Летописание от Андрея (СИ)

10. Царицын - сейчас Волгоград

11. фуражир - ответственный за снабжение коней кормами

12. катух - хлев

13. очуниваться - выздоравливать

14. недалеко от войны - в прифронтовой зоне

=======================================================

Глава пятая.

Фото: 1924 г. Быстров Ермолай Еринархович с женой Татьяной Логвиновной

"После Гражданской поступил на железную дорогу, на постройку моста через реку Медведицу. Работал три года. Пока был на службе, мой отец Еринарх Матвеевич переделал ветряк. Теперь на нём мололи сеянку и обойную муку [1]. Потом еще сделал просорушку, на которой с проса кожуру (шелуху) чистили и получали пшено. И маслобойку. В привод впрягали быков. Еще делали: семечки разные после поджарки очищались и после из них прессом выжимали масло. Было и подсолнечное, и конопляное, и льняное. Макуха, которая в отходе, шла на корм скоту.

В 1924 году решили с братом Ермолаем поделиться. Сделали небольшой на две комнаты домок и надворную постройку. Потом поконались [2], где кому жить. Брату достался старый дом со всей надворной постройкой, и там отец тоже. Мне досталось уходить на новое место, которое рядом со старым домом. Поделили и остальное имущество. Досталось каждому по одной паре быков, по одной лошади, по корове и по пять овец. Еще брату косилка, а мне веялка и букарь [3] на колёсах на железном ходу [4]. Также ему был ветряк, а мне маслобойня, у которой стены из самана, а крыша земляная.

В 1927 году я за дочь Дарью принял (в дом) зятя Лёвина Константина Ивановича, потому что в поле было некому работать. В 1929 году было посеяно 10 десятин хлеба. За хорошую обработку и урожай получил хороший. Продал хлеб, еще (продал) домик за 300 рублей и купил за 700 рублей сруб на 4 комнаты. Ведь семья теперь стала большая.

В 1928 году с осени стали говорить о колхозе. Ходили на собрания и ругались, потому за колхоз взялись наши главные богатеи, которые снова стали при власти - Барышниковы, Керин Ефим и председатель сельсовета Кузнецов Андрей. В феврале или марте 1929 года они сорганизовали колхоз. Собрали (в колхоз) весь скот и птицу. Держать их было негде, и кормить тоже нечем. Согнали весь скот к себе на дворы и набили как селёдку в бочках. Месяц целый мучали скотину. После снова раздали по дворам по одной корове, по 5 овец и коз и еще птицу, которую не успели себе порезать организаторы колхоза. Остальной скот оставили у себя. А после еще решили сделать раскулачивание.

Я считал себя небогатым крестьянином. Со всей работой и хозяйством управлялись сами своей семьей, работников не нанимали. Советскую власть всегда поддерживал. Потому как в конце 1929 года начали раскулачивать, думал, что не попаду. Но на меня наложили налог в 2000 рублей, а у меня таких денег не было. Тогда всё имущество описали. Я даже дом, который привёз срубом, собрать не успел. Всё имущество оценили в 950 рублей. Тогда в Михайловском райсовете уже стояли у власти люди, у которых я хлеб брал в 1919 году. Это были Барышниковы и Керин Ефим. Особенно хотел включать меня в список Керин Ефим, у которого я 100 пудов проса взял для хутора Широкого на семена. Он мне так и сказал: "Пришел черед тебе отомстить за моё просо". Я говорю, что брал не для себя, а для людей, которые могли с голоду помереть. И не сам по своей охотке, а по решению нашей власти. А он отвечает: "Я тоже по решению власти". Я писал и в городскую власть (в Царицын), и в Москву - всюду ответ один: "Власть на местах решает, по их усмотрению". Мой отец Еринарх Матвеевич и отец моего друга Матвей Тимофеевич, с которым я в продотряде вместе был, поехали в Москву на приём к Всесоюзному старосте Михаилу Ивановичу Калинину. Сказали, что сыны их честно служили революции и советской власти и кулаками не являются. Он их выслушал и обещал разобраться в их жалобе. Но никакой бумаги им не дал. Вернулись с пустыми руками. После в район пришла бумага из Москвы, и весной 1930 к нам приехал районный начальник. Собрал собрание и ругал председателя сельсовета Кузнецова и его заместителя за искривление политики партии. Тогда наши организаторы колхоза предложили всех раскулаченных из колхоза исключить. Я на собрании им сказал, что все сельсоветчики контры и ушел с собрания.

В конце сентября 1930 года ко мне пришел товарищ, который работал в сельсовете в Раковке. Предупредил, что нас будут из хутора выселять. Я сказал, что ждать не буду и сам уйду. Он ответил: "Ты, односум [5], горячку не пори. У тебя дети, жена - куда ты уйдешь? В хуторе полно милиции. Завтра подвезут с других хуторов и повезут". Куда повезут, никто не знал. Следующим днем после обеда к нашему двору подъехала подвода в пару быков. Брат Ермолай с женой Татьяной, которых тоже выселяли, помогли сгрузить наши узлы на подводу. Поехали к школе. Там тоже стояло больше десятка других подвод. Женщины и дети плакали в голос. У школы ждали четверо милиционеров верхами [5]. Двинулись и поехали за хутор. Ехали дотемна. Потом старший конвоя сказал казакам подойти (к нему). Я с братом Ермолаем тоже пошли. Говорит: "Становитесь на ночлег. Подводы собирайте вместе и отдыхайте до утра. Кто захочет бежать, будем задерживать (вплоть) до применения оружия". Спать разместились прямо на подводах. Быков распрягли, дали сена. Утром опять тронулись. Ехали весь день. Вечером стали в какой-то малой балке. Края у неё пологие, а по дну было пересохшее русло ручья. Переночевали. Поутру старший конвоир сказал, что дальше не поедем. Надо выгружаться и строить себе жильё. Разгрузились. Три конвоира собрали все подводы и уехали в Раковку. Один остался для охраны лагеря. В балке осталось в зиму без крыши и еды 20 семей. Позавтракали, чем Бог послал. Я взял сына Ваню и пошел разведать места окрест. Пошли по балке вниз. Примерно в версте ушла балка в овраг. В начале была большая яма с водой. Я обрадовался, что есть вода, а то могли и без воды оставить. В сторонке лопатой разметили с сыном землянку. Были рядом места и для других землянок. Вернулись к остальным и рассказали как есть. Решили пока сухо рыть землянки. Еще от каждой землянки взять по человеку рыть колодец. Пока рыли, сыны наши собирали по оврагу ежевику. За день по ведру набрали.

Землянок решили нарыть по одной на две семьи. Получилось отрыть 10 землянок. Мы рыли на двоих с братом Ермолаем. Казаки, которые рыли колодец, рубили в овраге деревья для иструба [6]. Заодно сделали лестницу в колодец. Меня без голосования сделали старшим. Теперь по каждому важному делу приходили советоваться. Одним днем сбегал на хутор (Черемуховский). Обернулся ввечеру следующего дня. Охранник не заметил. Охранники дежурили сутками, потом менялись. Тот, который был с нами, всегда спал на холодке. На хуторе попросил казаков привезти материал для землянок, а то пропадём. Зять Костя стал возить бревна и крышу с нашего амбара. После привез доски с катуха, в котором жили на Раковке. Возили не до самого лагеря. Выгружали в балке, что до оврага. Охранник не видел. А может видел, но не говорил, потому (что) указаний никаких от начальства не имел.

Котлован для землянки мы с Ермолаем сделали глубокий и собрали в нём наш амбар из Черемуховского. Попереду и с заду прорезали окна и вставили рамы из досок со стеклами. Кирпич Костя тоже привёз. Из него с Ермолаем сложили печь. Из досок от катуха постелили пол, сделали лежаки. Стол и табуретки Костя привез с хутора. Перед входом сделали чулан для продуктов и дров. Продукты Костя возил с хутора. Женки моя и Ермолая их переделывали на хранение на зиму. Мы и остальные казаки собирали хворост, сучья, дерево из оврага на дрова на зиму. Из сухостойной травы тоже вязали вязанки. Один раз приехала дочь Даша. Привезла кошку. Говорит: "Начнутся дожди, полевые мыши всё поедят". Я посчитал, сколько нас тут. Получилось почти полсотни душ взрослых и старших детей, которые уже в возрасте. Еще было 20 душ детей младших. Дети играли в яру [7], собирали ежевику. Так было почти месяц. Потом пошли дожди. С того (времени) безвылазно сидели в землянках. В конце октября заболела моя жена Надежда Семеновна. Простудилась. Пролежала неделю, но не поправилась. Потом приехала дочь Дарья на быках и увезла её в Раковку. Я просил охранников, чтобы она забрала и сына Ваню, но они сказали, что на сына разрешения не было. С Дашей отправил в Раковку всё дорогое (ценное), что было. Тогда же решил уходить. Стал договариваться с братом Ермолаем. Говорю: "Уходи и ты. Не станут здесь держать без дела 20 казаков с бабами и детями. Вспомнят и увезут еще куда-нибудь на работы". Отвечает: "Христос терпел и нам велел. Что на роду написано, от того не уйдешь". Вижу, не уговорить его. На другой день ночью разбудил сына, наказал одеваться. Попрощались с Ермолаем и женой его Татьяной Логвиновной и ушли. Тогда ночью дождь шел и шума было мало. Прошли чуть более версты по дороге, после свернули в степь. Пошли целиной. Вижу, что-то двигается по дороге с двумя фонарями. То был автомобиль из милиции. Крикнул сыну, чтобы бежал за мной, и побёг к яру укрыться. В темноте края не увидел и упал прямо в яр. Сынок скатился рядом. Сунулся в карман - нет часов. Ваня спросил: "Что ищешь, батя?" Говорю: "Часы потерял. Которые за джигитовку дали". Жалко часов. Серебряные, Павел Буре да с памятной надписью. Почти целый час в темноте по оврагу на коленях ползал. Не нашел. Может, и сейчас там лежат.