Необыкновенные собеседники

«Где мои письма?» — не находил себе места Бегоунек.

Цаппи клялся, что впервые слышит о письмах.

— Но это не похоже на Мальмгрена,— говорил нам Бегоунек.— Мальмгрен не мог забыть про мои письма. И он не мог выбросить их, не верю.

Тайна гибели Мальмгрена по-прежнему оставалась тайной.

Загадочное исчезновение писем Бегоунека из одежды Мальмгрена обсуждалось в каждом углу корабля, на каждой вахте. Всеобщая антипатия к Цаппи росла. Разумеется, ему не давали это почувствовать: закон гостеприимства! Но тут вдруг новое происшествие. И опять Цаппи —его «герой». Бьяджи, нижнего чина, сержанта, поместили было, как всех спасенных, в красин-ский лазарет. Но Цаппи запротестовал: нижний чин не имеет права находиться в одной каюте с офицерами! А мы все уже знали, чем именно вся группа Нобиле обязана этому Бьяджи. Только ему удалось собрать по частям выпавшую из дирижабля радиостанцию и наладить ее работу на льдине. Не будь Бьяджи, мир так бы и не узнал о местонахождении аэронавтов «Италии». Но Цаппи не был намерен считаться с этим. Он уже позабыл, что и он, как и все другие его товарищи, обязаны своим спасением прежде всего маленькому сержанту Бьяджи. Цапни потребовал убрать нижнего чина Бьяджи из офицерской каюты!

Красинцы увели Бьяджи из этой каюты. Первую ночь он провел на моем диване в кают-компании. Потом ему предоставили отдельную комфортабельную каюту и устроили лучше, чем Цаппи. И кто только на «Красине» не заботился об удобствах этого славного малого!

Сто тридцать четыре советских человека на «Красине» впервые столкнулись с моралью чуждого им общества, с нравственными понятиями иного мира. Именно эта чуждая нам мораль, враждебные нашим чувствам понятия, как ничто более, способствовали вдруг усилившемуся в нашей среде уважению друг к другу. У каждого возникло ощущение еще большей общности, еще большего нашего единства. Мы были объединены уже не только общей целью и общим положением, но и охватившим каждого из нас чувством общности наших нравственных понятий. Эти нравственные понятия противостояли тем, что так отталкивающе сказались в духовном облике Цаппи.

«Красин» снова пополз на льдины, подминал их, раскалывал и продвигался к мысу Кап-Вреде. Чем ближе к берегу, тем тяжелее становился лед. Это был лед берегового припая. Он как бы припаян к берегу, упирается в него, находит опору в неподвижной точке и потому оказывает гораздо большее сопротивление ледоколу, чем лед открытого океана.

Люди команды перекрестили Кап-Вреде в мыс Вредный. Сложился новый вариант знаменитого «яблочка». На корме теперь распевали:

Эх, яблочко, да куда котишься?

На мыс Вредный попадешь,

Не воротишься!

«Красин» обогнул мыс и повернул к югу. В белом тумане смутно отгадывались очертания большого залива. У входа в обледенелый залив лед был почти сплошной с мелкими торосами, толщиной до одного метра.

В глубине этого залива Рипсбей на льду— самолет «ЮГ-1» и около самолета пятеро наших чухновцев.

Ночью «Красин» остановился. Весь день до этого мы продирались сквозь крепкий и сплошной лед. Тюлени лежали на льду, с любопытством и без страха рассматривая корабль.

С вечера валил крупными хлопьями мокрый снег. Плотнел туман. Продвижение ледокола свелось на нет, Он только вздрагивал, тщетно пытаясь разодрать лед, и лишь раздирал собственные стальные бока.

Капитан Эгги скомандовал: «Стоп».

— Не можем же мы лезть на берег!

Решили послать двух человек на разведку. В глубине ледяного залива сквозь молочную пелену тумана иногда всплывала черная точка. На «Красине» знали, что эта черная точка — наш «ЮГ-1». К нему отправились радист Юдихин и корреспондент «Комсомольской правды» Кабанов. Их спустили по штормтрапу на лед. Юдихин взвалил на спину мешок с фляжками, наполненными спиртом, с папиросами, медикаментами. Кабанов сунул в карман корреспондентский блокнот. Два красинца на лыжах направились в глубь покрытого льдом залива. Вскоре туман скрыл их от нас.

...Проходили часы. На «Красине» ждали возвращения пятерых чухновцев и двоих посланных им навстречу — Кабанова и Юдихина. Дежурили на носу. Вглядывались в туман. Поздно ночью на льду четко вырисовались одиннадцать человеческих фигур — семеро наших и четверо неизвестных. Но кто неизвестные?

Амундсен? Группа Алессандрини — та самая, что была унесена в объятом пламенем дирижабле? Откуда эти люди в местах, где никогда не ступает человеческая нога?

Все одиннадцать шли вразбивку. Впереди — мужчина в коротких, до колен, штанах, в брезентовой куртке и шапке с опущенными наушниками. Он курил трубку и легко передвигался но льду на лыжах.

Незнакомец подошел к штормтрапу, снял лыжи и ловко взобрался с ними на борт. В полумраке можно было разглядеть узкое лицо человека лет сорока, рыжего, безбородого, худощавого. Потом по штормтрапу взобрались другие —■ три необыкновенные фигуры в шляпах с петушиными перьями. За ними поднялись и взошли на борт семеро наших.

Вильери горячо жал руку Чухновскому и говорил приветственные слова — по-итальянски и по-французски. У Чухнов-ского лицо было покрыто загаром, обросло бородой. Он выглядел очень усталым и недоумевавшим: за что, собственно, так горячо благодарит его итальянец Вильери?

Страубе весело улыбался, словно вернулся с увеселительной прогулки.

Три человека в шляпах с петушиными перьями оказались итальянскими альпинистами с маленького судна «Браганца» — Альбертини, Маттеода и Гвальди. Давно уже в районе Норд-

Остланда они разыскивали исчезнувших во льдах аэронавтов «Италии». Во время этих поисков встретились с рыжим незнакомцем из залива Рипсбей.

Незнакомца звали Гиальмар Нойс. Гуль назвал его... арктическим Робинзоном. Охотясь на полярного зверя, он 13 лет провел в одиночестве на обледенелой земле Норд-Остланд. Его жилище — избушка из плавника — бревен, приносимых полярным течением от берегов Сибири. Он сам вылавливал их и строил из них избушку. Теперь вместе с нами он поплывет на юг в бухту Кингсбей и оттуда вернется в свою Норвегию. Только спустя несколько недель, уже на обратном пути, в норвежском городе Тромсе мы узнали трагическую историю этого полярного Робинзона. Тринадцать лет назад он убил человека, к которому приревновал свою молодую жену. Ему грозила тюрьма. Он бежал в Арктику, на Норд-Остланд. Тринадцать лет полярной робинзонады — и Нойс не выдержал одиночества. Он решил вернуться на родину, не дождавшись истечения срока давности преступления. В Тромсе мы узнали, что Нойс арестован...

Наутро, в понедельник 16-го числа, разошелся туман. В трех или четырех милях от ледокола показался берег залива, сверкали снежные складки гор, пламенела синева ледников, линию горизонта, вздымаясь, закрывали седые плато.

Самолет Чухновского подтащили из глубины ледяного залива к борту ледокола. Нелегкой задачей было поднять его на корабль. И когда подняли — расстались с Кап-Вреде.

VIII

В день, когда «Красин» вошел в Кингсбей и стал на рейде поселка Ню-Олесунн, на Шпицбергене было лето. По зеленой воде фиорда плыли ледяные горы. В воде плескались кайры, глупыши, дикие утки, нырки, гуси.

В бухте стоял итальянский корабль «Читта-ди-Милано» с гигантским кабельным блоком на носу. «Читта» при постройке предназначался для прокладки кабеля на морской глубине. В 1928 году итальянское правительство отвело этому кораблю роль плавучей базы экспедиции Нобиле. База находилась в Кингсбее. Отсюда, из Ню-Олесунна, и стартовал дирижабль. Здесь же на рейде находились суда шведских экспедиций «Таниа» и «Квест», безуспешно пытавшиеся разыскать во льдах экипаж «Италии». И в довершение всего, к полному изумлению немногочисленных обитателей Ню-Олесунна, как-то утром не-

подалеку от нашего «Красина» вырос огромный корпус океанского туристского теплохода «Стелла Поларис». Корабль-люкс прибыл в Кингсбей, чтобы миллионеры могли взглянуть на нашего «Красина». Любопытство их было удовлетворено. Постояв пять или шесть часов, «Стелла Поларис» поспешила убраться из негостеприимных широт Шпицбергена.