Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

А. М. несомненно является художником слова, он также недостаточно. глубоко захватывает психологию своих героев и не об’ясняет читателю., как мог сложиться характер того или другого действующего лица. На основании моих личных восприятий, я позволю себе поставить его имя ниже имен великих классиков нашей литературы, — хотя и считаю его несомненно весьма талантливым писателем.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ВОЗОБНОВЛЕНИЕ НАУЧНЫХ РАБОТ

Во второй половине апреля я вернулся в Москву и вступил в исполнение обязанностей члена Президиума ВСНХ, но быть действительным членом Президиума мне пришлось не долго. Вскоре после моего приезда в Москву, мне частным образом сообщили, что Политбюро постановило снять меня из Президиума, оставив за мной место председателя Коллегии НТО; официальным мотивом было желание, чтобы я больше времени уделял НТО и продолжал свои научные работы. Через несколько дней совершенно случайно я увидал новый список членов Президиума, который отличался от прежнего только тем, что вместо моего имени красовалась новая фамилия, — Юлин (партийный). Я не получил никакого извещения о смещении меня с этой должности и потому обратился к члену Президиума С. П. Середе с вопросом, не знает ли он причины моего удаления из Президиума. С. П. ничего не мог об’яснить, так как это было полным сюрпризом и для него, и обещал поговорить с Богдановым. Через некоторое время Богданов назначил мне свидание на своей квартире; он старался об’яснить, что это вызвано отнюдь не желанием ВСНХ избавиться от моей личности; что моей работой, напротив, очень довольны и что я сохраняю звание члена Президиума ВСНХ и буду пользоваться всеми правами, присущими этой должности, но только не буду особо перегружен административными обязанностями. Я должен буду бывать на всех заседаниях Президиума, буду иметь во всех вопросах совещательный голос за исключением тех, где моя компетенция могла бы иметь решающее значение. Президиум особо настаивает на том, чтобы я развил бы максимальную научно-исследовательскую работу, будет всемерно помогать в этом деле и продолжать выдавать мне деньги для моих работ, где только я найду возможным их организовать. Этот разговор меня вполне удовлетворил, так как, с одной стороны, с меня снималась большая ответственность за все неполадки в химической промышленности, а, с другой, я получал свободу действия для моей научной работы.

Еще раньше, после моего возвращения из первой поездки заграницу, я твердо решил возобновить научную работу в лаборатории, так как виденное мною на заводах и лабораториях заграницей убеждали меня, что мне грешно не продолжать мои исследования, которые вызывали большой интерес и одобрение со стороны многих видных химиков; к тому же, и моя душа стосковалась по научной атмосфере, а зарождавшиеся в голове новые химические идеи властно толкали на научную дорогу. Где я в то время мог начать свою научную работу? В Академии Наук была убогая старая химическая лаборатория, в которой ни до, ни во время войны систематической работы не производилось, и она совершенно не была приспособлена для моих исследований. Единственное место, где я мог вести мои работы, была моя старая лаборатория Артиллерийской Академии. Но я уже не был ее заведующим, так как, с назначением меня членом Президиума ВСНХ, я должен был отказаться от этой должности, уступив ее моему помощнику, проф. Н. М. Витторфу. Состояние лаборатории в то время (осенью! 1922 года) было очень плачевным: после порчи канализации и водопровода в 1919-1920 годах, она только начала приходить в исправное состояние и была пригодна лишь для практических занятий слушателей Академии. Мой кабинет был в ужасном состоянии, с испорченным водопроводом и сломанными от наводнения полами. Чтобы начать работать, надо было привести ее в порядок, а для этого были нужны Деньги, которых у Академии не имелось. Кроме того, надлежало достать материалы для приведения помещения в порядок, а также необходимые химические реактивы и аппараты, — что представляло громадные трудности.

Прежде всего я обратился в Президиум ВСНХ с просьбой отпускать мне ежемесячно известную сумму денег для покупки аппаратов, а также и для уплаты вознаграждения моему ассистенту. Деньги были отпущены, и с осени 1922 года я мог приступить к организации работ. Моим лаборантом в то время был Н. А. Клюквин, который на основании нового закона смог поступить слушателем в Артиллерийскую Академию, хотя он и не прошел курса в Артиллерийском Училище и не служил в строю, как это требовалось ранее. В начале революции поступление в Академию и прохождение в ней курса вообще стало несравненно легче, чем в довоенное время, и потому ее могли свободно окончить даже люди с очень посредственными способностями. Так как Клюквин был на службе в Артиллерийской Академии в качестве лаборанта, то ему предоставили большие льготы в смысле времени сдачи репетиций, экзаменов и проектов; и все же для окончания Академии ему потребовалось не менее 4-х лет. Н. А. Клюквин и до войны был моим лаборантом, и я ценил его, как хорошего исполнителя, но знал, что он не имел особой инициативы в химических исследованиях. Он обладал скорее способностью, делать усовершенствования в аппаратах, как в лаборатории, так и на заводе, где ему пришлось работать во время войны. И вот с Клюкви-ным мы начали новые химические опыты под давлением, —■ как с органическими, так неорганическими соединениями.

Так как мне приходилось более половины времени проводить в Москве, то выполнение опытов за это время лежало на Клюквине и после надлежащего выполнения их в мое отсутствие, он получал новые задания в развитие прежних. В помощь Клюквину были приглашены два лица, — одна девушка, кончающая гимназию и любительница химии, и один слушатель Академии, брат жены Клюквина, Годжев. Что касается первой, то польза от нее была очень малой, но за то она усердно училась и после трехлетнего пребывания в моей лаборатории, она поступила после особого ходатайства начальника, в Артиллерийскую Академию., отлично ее окончила и получила звание военного инженера-технолога. Я помню, что ее ответы по химии выделялись по сравнению с ответами других слушателей. Годжев хотя имел еще мало практики, но в течении, примерно, года приносил нам посильную помощь.

Работа в начале подвигалась очень медленно, так как приходилось приводить помещения в надлежащий вид; главное

затруднение было в том, что лаборатория совсем не имела газа, и для нагревания приходилось изыскивать разные керосиновые лампы, и использовывать электричество, которое подавалось не всегда аккуратно, а иногда только по вечерам. Тем не менее научные исследования и в этой лаборатории я вел до моего окончательного от’езда заграницу в 1930 году.

Но главную работу я решил вести в новой лаборатории, которую я решил устроить в моей новой квартире в Академии Наук, на 8-ой линии (дом № 17), которую мне, как академику, предложил президиум Академии. В этой квартире жил до войны академик Ф. Ф. Бейлыптейн, а раньше — академик

А. М. Бутлеров. Квартира была временно занята другим академиком, Нассоновым; по постановлению правления Академии, он должен был передать ее мне, но замедлял свой переезд только потому, что не мог нигде получить перевозочных средств, а нанимать частных перевозчиков стоило таких денег, что он должен был бы один месяц остаться без содержания и,# следовательно, без еды. Так как я был начальником НТО и, следовательно, все исследовательские Институты в Петрограде находились в моем ведении, то мне было легко устроить перевозку моего коллеги на его новую- квартиру без всяких расходов с его стороны, — и с малыми затратами с моей стороны. Как только квартира освободилась, мне пришлось на свой-же счет ее ремонтировать, так как Академия, за неимением средств, не могла принять этот расход на себя. Квартира не ремонтировалась более десяти лет и была в ужасном состоянии; необходимо было также сорвать всю электрическую проводку старого типа и заменить ее новой. Квартира имела 9 громадных комнат, и потому ремонт ее стоил больших денег. Половину квартиры я приспособил для химической лаборатории, так как химическая лаборатория Академии Наук, в которой уже работал академик Н. С. Курнаков, была очень мала и совершенно не пригодна для моих работ. Ремонт квартиры был произведен сравнительно быстро, и в конце лета 1923 года я переехал в нее из своей старой квартиры в Артиллерийской Академии, где прожил 26 лет, рядом с химической лабораторией, в кото-