Иван Саввич Никитин

внимал оратору скромный Зиновьеь Второв иногда мягко и- добродушно вставлял свои

резонные замечания, охлаждая вспыхивающие страсти. Оосуждали начинавфие выхо-

дить народные русские сказки,. собранные воронежцем

А. Н Афанасьевым при посредничестве земляков, толковали об устройстве при

губернском статистическом комитете архива материалов допетровской эпохи, говорили

о программе исторических и этнографических разысканий... — каждому находилось

конкретное дело. Не обходилосьчбез разговоров о недавно так> печально

закончившейся Крымской войне, журнальных мнениях по этому поводу и, конечно, о

статьях в «Колоколе».

Доходила очередь и до Никитина. Он читал отрывки из «Кулака», затем начиналась

критика: типично — нетипично, удачно — неудачно, коротко —/длинно, — каждый

мерил на свой аршин, что сбивало автора до чрезвычайности. Хорошо, если кто-нибудь

из гостей вспоминал о первой книге Никитина", и тогда все переключались на обсуж-

16

дение затянувшейся литературной новости. Поэт молчал, потому что рукопись его

стихотворений уже два года лежала у вице-директора департамента полиции графа

Дмитрия Николаевича Толстого, добровольно взявшего на себя вместе с неким А. А.

Половцовым все расходы по изданию сборника.

Граф Д. Н. Толстой не был чужд научных полудилетантских занятий, напечатал

работы об Антиохе Кантемире и Данииле Заточнике, баловался археологией,

языкознанием, публиковал статейки по врпросам внутренней политики. Деятель из тех,

кого называют просвещенным администратором. Просвещенность эта была

монархической, подкрепленная официально принятыми богословскими догмами.

Порядок на троне и в душе верноподданных для его сиятельства значил превыше всего.

Минуло два года, как Никитин послал Д. Н. Толстому свои стихотворения — да

,еще каких два года! — Александр II сменил Николая I," итогом Восточной войны стал

позорный для русских Парижский мир, роптало подневольное крестьянство.

Литература все смелее говорила о народных нуждах.

Во второвском кружке все эти вопросы горячо обсуждались, и Никитин, вчерашний

семинарист-послушник, все более проникался новой общественной атмосферой.

Беспокойное ожидание своей первой книги, постылые домашние хлопоты,

неотступная болезнь очень тяготили Никитина. Чтобы отвлечь Ивана Саввича, А. П.

Нордштейн познакомил его с одним милым семейством.

В. П. Малыхин, сын воронежского педагога и журналиста, породнившийся с этим

семейством, вспоминал, что это произошло зимой 1865 г, на любительском спектакле.

28 %>

«В этот вечер, —пишет мемуарист, — была разыграна «Сумасшедшая актриса» и

поставлено несколько живых картин. Главную женскую роль... играла тогда

молоденькая барышня Наталья Вячеславовна Плотникова, которая своею бойкостью и

безыскусственностью очаровала * Никитина, й он обратился к Нордштейну с просьбою

познакомить его с семейством Плотниковых». Как уже можно догадаться,

«молоденькая барышня» приглянулась поэту. «Нечего удивляться, — писал по этому

поводу де Пуле, — что Никитин* любил бывать в обществе женщин и что женщинам

он нравился».

В 1847 т. капитан второго ранга Вячеслав Иванович Плотников по болезни оставил

свою скитальческую морскую службу и «бросил якорь» в деревне Дмитриевка

(Дмитревка) Землянского уезда Воронежской' губернии. За спиной капитана были

почти четверть века корабельных военных вахт на Балтийском, Северном, Баренцевом

и Белом морях, на Северном Ледовитом океане. Бывший «морской волк» скучал,

иногда разглядывая свои владения в подзорную трубу и вспоминая дальние соленые

походы. Покой Вячеслава Ивановича охраняла его жена Авдотья (Евдокия)

Александровна. Текла обычная размеренная жизнь помещиков средней руки с их

привычными заботами об уборке и продаже ржи, солении грибов и беззлобной

перебранкой с бестолковой прислугой.

Плотниковы имели небольшой земельный участок .около Дмитриевки, старенький

двухэтажный господский дом с нехитрыми хозяйственными постройками, но самым

большим их богатством была дочь Наталья, которой они ревниво Подыскивали

подходящую партию. Чтобы придать молоденькой наследнице светский лоск, в дом

пригласили гувернантку, швейцарку Матильду Ивановну Жюно, выполнявшую заодно

роль учительницы французского языка. Хорошенькая наставница и ее симпатичная 18-

летняя, воспитанница стали почти подругами, часто бродили по окрестному чудесному

парку, любовались зеркалами прудов и болтали о том, 6 чем обычно болтают все

барышни на свете. Конечно, они обсуждали домашний спектакль, успех Натальи, а ещё

больше застенчивого и забавного зрителя, коим был поэт Никитин. Как водится в

17

благовоспитанных дворянских домах, у Натальи имелся изящный альбом, куда поэт

обещал написать стихи при первом же своем приезде в Дмитриевку. Скоро ожидался

день рождения молодой хозяйки, и это обстоятельство придавало особый интерес

визиту воронежской знаменитости.

первая книга

«...Не нахожу оправдания, почтеннейший Иван Семенович. В то время, как Вы

испытывали нужду в получении Вашей .собственности, я то за недосугами, то за

рассеянностью задерживал Ваши деньги...» — писал граф Д. Н. Толстой Никитину. Его

сиятельство, запамятовал отчество своего подопечного — еще бы! — прошло более

двух лет, как воронежский, мещанин послал стихи своему ме^ц^нату^

Однако это все пустяки. Вот она, его перваякнигаТ Правда, небольшая, но

аккуратная и изящная. На первой странице посвящение Н. И. Второву и К. О.

Александрову-Дольнику— скромная дань благодарности поэта своим наставникам.

Далее следовало предисловие графа Д. Н. Толстого. Небольшая статейка, но с

претензиями ТГаПпроник-новение в специфику стихотворчества, понимание своей

эпохи.

«И как просты, как тихи, как чисты нравы сельских жителей, — умилялся Д. Н.

Толстой. Поэт любит их и любуется ими». Автор предисловия .ищет источник скорби и

грусти народа не в обстоятельствах его жизни, а «в его душе», «в русской мелодии», в

которой сокрыты некая извечная тайна и привлекательность национального характера.

«Но в этой грусти, — сентиментально замечает никитинский покровитель, — читатель

не находит следов ни байроновского отчаяния, ни того чудовищного состояния духа,

для которого на русском языке нет и названия...» (далее следует намек на радикальные

французские веяния и т. п.).

На'выход сборника откликнулись столичные журналы, и в таком интересе к

рядовому художественному явлению была своя особенность — наступала «поэтическая

эпоха» русской словесности, и критика почувствовала в факте выхода никитинского

сборника еще одно тому подтверждение. Примечательно, что именно 1856 г. стал новой

за-метнрй вехой осмысления бытия в поэтической форме. Ведь еще совсем недавно

лирика прозябала на задворках искусства; в 1850 г. ГерЦен писал, что после смерти

Лермонтова и Кольцова «русская поэзия онемела», а Некрасов в 1855 г. в шутливом

стихотворении говорил «о русской музе задремавшей» и указывал тех, кто будил ее

своим словом. Среди других поэтов он называл и Никитина.

В середине 50-й годов произошел своеобразный лирический взрыв: вышли

сборники Тютчева, Полонского, Некрасова, Фета, Огарева,. Мея, Щербины,

Ростопчиной.

Появились новые издания Пушкина и других признанных мастеров. Началась

«русская весна» и в общественной, и в эстетической атмосфере эпохи ломки

крепостнических устоев.

Стихотворный сборник И. С. Никитина 1856 г. попал,, можно сказать, в самое пекло

разгоравшихся "литературно-общественных баталий.

Спокойно и доброжелательно отозвался о дебюте воро-нежца редактор «Библиотеки