Большая Медведица

— А вот допустим изменит тебе супруга.

— Никогда.

— Не увиливай, я же говорю допустим, что тогда?

— Это от ситуации жизненной зависит. Если я на воле буду, то разобраться надо. Может заблудилась баба, накосопорила по групости, а вот если я за решеткой буду баланду жрать, а она с кем-то целоваться в это время, то это уже конечно не глупость, а подлость, можно такое и предательством назвать. Тогда выход один, камень на шею и в прорубь.

— Себе?

— Мне-то за что? Ей.

— Вот поэтому я и свободен.

— Свободен, значит одинок. Все в мире нашем двояко, есть солнце и луна, день и ночь, черное и белое, хорошие мы и плохие. Моя жена кроме радости мне пока ничего не давала, а самое главное конечно это сын, Она его родила между прочим, а не я, так что свое предназначение на этом шарике она уже вьполнила. У тебя сын есть?

— Нет.

— Поэтому ты и не знаешь, что такое счастье. Ответь мне, Нугзар, только не торопись, что ты видишь в девушке, объемно ответь.

Тот бросил обжигающий пальцы бычок под шконцы и расплылся в широкой улыбке.

— Ножки, задок, передок и грудь.

— Понятно, я в отличии от тебя не кобель, а муж, понимаешь? Нет? Тогда слушай:

предок у женщины в первую очередь для того, чтобы рожать детей, а грудь, чтобы их выкармливать, теперь понятно хоть чуть-чуть?

— Башковитый ты оказывается, — удивленно мотнул кудрями Секретарь. — Никогда о том, что ты сейчас говорил, не слышал раньше и естественно об этом не размышлял.

— Иконников, — прервал их базар, распахнувший дверь камеры, сержант, — на выход.

— Куда вы пацана в шесть утра дергаете?

— Тебя не спросили, — зыркнул из-под реденьких бровей на Беспалого дежурный. Место бывшего владельца этого кабинета, который в данное время работал у Ковалева начальником базы ОРСа, занимал ныне майор Алимов. По смуглому его лицу трудно было определить его национальность, но то что он был не русский, это точняк, русаков он не переваривал и когда сержант ввел Олега, первым вопросом Алимова был: — Русский?

— По паспорту вроде так.

— А на самом деле? — перестал листать разложенные на столе бумаги майор.

— Русь триста лет татары топтали.

— Было такое, — отмяк Алимов. — Где твой младший брат Эдуард, а, Олег? «Татарин он что ли?»

— Не в курсе, гражданин начальник, а что очень нужен?

— В председателя «Юникса» стрелял парень ростом выше среднего, мы думаем не твой ли это братец?

— Не сочиняйте. Позвоните моей жене, она передаст Эдьке и я уверен, что он сразу придет.

— Думаешь явится?

— Конечно, прятаться от милиции ему не зачем.

— Ты случайно к этому убийству руку не приложил?

— Нет.

— Тогда может подскажешь, откуда ветер дует?

— Не знаю, но просто так людей не убивают.

Вечером в ментовку пришел Эдька и покачав его минут сорок, оперативники вообще потерялись, где шукать и кого, что докладывать высокому начальству.

— Хер его знает, — потер воспаленные глаза Алимов. — Опознание утром устроим и все, это последний шанс раскрыть преступление по горячим следам, которые смыл дождь.

На следующий день в шеренгу невыспавшихся подозреваемых пристроили троих молодых высоких, под стать Эдику, поселковых парней и будничным голосом Черноухов объявил.

— Сейчас будет проведено опознание, — высморкался в клетчатый носовой платочек прокурор. — Когда в кабинете будет находиться потерпевшая, прошу всех присутствующих соблюдать тишину. Абсолютно всех. — глянул он поверх стекляшек очков на милиционеров.

Отворились без скрипа двойные дермантиновые двери и робко, полубоком вошла сожительница Манто. Заранее предупрежденная, что скорее всего убийца стоит в шеренге, Нина со страхом и некоторым любопытством, не слушая о чем монотонно говорит Черноухов, вперилась в подозреваемых. Прошло три-четыре минуты глухой тишины.

— Вот этого отведите в сторонку, — наконец ткнула она пальцем в Эдика. Прокурор молча взял его под руку и поставил у окна, предварительно пошире отдернув шторину.

— Тот был в куртке.

— На, надень, — с готовностью сдернул с себя куртешку один из оперативников и подал Эдьке.

— Гражданин прокурор, — среагировал на ментовский ход Святой, — сейчас прикинете его в куртку, потом приклеете ему усы, бороду. Так из любого человека убийцу можно слепить.

— Подозреваемый прав, — кашлянул Черноухов. — заберите куртку и еще раз напоминаю, тихо.

Еще одна долгая минута томительного ожидания закончилась тем, что сожительница бывшего председателя «Юникса» отрицательно покачав аккуратной прической головы, выдавила.

— Не он, у того были ноги другие.

Морщинистое лицо прокурора подернулось улыбочкой.

— Физиономия значит та, а вот ноги нет, так я вас понимаю? Давайте поконкретней, тот это человек, который стрелял в Манто или нет?

— Нет, не похож.

— Тогда все свободны, а вы пожалуйста распишитесь в протоколе опознания, вот тут.

Двадцать девятого Олег, Беспалый, Эдик, Агей и Слепой пили чай с блинами в кафе «Лотос» и поджидали Культурного. Глава городской мафии каждый день приезжал на «стрелку» ровно к двенадцати часам. За соседними столиками сидели только уголовники. Многих из этой братии «Святой» встречал за колючей проволокой и иногда в знак приветствия кивал то одному, то другому. Без пяти двенадцать к невысокому бетонному крылечку кафе подкатила серебристая «Тойота», подаренная Пал Палычу Калиной, и кряхтя, выбросив из нее худые ноги, старый бандюга спустя парочку минут подсел за столик первомайцев.

— Привет, шпана, решили значит проведать пенсионера. Расскажите про радость и горе?

— Все, как надо, кого только нашли из богатеев — обложили, шугаем короче коммерсантов. Секретарь тебе уже наверное доложил, что мы председателя «Юникса» двадцать пятого завалили?

Культурный, не ожидавший, что Святой ответит так откровенно, беспокойно оглянулся и понизил голос.

— Не так громко давай?

— Здесь ведь все свои вроде?

— Вот именно вроде. Так что на такие темы лучше базарить на рыбьем языке. Помощь нужна? Вообще-то какая вам помощь, — поскреб он чисто выбритую щеку, — если вы там барыг шмаляете. Тогда, братва, у меня до вас просьба. Нерчинск ведь от вас совсем рядышком, там зона строгого режима находится, да вы и сами знаете. — махнул Пал Палыч сухой рукой с «рыжим» браслетом на запястье. — Может возьметесь ее греть, силенок думаю у вас хватит. Денег на грев мы вам с городского «общака» выделим».

— У нас свой «общак» имеется и «капусты» в нем прилично, — Олег вынул из кармана брюк сто тысяч и положил перед Культурным. — Отправишь в крытую тюрьму Тулуна на «воров».

— Запиши, — подошедшему Нугзару приказал Пал Палыч, — от первомайской шпаны на «воров» сто штук, число пометь. В Нерчинск значит я никого больше не посылаю?

— Нет конечно.

— Ништяк, — упала гора с его плеч. — Уколетесь?

— А че, есть? — блеснул большими глазами Слепой.

— Сейчас сварганим.

— Мак уже подсох на корню, я думал у тебя бинты есть, а с сухого туго варить. — Святой перебил Слепого.

— Благодарю, Паха, мы «черняшкой» вмажемся, сейчас на рынок шагнем, а потом домой.

На базаре было, как на базаре. Шум и гам висели не только в высоком здании, но и вокруг него.

— Вешайтесь, вешайтесь! — орал что есть мочи в засаленней футболке с оторванными рукавами курчавый цыганенок у ржавых украденных с железнодорожного вокзала весов.

— Не вешайтесь, а взвешивайтесь, — поправил его Оелг„- а то всех клиентов распугаешь.

— Вешайся, дяденька, — упрямо повторил пацаненок, — не дорого, всего сто колов, нет двести, — сообразил он, что у этого путем прикинутого дяди можно раскуриться.

— Двести так двести, — ступил на шаткую площадочку Святой. — «Черняшки», шплинт, неси.

— Много?

— Десять грамм.

— За услуги сто рублей.

— Разумеется.

— И закурить.

— Не курящий я, Рома.

— А мне-то дело?