Воспоминания

К вечеру собрались нищие и бедные, ею облагодетельствованные, и такое было стечение, что в комнате места не было, и такой был стон, что ужас наводило. Под окнами все ночевали, узнав, что поутру повезут тело. Поутру на другой день приносят мне записку из тюрьмы, в которой просят, чтоб я испросила у начальника последней милости для них: чтоб позволено было телу их матери поклониться. Я поехала сама к начальнику, человеку доброму и любящему нас. Как скоро я вошла к нему в комнату, он горько заплакал и удивился моему приезду в такое время и, скоро узнал причину, сказал: «Я сделаю вывоз тела общей матери и благодетельницы великолепным: я сам буду с несчастными у вас, которые неутешны по потере своей благодетельницы». Как скоро я приехала домой, то уж начали приготовлять лошадей, и через два часа было все готово. Отпели мою мать и стаж выносить, ставить на роспуски. И только что отворили ворота, то сделался страшный шум, и стон, и бряк цепей, и все бросились к гробу, и упали на землю, и закричали: «Прости, наша питательница и мать! Оставила ты нас, осиротевших, бедных! Боже, прими наше сердечное моление и успокой душу ее!» Во дворе не было и места от бедных и нищих, и насилу могли вывезти тело за теснотой. И сия церемония и бряк цепей продолжались пять верст. И как начальник остановил гроб и велел им последний раз проститься, — то я не могу изобразить этого ужасного стону и крику, который они произнесли в один голос, и многие не могли стоять — и упали. Сам начальник не в силах был ничего выговорить Муж мой выскочил из кареты и, подошедши к начальнику, просил его, чтоб кончить поскорее. Он ему сказал: «Не удивляйтесь сему и не спешите их, несчастных, оторвать от гроба той, которая их называла друзьями: они все потеряли, что их несчастную жизнь услаждало! Дайте им опомниться, я уведу их и дам вам покой. Вы его найдете, а они — нет!» Я сидела, или, лучше сказать, лежала в коляске. Они бросились ко мне, целовали мои руки и ноги и кричали: «Дочь нашей благодетельницы, не оставь нас, несчастных, пока здесь! Но и тебя от нас отнимают, и не останется никого, кто б облегчил нашей участи!» Я насилу могла приподняться и сказала: «Вы, мои друзья, не будете оставлены. Это будет приказано приказчику, и мать моя, умиравши, об вас пеклась. Константиновна будет все то делать, что для вас надо». Мать моя за два дни до своей смерти дала мне 500 рублей на собственные мои расходы. И они были со мной. Я вынула 300 и отдала им. Они отдали начальнику и сказали: «Береги ты, наш отец, на наши нужды». — «Дайте же нам последний раз проститься!» Свекровь моя им сказала: «Поберегите, друзья, оставшуюся дочь ее, которая последние силы потеряла!» И так мы поехали, и они вслед кричали: «Поберегите оставшуюся дочь матери нашей. Да будет с нею благословение Божие!»

За сорок верст встретили тело крестьяне, которые остановили лошадей и несли гроб на руках до самой деревни. С каким унынием и горестию я смотрела на всю эту церемонию! Что за отчаяние на лицах крестьян я видела: кто рыдал, кто и плакать не мог, а глухие стоны слышны только были! Наконец погребли тело, и весь этот день вся деревня была как точно пустая: никто не показывался на улице, только ходили в церковь на гроб делать поминовение. На третий день пришел приказчик к мужу моему с крестьянами, где мать его и я были. Он бросился в ноги, зарыдал и сказал: «Тебе вручаем нашей матери право над собой Сделай распоряжение и наставь нас, что нам делать? У нас остались господа, но малолетные; одного здесь нет, а другой тебе вручен, которого будет воспитать наша добрая барышня, — и она, конечно, нам даст доброго господина: как ее воспитали, так и она его будет воспитывать». Муж мой сказал, что все останется на том основании, как и прежде было. «Я оставлю после себя опекуна, к которому вы должны относиться обо всем». И пошли вон.

Мы жили в деревне две недели, и мне хотелось прожить шесть недель, но муж мой сказал, что «и без тебя отправят поминовение дядя и тетка» (которые тут жили). Итак, велели приготовлять лошадей, чтоб на другой день выехать. Я пошла проститься с дядей. Они, увидя меня, всю в слезах, узнали, что завтра мы рано едем. Тетка горько заплакала и сказала: «Ну, мой милый друг, поезжай, Господь с тобою! Это для тебя еще первый раз, что ты прекрасное время не будешь жить в тихом нашем убежище, а будешь пользоваться городскими весельями, к которым ты еще не привыкла. Но надо, моя милая, ко всему привыкать и не надо огорчаться. Муж твой сам больше любит общество, нежели уединение, то и тебе тоже надо любить и так жить, как ему угодно. Не привыкай делать частые отказы мужу, а скорее — соглашайся с ним: никакой муж не будет требовать того, чего б ты сделать не могла. Еще тебе скажу: муж твой приходил вчерась ко мне и просил, чтоб под каким-нибудь видом оставил здесь твоего друга — Константиновну. Я ей уж и сказала; она хотя и с горестью, но согласилась. И тебя прошу: будь благоразумна и не проси, чтоб она ехала с тобой. Надо непременно с покорностью подвергнуть себя всем опытам, которые на тебя налагает муж. Самым твоим послушанием и повиновением ты выиграешь любовь его к себе. Лучше тебе скажу: он и нам дал знать, чтоб мы остались лучше здесь. Это видно, что он хочет тебя ото всего отдалить, что может напомнить о матери твоей. Вижу, что тебе горько, и участвую в твоей горести, но, друг мой, ты уж должна жить под его законами. Мы сами так делали для мужей; ты уж знаешь, сколь долг твой велик и священ к мужу, то ты, исполняя его, будешь исполнять и закон Божий. Главная твоя должность будет состоять в том, чтоб без воли его ничего не предпринимать. Вторая твоя должность — любить и почитать мать его и во всем требовать от нее советов и быть к ней искреннею; она добра и умна, и будет тебе давать правила те, которые и мать твоя, покойница, давала. Старайся, как можно, время свое не убивать и не быть в праздности. Ежели тебе будут предлагать книги какие-нибудь для прочтения, то не читай, пока не просмотрит мать твоя. И когда уж она тебе посоветует, тогда безопасно можешь пользоваться. Не будь дружна с племянницей его и не открывай своего сердца ей, и что она будет с тобой говорить, и ежели тебе покажется сумнительно или неприятно, то сказывай тихонько матери. Ко всем его родным старайся быть ласкова и учтива, хотя б они к тебе и не таковы были хороши. Не требуй от мужа насильно любви к твоим родным; довольно для нас твоей любви, и не огорчайся, ежели ты увидишь или услышишь, что он будет отзываться об нас при тебе невыгодно: оставь это и не защищай; поверь, мой друг, что я это опытом все знаю, что теперь тебе говорю. Поступай по сим правилам и веди себя так, чтоб совесть твоя ничем тебя не укоряла, — то ты будешь Богу любезна, который тебя во всем защитит и не оставит. Ежели захочешь узнать об нас, то спросись у мужа, велит ли он тебе к нам писать, и, написавши письмо, показывай ему или свекрови, чтоб и в этом ты себя оправдала. Но ежели, по каким-нибудь причинам, нельзя тебе будет писать, то не тревожься: мы всегда будем уверены в твоей любви к нам и мы о тебе всегда будем знать; но ты не предпринимай тихонько к нам писать, не делай никакой от мужа тайны, а лучше проси свекровь твою, — она может лучше придумать, как сделать».

Я все слушала и наконец сказала: «Какую вы мне сказываете тяжкую должность! Для чего вы прежде моего замужества все это не сказывали? Что за закон, вышедши замуж, — и лишиться всего любезного? И как будто я и не должна уж уделять любви моей к моим родным! Для чего ж я ему не запрещаю любить? Ежели б он не любил своих ближних, я б худых об нем была мыслей. Вот что вы со мной сделали: сами меня с собой разделили! Уж мне бы гораздо было легче уехать скорей от вас: пусть бы нас разделяла отдаленность и необходимость видеться с вами! Но я все ваши наставления исполню; но тягость с сердца моего вы снять не можете, — это не в моей и не в вашей власти!» Тетка моя встала, обняла меня и сказала. «Теперь пора уж нам с тобой проститься, мой кроткий ангел! Да благословит тебя Господь своею милостью и терпением!» Дядя ничего не мог говорить и сидел все это время, опустя голову. Я поглядела на него и увидела текущие слезы по щекам, бросилась к нему: «Не плачьте обо мне: я буду счастлива, только молитесь за меня!» Он только что прижимал меня к себе и обливал слезами. Тетка меня насилу оторвала от него и сказала: «Лучше благословляй ее, а не делай ей горькой разлуку». И так я ушла домой.