего оратора, то есть на Званцева, не называя его по имени:

— Это лживая, замазывающая действительность фантастика. Далекими от реальной жизни идеями она пытается убаюкать читателя, не давая ему мыслить, гася в нем собственное “я” и стремление к свободе.

Парнова слушали с недоумением, хотя нашлись и такие, кто похлопал ему.

Сосед Инессы Федоровны Авраменко, из числа, как и она, гостей Конгресса, удивленно спросил ее:

— Как это может быть? Ведь они оба из одной советской делегации!

Авраменко нашлась и ответила:

— Напрасно думают, что у нас в Советском Союзе все мыслят по одному шаблону, и что нет у нас никакой свободы слова. Как видите, мы не боимся вынести наши разногласия на международный форум.

Она рассказала об этом Званцеву, когда вечером они сидели рядом в этом же зале, где теперь демонстрировался первичный вариант фильма “Воспоминание о будущем”.

Званцев болезненно ощущал устраненные им в советской версии огрехи. Авраменко их не замечала:

— Это поразительно интересно! Но почему вы отдали все это немцам вместо того, чтобы публиковать в нашем советском молодежном издательстве.

— Десять лет двери его были закрыты для меня. Там силу забрали Парновы и иже с ними.

— Для всех место найдется. И для вас в первую очередь.

— Я приду с книгой, как обещал.

На следующий день Конгресс заканчивал свою работу. Весь состав президиума покинул свои места, предложив любым участникам Конгресса занять их, а председательствовать попросили Званцева.

Ему была вручена поощрительная международная премия Еврокона.

Более высокая “Золотые крылья”, была присуждена Парнову.

Но Званцева это нисколько не задело.

Значительно больше тронуло его, что по выходе из зала его ждала румынская делегация, чтобы поздравить фантаста Званцева с наступающим его семидесятилетием. Дело обошлось без ресторанных тостов и юбилейных речей. Просто сердечно относящиеся к нему люди пожали ему руку, пожелали здоровья на многие годы и вручили его рассказ “Взрыв”, изданный отдельной книжечкой на румынском языке.

Глава третья. Тореадор в кресле

Не бык был вызван на арену, А только “Час быка”.

Министр культуры и кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС Демичев, инженер по образованию и обещающий политик, поручил референту представить ему досье на писателя Ивана Ефремова, которого он намеревался пригласить для “отеческой беседы”.

Референт старательно выполнил поручение и подобострастно докладывал шефу:

— Профессор Иван Антонович Ефремов, 1907-го года рождения, награжден Сталинской премией, как ученый, создавший новую науку палеонтологов — тофономию о закономерностях залегании останков доисторических обитателей Земли.

— И что дает эта модная наука? Какую пользу?

— Он знал где искать доисторические кости, и возглавляя палеонтологическую экспедицию Академии Наук СССР, открыл в пустыне Гоби кладбище динозавров, живших свыше 70 миллиона лет назад.

— С кем он там встречался, за границей?

— Такими сведениями не располагаю, Петр Нилович.

— А надо располагать. Почему его после таких научных успехов потянуло на литературу? По чьему совету или поручению?

— Не могу знать. Видимо, больное сердце заставило его отказаться от таких экспедиций, и он посвятил себя научной фантастике, сразу встав в авангарде советских фантастов.

— Больное сердце! — усмехнулся Демичев. — У нас половина академиков старики с больным сердцем. Так что им всем бульварными романами заняться?

— Академик Обручев два романа написал.

— Так он о доисторических животных писал, а Ефремов о своих динозаврах только один рассказик написал, и то о тени их. А романы о чем?

— Есть о древнем Египте. Есть о будущем обществе. “Туманность Андромеды”, например, о коммунизме. Или “Лезвие бритвы” — занимательно, вроде о наших днях.

— А “Час быка”?

— Не читал, Петр Нилович.

— Надо прочесть. И мне передать с вашими замечаниями. Писателя будем к нам приглашать для беседы.

— На ковер, значит?

— На арену. И “шпагу” мне приготовьте. Бык, говорят, опасный, — с улыбкой закончил Демичев.

Но референт за шутку это не принял.

И Ефремов свое приглашение к министру культуры за шутку тоже не принял. Он догадывался, что предстоит серьезный бой за право фантаста рисовать будущее, как он его себе представляет.

— В отношении землян, как вы знаете, Александр Петрович, — говорил он Званцеву, советуясь по поводу предстоящей встречи, — я безукоризнен. Члены земного общества встречаются у меня с колонией землян, много веков живущих на другой планете в условиях тоталитарного режима.

— Вот тут то вам и придется ответить, какой современный режим вы имели в виду.

— Китай, великого кормчего Мао-Цзедуна.

— Вас могут обвинить, в том, что это может вызвать нежелательные ассоциации. — Защищайтесь, нападая. Потребуйте засекречивания стенограмм двадцатого съезда, вызывающих “нежелательные ассоциации”. Захватите с собой Великую Сталинскую конституцию. И заложите вкладкой гарантию свободы слова. Спросите министра к чему, по его мнению, призывает роман: к устоям свободного коммунистического общества или к угнетению людей силой? Что в нем выглядит уродством?

— Мне будет не хватать там вас, Александр Петрович. Мне легче было написать роман с этих позиций, чем доказывать, что я не верблюд.