Судьбы крутые повороты

За время пребывания в Октябрьских казармах нас два раза походной колонной поротно водили в кино. Беговая улица тех далеких сороковых по своему виду чем-то напоминала окраину захолустного городка. Со стороны этой улицы по субботам и воскресеньям до наших казарм доносились частушки голосистых девок и еще не подлежащих армейскому призыву парней. Однако Красная площадь и Мавзолей Ленина мы, тихоокеанцы, повзводно посетили все. Это было нашим праздником. И были очень огорчены сообщением о том, что гроб с телом вождя мирового пролетариата был вывезен в глубь страны. А с каким замиранием духа, словно окаменев, мы слушали двенадцать ударов боя часов на Спасской башне! Это была торжественная минута.

И хотя мы азы армейской службы прошли уже год и более тому назад, когда служба протекала на островах Японского моря, все-таки как было противно повторять то, что нам уже известно и чем мы владели в совершенстве: строевая подготовка, политчасы, рытье индивидуальных окопов, готовность к санитарной обороне, к химической защите в случае применения немцами отравляющих веществ. Все эти хлоры, иприты, люизиты, фосгены, дефосгены мы проходили, когда сдавали нормы на значки «БГТО» и «ГТО» еще до военного призыва. Умели ползать и под колючей проволокой. Стрельбой из винтовки занимались с удовольствием. Занятия по уставу караульной службы и строевому уставу мы несколько раз проводили на Ваганьковском кладбище, и вот это нам тоже нравилось. И нравилось не потому, что мы в двадцатый там, сотый раз повторяли, что дважды два четыре, а потому, что кругом были красивые знаменитые памятники, а на них портреты, надписи, фамилии тех, кто под этими памятниками захоронен. И всякий раз, когда наши занятия проходили на кладбище, мы непременно посещали могилу Сергея Есенина. Однажды, когда кто-то из бойцов наизусть прочитал половину стихотворения Есенина «Ты жива еще, моя старушка…», текст которого уже переродился в народную русскую песню, я не вытерпел и тоже прочитал два стихотворения Сергея Есенина, записанные в замусоленной тетрадке старшим братом Мишей, которую он принес из школы за голенищем сапога.

Через каждые 3–4 дня наша рота численно уменьшалась. Когда командир роты, построив личный состав, произносил несколько фамилий и командовал выйти из строя, а потом приказывал собрать вещи и приготовиться к выезду для отправки в подразделение, где им предстоит продолжение службы, не нравились нам эти туманные формулировки «для продолжения службы». Ведь мы ехали не служить в подразделениях, а воевать, защищать родину. Но воинская дисциплина всех времен исключает всякие редактуры любых команд, которые нужно безропотно выполнять.

Наконец, наступил тот день, когда и мою фамилию в числе десяти других произнес командир роты и дал команду выйти из строя и приготовиться к отъезду. Правда, на этот раз нашему отделению не пришлось идти пешком от Хорошевского шоссе до Ярославского вокзала, как это было месяц назад, когда наш эшелон прибыл на этот старинный московский вокзал. До станции Правда, где дислоцировался 13-й запасной автополк, нас сопровождал помкомвзвода. От него мы узнали, что месяца два, а то и три нас будут готовить на шоферов, а потом отправят в действующую армию, где нам предстоит сражаться в гвардейских минометных частях, причем эту фразу, я дословно помню, помкомвзвода произнес с какой-то торжественной приподнятостью, словно желая выразить, какую высокую честь нам оказывают этим назначением. В отличие от Красноярских, Качинских казарм — каменных и мрачных с виду, а также Октябрьских казарм в Москве, деревянные, двухэтажные казармы в Правде, окруженные цветущей сиренью и цветниками с прометенными дорожками, нам показались девственно чистыми, какими-то домашними и уютными, даже двухэтажные деревянные нары, застланные соломенными матрасами и подушками, под каждой из которых виднелись свернутые байковые одеяла, своей веселой разноцветностью нас манили к отдыху, к душевному покою. Но это было первым впечатлением. На второй же день пребывания в этом режиме запасного полка мы поняли, что чем ближе к войне, тем дисциплина строже и безоговорочнее. Подъем, трехсотметровая пробежка, называемая физзарядкой, умывание под присмотром старшины роты, который следил, чтобы ледяная вода омывала не только лицо, но грудь, руки и живот, все это говорило о том, что режим Качинских и Октябрьских казарм был лишь цветочками, а ягодки только начинаются. Как и во всех армейских запасных частях питание в полку было настолько слабым, что вряд ли мог найтись хоть один боец нашей команды, прибывший из Октябрьских казарм, кто за два месяца в этом полку не прожег в поясном ремне две новых дырки. Увольнения не давали не только для поездки в Москву, но даже на несколько часов не пускали в лес за грибами в выходные дни. В кино водили организованно, строем. Маловато было и любителей спортплощадки, где можно было показать себя у турника, у штанги, на брусьях и на кольцах. А однажды кто-то из бойцов пустил слух, а старшина роты его подтвердил, что там вон, в конце поляны, за красивой крашеной штакетной изгородью живет на даче знаменитая артистка, которая сыграла главную роль в кинофильме «Актриса», даже назвал ее фамилию — Сергеева Галина. Этот фильм еще ранней весной прошел по всем военным гарнизонам не только Московского военного округа, но и в далекой Сибири, а также на островах Японского моря. Эта информация оказалась сенсацией, и всякий раз, когда мы на этой поляне в каких-то двадцати-тридцати метрах от калитки дачи знаменитой актрисы занимались материальной частью автомобиля ЗИС и Студебеккера, то мы на всякий случай, нет-нет, да посматривали на крыльцо и калитку этой знаменитой дачи. А однажды, уже перед концом пребывания в этом 13-м запасном автомобильному полку, один из взводных бойцов, помню, с Вятки, который нас годами помоложе, учил формуле «ешь — потешь, работаешь — холодашь, а ковда идешь — чуть-чуть в сон бросает». Эту деревенскую вятскую частушку он возводил в ранг мудрости и главной философии в жизни человека. И однажды, когда на улице шел дождь, он вбежал запыхавшийся в казарму и огорошил всех нас сообщением, что только что своими глазами видел, как Галина Сергеева, эта знаменитая актриса, «вместе с Чапаевым» под зонтиком прошла через поляну и вошла в дачу. Мы повскакивали со своих нар, кинулись к окнам, чтобы увидеть актрису Сергееву и знаменитого на весь мир киноартиста Бориса Бабочкина. Но, облепив окна казармы, мы стояли до тех пор, устремив свои взгляды на дачу Сергеевой, пока не послышалась команда на ужин. Было очень обидно, так и не увидели мы живьем знаменитых киноартистов. А когда мы узнали от штабного писаря, что Галина Сергеева вот уже два месяца на гастролях на 1-м Белорусском фронте, куда ее пригласил лично командующий фронтом генерал Рокоссовский, то вятский философ долго был предметом насмешек и подначек, закрепив за собой кличку «трепач» и «врун». А перед самым концом пребывания в автомобильном полку всем стало известно, что он доврался до того, что стал рассказывать, как он «Чапаева» и Сергееву не просто повидал на поляне, но поздоровался с ними «Чапаев» крепко, пожал ему руку и даже угостил папиросой «Казбек».

Как тут не вспомнишь весельчака и балагура Василия Теркина! Василия Теркина, который живет в каждой солдатской роте.

И на этот раз нам с Николаем Беловым повезло. После прохождения курса в учебном автомобильном полку, получив права шоферов, мы с ним попали в одну команду. На московском пересыльном пункте, где готовились пополнения для гвардейских минометных частей, думали, здесь-то нас разлучат. Но на наше счастье и здесь мы были назначены в одну команду и отправлены во вновь формирующийся отдельный гвардейский минометный дивизион, который находился где-то на окраине Москвы, вблизи поселка, название которого я уже забыл. Но через несколько дней пребывания в этом дивизионе, куда с каждым днем поступали все новые и новые боевые установки и Н-13, смонтированные на новеньких «Студебеккерах», я заболел. Если всю дорогу от Владивостока до Москвы, а также во время пребывания в Качинских и в Октябрьских казармах меня мучила изжога, от которой я спасался сухой золой и двумя-тремя глотками воды, то здесь боль под ложечкой и в правом подреберье доходила до того, что все кончалось рвотой. И так почти после каждого приема пищи. Водитель боевой установки, по национальности татарин, лет под сорок, опытнейший шофер, был обеспокоен состоянием моего здоровья. Чуть ли не силком прогнал меня к врачу и даже сам пошел со мной. Военврач, майор медицинской службы, выслушав мои жалобы, велел мне раскрыть рот и высунуть язык. Когда он на нем что-то увидел, то даже покачал головой и сказал: