Иван Саввич Никитин

лирических пейзажей. Среди его картин этого периода такие замечательные, как

«Утро» («Звезды меркнут и гаснут. .»), «Встреча зимы» («Поутру вчера дождь...»), «19

оотября» («Что за утро! Серебряный иней..,»). Никитинская природа ориентирована на

изображение очень личных, субъективных переживаний — отсюда ее многозначности

и неуловимость. Первые же его пейзажные откровения говорили о приходе в

литературу не похожего на других лирика. Никитин объяснился в любви к природе, в

которой видел своего рода высшее женское начало: любовь его-свята, доверчива,

нежна. Прав В. П. Скобелев, один из современных исследователей,'видящий в ни-

китинских пейзажах идеализированный эквивалент человеческих чувств.

Здравствуй, гостья-зима! Просим милости к нам Песни ^севера петь По лесам и

степям.

Есть раздолье у нас, — Где угодно гуляй; Строй мосты по рекам И ковры расстилай.

Нам не стать привыкать, — Пусть мороз твой трещит: Наша русская кровь На

морозе горит!

(«Ветрена зимы»)

Народный образ зимы, космический охват пространства, праздничность атмосферы

— все здесь никитинское. Он, как всегда, не стремится удивить читателя неожиданной

метафорой, его чувство индивидуально, не индивидуалистично, он не разрушает

обыденное впечатление «публики», а помогает ей в работе воображения. Радушие и

щедрость крестьянина — вот основное настроение картины. «Просим милости к

нам...», «...и ковры расстилай» — как это по-хозяйски основательно и верно,

14

приподнято над буднями (гостей созывают в мужицких избах не каждый день и ковры

стелют по торжественным случаям). И свежий ветер («Песни севера») — любимый

никитинский образ — ощущается как обновление, очищение притомившейся жизни.

«Гостье-зиме» открыта дорога не только для «гулянок», но и для полезного дела.

Присутствие в никитинской пейзажной лирике мотива труда — весьма примечательная

ее особенность. Землю и небо поет не праздный человек, а труженик, который

однажды сказал: «Жить, не работая, или, что то же, жить, работая дурно... я не могу...»

Есть в первых пейзажных опытах Никитина и неудачи — испорченные

дидактичностью, назойливым противопоставлением совершенства природы

несовершенству бытия («Поле», «Уединение», «Но^ь»), но таких сравнительно

немного. Глаз его остр, а слух-тонок,, он примечает мель-

«

чайшие оттенки цвета, формы, звука. Хрестоматийно из вестными и любимыми в

народе стали строки:

Полюбуйся: весна наступает, Журавли караваном летят, В ярком золоте день

утопает, И ручьи по оврагам шумят.

(«Полно, степь моя, спать беспробудно...»)

Сколько сердец трепетно билось, когда слышалось:

У осени'поздней, порою печальной,

Есть чудные краски свои, Как есть своя прелесть в улыбке прощальной,

В последнем объятье любви.

(«19 октября»)

Стала классической и такая картина:

Ясно утро. Тихо веет Теплый ветерок; ** Луг, как бархат, зеленеет,

В зареве восток.

% Окаймленное кустами Молодых, ракит, Разноцветными огнями Озеро блестит.

(«Утро на берегу озера»)

Никитинская красота добрая, исцеляющая уставшего от суеты и страданий

человека. Это ее качество сближает поэта с лирической традицией А. Н. Майкова, А.

А.: Фета, Ф. И. Тютчева, но в отличие от них пейзаж автора «Ут-*' ра...» включен в

социальную действительность. Уже в первом стихотворении, обычно открывающем его

сборники, ночной естественной идиллии противопоставляются общественные лороки:

«Лишь во мраке ночи Горе и разврат Не смыкают очи, В тишине не .спят» («Тихо ночь

ложится...»). Такой контраст у Никитина будет усиливаться, личное, интимное в

диалоге природы и человека уступит место социальному.

«ПРОТИВОСТАТЬ... ЗАСТОЮ, НЕПРАВДЕ...»

ДОМА и в гостях

Стихотворения чаще всего создавались трудно, урывками — не до сочинительства

было. В письмах к друзьям и знакомым иногда прорывалось: «Несколько дней тому

назад я заглянул домой, там кутеж; сказал было старику, чтобы он поберег свое и мое

здоровье и, чуть ли не главное, поберег бы деньги, — вышла сцена, да еще какая! Я

убежал к Придорогину и плакал навзрыд... Вот Вам и поэзия!».

Никитин болезненно переживает шумные дрязги под родной кровлей, для него они

«невыносимая битва, потому что она — уродливость в природе».

Хозяйство ему «шею переело», но он стоически выдерживает все тяготы

содержателя постоялого двора: размещает извозчиков, телеги, отпускает овес и сено,

следит, чтобы кухарка Маланья стряпала к сроку, ведет счеты-пересчеты...

Постоялых и заезжих дворов в Воронеже всегда хватало (известно, к примеру, что в

начале 60-х годов их было -66), однако «мужицкая гостиница» Никитиных на улице

Кирочной (Третьей Дворянской) пользовалась особой любовью. Путники знали, что

15

здесь их всегда ждет недорогой приют, приветливый хозяин. «Извозчиков; которые

останавливались на постоялом дворе у Никитиных, — вспоминал родственник поэта

-А. А. Зубарев, — Иван Саввич' почти всех знал, и они его знали, любили его за то, что

он обходительный, простой был., Войдет, бывало, Иван Савви^ к ним, а они сейчас с

ним здороваться: «Доброго здоровья, Савельич!» — Савельичем звали. Иван Саввич в

разговор с ними вступит и долго, бывало, говорит с извозчиками; они ему сказывали,

как родному, про свои дела, про свои горести». Близко общаясь с простым людом,

Никитин постигал мужицкую долю. Здесь, на постоялом дворе, рождались темы и

образы его творений.

«Бывало, — говорит .Никитин, — пойдешь, нарубишь дров, затопишь печку,

сваришь обед с грехом пополам, руки себе выжжешь все с непривычки-то, на стол

соберешь и накормишь извозчиков. Да еще раза два в кабак сбегаешь за вином, чтоб

угостить их». Поздним вечером, когда мужики-постояльцы уже богатырски храпели и

сладко спал ега любимец, сибирский кот, он искал тишины в своей комнате, где его

окружали книги, чистые листы бумаги на однотумбовом столе, сиротливо висевшие на

стене гусли и гитара, на которых ему доводилось так редко играть, а лграл он,

сказывают, мастерски, да притулившееся в уголке охотничье ружье -<— до него тоже

редко доходили руки, хотя он и любил побродить с ним по окрестным лесам и полям.

«Утомившись порядочно за день, — рассказывает поэт, — в сумерки я зажигаю

свечу, читаю какой-нибудь журнал; когда же чувствую себя несколько здоровее, берусь

за Шиллера и копаюсь в лексиконе, покамест зарябит в глазах: часов в 12 засыпаю и

просыпаюсь в 4 ч., иногда в 3 ч.».

Изредка Никитину удавалось вырваться "из дома на часок-другой, поручив

постоялый двор Дмитричу, недоучившемуся семинаристу, «убоявшемуся

премудрости». Он состоял у него в роли приказчика, лучше сказать, мальчика на

побегушках. Если горе-помощник не был в подпитии, Иван Саввич, скрепя сердце,

оставлял на его попечение извозчиков, а сам в условленный час спешил к Каменному

мосту, к особняку, где квартировал Николай Иванович Второв. Иногда в таких отлучках

выручала Аннушка Тюрина, его двоюродная сестра-сверстница — благо она жила в

доме напротив — доброе и милое существо, обожавшая его и, как говорит молва,

безнадежно в него влюбленная.

У Второва его приветливо встречала жена хозяина, очаровательная Надежда

Аполлоновна; она провожала смущенного Ивана Саввича в гостиную, где уже кипели

споры: как всегда, бушевал Придорогин, обрушивая кары на голову -городского головы

и прочее местное начальство, пыхтел за чаем толстяк Нордштейн, тихонько в уголке

сидел чинный де Пуле* а рядом с ним новичок второвского кружка, его воспитанник по

кадетскому корпусу, начинающий стихотворец Федор Берг; в сторонке полуиспуганно