Андрей Кончаловский. Никто не знает...

атмосферы жизни этих людей, «простотой и бесхитростностью». «Все четыре времени года

проходят перед нашими глазами; весь круговорот человеческого бытия — и смерть, и жизнь, и

рождение». Не этот ли «круговорот бытия» он сам попытался воплотить в образах

«Сибириады»?

Характерно, что на фоне гуманиста Ольми Кончаловский абсолютно не принял другого

итальянца, Марко Феррери, его картину «Сон обезьяны» — из-за ее претенциозности и

безнадежности. «Если Ольми в своей картине говорил о том, что люди в любых обстоятельствах

способны оставаться людьми, то Феррери пытался доказать прямо противоположное… Он

пытается внушить чувство страха и беспросветности жизни, но, как говорится, он пугает, а нам

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

138

не страшно…» Кончаловский, по его словам, резко выступал против присуждения этому

фильму второй премии, но коллег своих переубедить все же не смог.

Оценивая работы французских режиссеров, Кончаловский приходит к выводу о том, что

тогдашнее французское кино страдает отсутствием вдохновения, поэзии, лиризма, то есть

«выражения авторского идеала, веры, без чего искусство невозможно». Те же кризисные

явления видит он и в Англии, и в Италии, но «во Франции кризис кинематографа наиболее

глубок и очевиден». «Я говорил на эту тему с самими французскими кинематографистами, и все

они согласились со мной, что во многом виной общая печать усталости, ощущаемая во всех

областях общественной жизни. Молодые люди, еще не успев ничего сделать, уже устали.

Рассудочность мешает им быть наивными, делать глупости. А без бесстрашия, без отваги делать

глупости, мне думается, искусство умирает. Феллини в каждой своей картине не перестает

удивляться и открывать для себя новое, а современные молодые кинематографисты Франции не

удивляются ничему. У них нет стимула творчества, нет восторга познания, в их фильмах не

ощущается радость акта творения».

Подводя итог своим наблюдениям над мировым кинопроцессом, отраженном тогда в

Каннах, режиссер предсказывает появление интересного кино в странах, испытавших важные

общественные перемены, — в Греции, Испании, Португалии.

«Сибириада», представленная уже в 1979 году на Каннском фестивале и получившая

Специальный приз жюри, начиналась летом 1974 года. Ф.Т. Ермаш вызвал режиссера к себе и

предложил поставить фильм к съезду партии — о нефтяниках Сибири. А Кончаловский как раз

собирался делать экранизацию русской литературной классики с Лоллобриджидой в главной

роли… Но его «идея заинтересовала».

Перед началом съемок кинопоэмы режиссер говорил, что в картине будут представлены

два старинных рода — Соломиных и Устюжаниных. «Соломины — крепкие люди, накопители,

строители, охранители нажитого и приобретенного. А Устюжанины — бунтари, мечтатели,

вечные искатели правды. Но и те и другие нужны истории, все они имеют свою правоту, все

делают свое полезное дело — одни тем, что строят, другие тем, что разрушают. Это две стороны

единого процесса: невозможно разрушение, если не было уже построенного, как невозможно

строительство нового без разрушения отжившего. Соломины и Устюжанины ненавидят друг

друга, но не могут друг без друга жить. И из этой любви-ненависти, из единства

противоположностей, из столкновения правд, из ошибок, вольно или невольно совершаемых

каждым в борьбе за свою правоту, и рождается драматический накал фильма, движение его

сюжета».

Картину стали снимать в Томской области. Искали обобщающий образ всей Сибири.

В 1978 году режиссер говорил о том, что драматизм картины вытекает из «конфликта

между цивилизацией и природой». «Эта картина многому меня научила. Она потребовала

выхода на иной пласт размышлений — о человеке и среде, породившей его. Нефть, как и все

прочее, на что направлены усилия производства, не самоцель. Она лишь средство сделать жизнь

на земле лучше. А это значит, что она должна способствовать прогрессу в человеческих

взаимоотношениях — между человеком и человеком, между человеком и природой».

В постсоветское время он так комментировал материал фильма: «Еще не было Чернобыля,

но результаты неграмотной политики уже давно давали свои кошмарные плоды. Именно тогда я

открыл для себя работы Александра Чижевского, ученого, десятилетия проведшего в ссылке, не

публиковавшегося, не переиздававшегося. Он писал о неразрывности связи человека и космоса,

о «земном эхе солнечных бурь», о взаимосвязанности существования человека, его психологии

с породившим его миром».

Съемки фильма проходили с 1976 по 1978 год. Вот воспоминания некоторых участников.

Людмила Гурченко (Тая Соломина в зрелом возрасте) снималась в «Сибириаде» после

тяжелейшей травмы, полученной во время съемок советско-румынской картины «Мама». Вот

как она описывала свой первый съемочный день у Кончаловского.

«…Я первый раз стояла без палки… Здесь, в картине, долго переносили сроки съемок —

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

139

ждали, когда я начну ходить. В этой группе я еще никого не знала, с палкой стыдно было как -то

приезжать. И вот я в первый раз стою без опоры.

Травма была ровно год назад, я потеряла форму, чувствую себя совершенно беспомощной.

В ноге сидят шесть шурупов и титановая пластинка — она держат осколки сломанной ноги, и я

думаю о них постоянно.

Нога болит нестерпимо. А мне сейчас нужно быть победоносной, эксцентричной,

разбитной и завлекательной. Мой партнер (Михалков) моложе меня на десять лет… Теперь ему

тридцать, он сильный, красивый, здоровый. Нам сейчас предстоит дуэль-состязание, мы

должны вот-вот сойтись в сцене и подняться на самую высокую ноту, попасть в «жанр».

Нет сил ничего доказывать, нет желания. Такая разбитая, хочется скорее лечь… Что

делать, как уйти от неминуемой сцены?

Стою за домом. Меня никто не видит. Отсюда я пойду на камеру, навстречу роли,

партнеру, людям, которые мне потом станут родными, навстречу режиссеру, который заставит

меня писать про папу и мое детство… Ой, ну не могу… ну нет же сил…

— Ты прекрасна, ты самая красивая. Ты все можешь, все. Не думай об этом, пусть твоя

героиня хромает. Это даже интересно. За двадцать лет с человеком Бог знает что может

произойти, а тем более с ней. Ты моложе выглядишь, чем он. Посмотри, у него уже и складки у

рта, и лоб… Ты не бойся, дави его. Возьми его и задави — ты же актриса! Раскрепостись, делай

что хочешь. Захочешь закружиться — кружись, отвернись от камеры, смотри в камеру — что

хочешь. Для этой сцены мне пленки не жалко. Ну, дорогая моя, помни, что ты самая прекрасная,

самая красивая… Ну давай, милая моя, красавица моя… Я тебе доверяю полностью — делай

что хочешь, в любую сторону, — говорил, отходя все дальше и дальше, режиссер.

Какой он красивый, как прекрасно улыбается. Какие прекрасные люди живут на земле! Я

посмотрела на себя в деревенское окошко. Свет падал мягко, теней под глазами не было. А я

вроде сейчас действительно ничего, вполне, а? Ведь он прав — я и пою, и играю! Почему я все

время в себе копаюсь, сомневаюсь? Что это со мной? На улице жарко, а по спине, между

лопатками, поползла ледяная струйка. Вот и во рту пересохло, вот уж и забил озноб. Началась

знакомая трясучка — уже сигналит мой актерский профессионализм моему разбитому

больному организму, что он уже готов… Сейчас, сейчас, подождите. Я сейчас соберусь… Я

вспоминаю, что кумиром Таи мы с режиссером решили сделать звезду пятидесятых годов

Лолиту Торрес.

Мотор!..»

Каскадер Николай Ващилин вспоминает о подготовительном периоде, о беседах с