Наше послевоенное (СИ)

Кроме того, я впервые была одна, без мамы и бабушки и скучала по ним.

Зато была речка, можно было купаться, правда, по часам, вернее по минутам.

Вечерами жгли костры. Иногда убегали через дырки в заборе в лес одни, но редко и кажется, это было после 4-го класса, когда были постарше.

В дальнем конце территории лагеря располагалась большая спортивная площадка, где, помимо прочего был канат и вертикальная палка для лазания по ней. Я повисала на этой палке как плеть, не могла сдвинуться ни на сантиметр наверх и очень завидовала ловким, как обезьянки девчонкам, которые быстро перебирая ручками и ножками, залезали наверх. Но спустя год, после четвертого класса, я, окрепнув после уроков физкультуры в школе, обнаружила, что с небольшими усилиями я тоже могу залезть до самого верха. Я очень хвасталась маме этим достижением и даже, когда она приехала в лагерь, продемонстрировала свое умение, слегка испугав ее тем, что залезла так высоко.

Мама рассказывала, что из лагеря я привезла кучу вшей в своих роскошных волосах. Меня засыпали дустом, корни волос протирали уксусом для уничтожения гнид.

Мама долго со мной возилась, пока вывела их. Она мучилась от мысли, что у дочки врача вши! .

Я была очень шумной девочкой с пронзительным голосом. Маме говорили коллеги, жившие в соседних домах (в основном, ядовитый Илья Соломонович, приходя лечить меня от очередной простуды):

- Когда ваша дочь выходит на улицу, мы слышим. Не удивительно, что у нее болит горло.

А в августе мы все трое поехали к Суховым в Кемерово, куда они перебрались жить. Опять помню леса и леса. Лежишь на верхней полке, пахнет гарью от паровоза, иногда копоть в лицо... . В городе на площади пестрела клумба с васильками.

Когда мы вернулись в Карталы, бабушка подала маме телеграмму из Батуми, где тетя Тамара, сообщала о смерти деда. Мама долго плакала и очень переживала, что не поехала в Батуми. Решено было ехать через год на могилку к дедушке.

Четвертый класс

Четвертый класс отличается от трех первых тем, что мы учимся в другой школе-семилетке. Трехэтажное здание школы красиво белеет среди зеленых тополей. Оно ближе ко мне, чем предыдущее, туда было идти с километр, а сюда метров 500-600.

В начале четвертого класса или в конце третьего на стадионе было какое-то торжество и мы, пионеры, должны были, когда оркестр начнет играть гимн Советского Союза, встать и отдать салют.

Посадили нас на скамейки под трибуной. Я сидела и мучительно думала: как узнать, что играют гимн, если они только играют, а слов нет?

Нервы мои были очень напряжены, я боялась пропустить нужный момент, и когда после паузы оркестр заиграл, как мне показалось, что-то похожее на гимн, я встала и отдала салют. За мной встал весь наш класс.

Вечером мама мне говорит:

-Все было очень интересно, но почему вы встали и отдали честь, когда оркестр заиграл марш?

В начале учебного года мы переехали в комнату на втором этаже, где мы теперь живем с новыми соседями - Шахматовыми. У них внук - Вовка, на год старше меня.

Квартира такая же, в том же доме, но на этаж ниже и людей меньше. А Ярошецким отдали всю квартиру, из-за второго ребенка, из-за Славки. Но не сразу как он родился, а спустя года два, так что я насмотрелась на их красивого голубоглазого (в русскую мать) младенца.

И теперь, только когда я на улице стою в воскресение у их подъезда, то слышу знакомые песни. А мы живем тихо и людей в квартире меньше (всего 6 вместо 9) и гулянок нет.

Девочка, моя одноклассница, пришла в школу неумытая и непричесанная, объяснив всем, что сегодня умывание - большой грех и бог за это покарает. Она отчаянно отстаивала эту, совершенно ошеломившую меня точку зрения (ведь бога нет, неужели она не знает? !) и с громким плачем ушла домой, поскольку ее не допустили в таком виде до уроков.

У нас новенький мальчик 14 лет, второгодник из большой неблагополучной семьи, Ситников Вова (Сито), который неожиданно в меня влюбляется и активно за мной ухаживает.

Он провожает меня до дому, а вечерами, после моей прогулки во дворе (не с ним, мы катаемся с горки и визжим, а ему это не пристало, он большой, он в стороне), не пускает домой. Мы долго стоим в подъезде и молчим, а когда мне надоедает это молчаливое отирание стенок подъезда, и я пытаюсь уйти, он перегораживает мне дорогу, и просит не уходить. Я его побаиваюсь, кроме того, мне льстит его внимание и мы стоим и снова молчим.

Еще когда один парень в классе обозвал меня матерным словом (чего я, надо сказать, просто не поняла), то он его побил.

В конце концов, мама встревожилась нашей дружбой и перевела меня в другую школу и другой класс, в среднюю школу ╧31, в класс, состоящий, в основном, из детей интеллигенции.

В четвертом классе, из истории СССР, я узнала, что царя казнили в 18 году, но не только царя, но и всю семью! В учебнике не перечисляли, кого именно.

Я спросила у бабушки, а почему всю семью, а не одного Николая Второго?

Я уже знала, что царь - деспот и кровопийца. Устроил кровавое воскресение, но дети причем?

Бабушка объяснила мне, что нельзя было оставлять претендентов на царский престол, время было тревожное, шла революция и монархисты были опасны.

Говорила бабушка какими-то не своими словами, и я поняла, это официальная версия. Из газет.

Я поверила в необходимость такой акции для революции, но не смирилась с ее жестокостью.

Ночью, лежа в постели без сна, я все думала:

- Ведь как прекрасно быть принцессой, - каждая девочка, начитавшись сказок, в детстве мечтает быть принцессой.

А тут русских принцесс, которые вовсе не виноваты, что родились принцессами, этих счастливых, наверное красивых и ничего плохого не сделавших девочек вдруг убили из-за революции, которая несла всем народам радость и освобождение. Но это всем, а им-то смерть. А ведь на их месте могла оказаться и я, и меня тоже бы убили ни за что.

Мне было страшно и хотелось плакать.

Учительница у меня теперь другая учительница - Александра Ивановна. Я попала в сильный класс и маме было сказано, что неизвестно, как я буду учиться. Александра Ивановна любит кричать, что мы дети городской интеллигенции (от нее я об этом и узнаю) ведем себя хуже дикарей, и гораздо хуже детей рабочих. Это пренебрежение нами по факту рождения меня очень возмутило и оскорбило. Ничего подобного от нашей милой Нелли Ивановны я никогда не слышала, даже не знала, кто мы есть.

Утверждение, что мы хуже дикарей, я принимала, ведь с дикарями я не была знакома лично. Но я 3 года отучилась в классе, как теперь оказалась, состоящем из детей рабочих, и я-то видела разницу. Дети в новом классе были скромнее, быстрее соображали, были опрятнее одеты, и не дрались до кровавых синяков на переменах. Слушая ее выступления, опустив глаза и рассматривая парту, я думала: тебя бы в мой старый класс на перевоспитание, помучилась бы ты с нашими хулиганами, тебе бы здесь раем показалось.

Я очень скучала по своей Нелли Ивановне и не полюбила новой учительницы. Но училась я и у нее хорошо.

В новом классе у меня больше подруг. Раньше всего я сошлась с очень симпатичной кареглазой смуглой девочкой Тамарой Мориной. Она живет в большом новом доме напротив нас в маленькой, необыкновенно опрятной и чистой комнатке вдвоем с мамой. Придя из школы, она снимает форму и вешает ее сразу в шкаф, снимает и прячет туфли, и вот все опять опрятно, как будто никого и не было.

После моего прихода домой комната выглядит как будто у нас Мамай воевал. По крайней мере, так говорит моя бабушка. Форму в шкаф я сразу не убираю, так как она должна проветриться от школьного запаха (воняет казармой, говорит мама). Вот она и проветривается целый день на стуле, мнется и потом надо еще ее гладить.

Томка очень славная, но по настоящему я с ней не сошлась, она слишком конкретна и к тому же обидчива.

Из моего дневника, начальная страница оторвана