Город страшной ночи. Поэма

Когда шел чрез пустыню – справа блик

Мелькнул, и облик женский вдруг возник —

Босая, с непокрытой головой,

Несла она светильник багряной —

Какая скорбь в движении любом!

Какая мука на лице твоем!

В глазах померкнул свет,

Ужель надежды нет?

Когда шел чрез пустыню, было так:

Когда шел чрез пустыню – пополам

Распался я, и не срастись частям:

Смотрел один я, нем и отрешен,

Как тот, другой, любовью опьянен.

А женщина ко мне шла меж луной,

Померкшим солнцем и лихой волной.

Застыла, подошед,

И вот спасенья нет.

Когда шел чрез пустыню, было так:

Когда шел чрез пустыню – самый ад

Сравним с ужасным местом тем навряд.

Знак черный на груди ее открыт,

И саван лентой черною увит.

Вот, сердце вместо светоча в руке,

И капли крови гаснут на песке.

Мне ясен стал секрет,

И вот уж страха нет.

Когда шел чрез пустыню, было так:

Когда шел чрез пустыню – как во сне

Она склонилась к обмершему мне,

Но алых капель с моего чела

Отмыть слезами так и не смогла,

Слова шептала грусти и вины,

Не замечая приливной волны.

Я, ближе подошед,

Стал, яростью одет.

Когда шел чрез пустыню, было так:

Когда шел чрез пустыню – тут, бурлив,

Нахлынул пенный на нее прилив

И, с хладным мной в объятьях, вдаль унес,

Оставив скверного меня в юдоли слез.

Но знаю – кровь с чела ничем не смыть

И никакой водой их не разлить.

Ждет их немало бед,

Но страха в любви нет.

А я? Каков ответ?

V

Не знают, как сюда приходит он —

Чрез горы ли и долов ширину

Иль по морю бывает привезен,

Иль по реке, минуя быстрину.

Приход сюда – как смерть от лихорадки,

Уход – как роды в медленном припадке,

И память спит в забвения плену.

Но здесь своим он начинает быть,

Бессмыслен сердцу бедному побег —

Ужели может В-Жизни-Смерть ожить?

И все ж есть избавленье: недалек

Тот день, когда от сна он вдруг очнется

И мир вокруг чудесно обернется, —

И вот он как бы новый человек.

Он верит счастью этому с трудом,

Кто слез не знал, сейчас же и всплакнет.

В края сии, пропитанные злом,

Он больше никогда уж не придет.

Бедняк! кто град сей видел удрученный —

Отныне в его стенах заключенный,

И ужаса все нестерпимей гнет.

Хоть славные есть дети и жена,

Друзья надежные, родной очаг,

И пуще смерти к ним любовь сильна,

Напрасно все – судьбы бесспорен знак

Отвергнуть счастье волей отупелой,

Бежать тайком в предел сей запустелый,

Где страх и горе и кромешный мрак

VI

Сидел я безотрадно у реки —

Светились фонари там, на мосту,

Как звезды золотистые ярки,

Бросая свет в потока черноту.

Я слышал, как внизу река журчит

И с тихим плеском бьется о гранит.

Встал вдоль реки могучих вязов строй,

И вдруг под ближним явно различил

Я голос странный и еще другой,

Хоть мимо и никто не проходил:

Бесплотными казались голоса

И мрачные звучали словеса:

– И ты пришел назад. Пришел назад.

Уже идти я за тобой был рад,

Но ты не смог: сменил надежду хлад.

– Не смог – и потому пришел сейчас:

Надежды нет, огонь ее угас,

Но слушай, поведу я свой рассказ.

Я пред собой увидел страшный вход

И знаки, что венчали темный свод:

«Оставь надежду, кто сюда войдет».

И я б тотчас отдался, вдохновен,

Бессрочной муке в вековечный плен

Несносной этой маеты взамен.

Вцепился бес-привратник: «Ну-ка, стой!

Сперва оставь надежды!» «Ни одной

Уж не осталось в маете пустой!

Всем разумом надежды не найти,

Отчаяньем ведом в своем пути:

Так без него могу ли в Ад войти?»

«Что тут за дух притворный? – он взревел. —

Как без законной платы ты хотел

Искать вход в безутешный сей удел?

Вон пред вратами грузный ларь стоит,

Он плату с осужденных душ хранит,

Надежды брось в него – и путь открыт.

Пандоры это ящик, и дано

Ему закрыться, когда полон, – но

Жидки надежды и зияет дно».

Исполнен скорби, в стороне я стал

И долго проходящих наблюдал,

Как все надежды каждый отдавал.

Когда кто сбросит ношу – весел вдруг,

Не согнут боле, дышит без натуг,

Стремителен его шаг и упруг.

Но те не так: как будто некий груз

На них взвалили – не порвать сих уз,

Вовек не разогнуться от обуз.

И каждого я из последних сил

Щепоть надежды мне отдать молил,

Но каждый лишь в ответ меня дразнил,

Так и волок упорно свою кладь,

На что уж зная: еще миг, и глядь,

Ее придется целиком отдать.

И я вернулся. Жребий наш в пыли —

Мы в этом лимбе обитать вдали

Должны от Рая, Ада и Земли.

– Да-да, – в ответ ему вздохнул другой, —

Но коль прочешем этот лимб смурной,

Авось надежду мы найдем с тобой.

И, разделив ее, вход обретем

В насмешку над ревнующим врагом:

Давай же наши поиски начнем.

VII

Слух ходит – привиденья средь людей

По улицам блуждают здесь во тьме,

Полны их речи вековых скорбей,

Тайн жгучих, что в могиле как в тюрьме, —

Но многие считают их виденьем

Иль даже хуже – умопомраченьем,

Ведь нет здесь никого в своем уме.

Пускай безумец, что в бреду горит,

Поведать о грехах своих готов,

Он сокровенный помысл утаит, —

Но призрак бесстыдливый не таков:

Краснеет от смущенья плоть нагая —

Кость голая торчит, стыда не зная,

Смешны скелету саван и покров.

Иной здесь призрак – словно человек,

А человек на призрака похож,

Странней фигур я не видал вовек,

Брала от едкого дыханья дрожь:

Сей Город странен так и безысходен,

Что человек здесь вовсе чужероден —

Фантомам лучше дома не найдешь.

VIII

Пока я медлил, сидя над рекой,

На воду глядя, темную, как рок,

Я вдруг услышал разговор другой

И различить двоих тотчас же смог —

Под вязом сидя, спинами к стволу,

Глядели они на реку сквозь мглу.

– Не знаю на земле я никого,

Кто б среди горестей утешен был,

Хоть шанс в борьбе суровой получил:

Нужда во всем – знак жребья моего.

– Следим мы за рекою и всегда

Заметим все плывущие суда,

А те, что затонули, – никогда.