Красавицы не умирают

На один из костюмированных балов зимой 1863 года Римская-Корсакова явилась в костюме жрицы Танит — произведение Флобера «Саламбо» было тогда в большой моде. Весь наряд Варвары Дмитриевны состоял из набро­шенной газовой ткани.

Разумеется, ее великолепная фигура предстала перед восхищенными взорами завсегдатаев Тюильри почти что во всей своей первозданности. Гости замерли. Лицо Евгении пошло красными пятнами. Через несколько минут к Корса­ковой подошли жандармские чины и предложили ей поки­нуть дворец.

Скандал вышел на славу. Варвара Дмитриевна удивляла всех своей красотой, теперь удивила своею дерзостью. Тюильри было не единственным местом, где она продемон­стрировала милые новшества своих одеяний. На курорте в Биаррице сотни глаз наблюдали, как русская нимфа выгля­дела так, «как будто только что вышла из ванны». Тут есть, вероятно, доля преувеличения, однако мадам Корсако­ва действительно своими смелыми костюмами и наготой прекрасного тела противопоставляла себя претенциозной вы­чурной моде, которой следовали при наполеоновском дворе.

Что-то буйное, страстное бродило в этой женщине и, не находя выхода, лишь иногда прорывалось наружу причудли­вым, фантастическим маскарадом. Однажды на балу, состо­явшемся в Министерстве морского флота, Варвара Дмит­риевна появилась на колеснице, которая была удивительна тем, что возница был наряжен в костюм крокодила. Сама же она стояла наверху, одетая в наряд дикарки. Разноцвет­ные перья и лоскуты ткани, облегавшие ее фигуру, позволя­ли собравшемуся обществу оценить, как писали, «самые совершенные ноги во всей Европе».

...Варвара Дмитриевна, наверно, была самой дерзкой фигурой, но отнюдь не единственной среди русских жен­щин при дворе Второй империи. Наравне с ней блистали красотой, изысканной роскошью нарядов и умопомрачи­тельными бриллиантами графиня Толстая, дочь князя С.В.Трубецкого — графиня де Морни. Вокруг них слов­но образовывалось магнитное поле, которое притягивало поэтов, художников, искателей приключений. Здесь раз­бивались сердца, совершались безумства, вспыхивали ро­мантические истории, легенды о которых потом передава­лись из поколения в поколение.

Мудрено не задаться вопросом: почему именно они? Откуда эти замашки владычиц мира у рожденных в раб­ской стране?

Александр Дюма-сын, сам женившийся на зеленогла­зой красавице Нарышкиной, восхищался русскими дамами, которых «Прометей, должно быть, сотворил из найденной им на Кавказе глыбы льда и солнечного луча, похищенно­го у Юпитера... женщинами, обладающими особой тон­костью и особой интуицией, которыми они обязаны своей двойственной природе азиаток и европеянок, своему кос­мополитическому любопытству и своей привычке к лени».

Он, знаток женщин, их поклонник, друг и беспощад­ный судья, считал дочерей России «эксцентрическими су­ществами, которые говорят на всех языках, смеются в ли­цо всякому мужчине, не умеющему подчинить их себе... самками с низким певучим голосом, суеверными и недо­верчивыми, нежными и жестокими. Самобытность почвы, которая их взрастила, неизгладима, она не поддается ни анализу, ни подражанию».

Никакая цитата не кажется длинной, если это попытка мужчины понять природу женщины, да еще из такой страны, как Россия.

* * *

Парижский портрет Варвары Дмитриевны написан Винтерхальтером в 1864 году. Белая с голубыми лентами на­кидка лишь создает иллюзию платья. И тут же двойствен­ное впечатление: Варвара Дмитриевна кажется и обна­женной, и закутанной одновременно. Нет никаких украше­ний, кроме капелек-серег в ушах. Эта естественная, отри­нувшая все мелочные ухищрения красота наводит на мысль о первородном грехе, о погибельном, неумолимом роке, противиться которому бессмысленно и бесполезно...

Между тем легко заметить, что лицо Корсаковой дале­ко не идеально. Ее называли во Франции «татарской Ве­нерой». Широкие скулы, пухлые щечки, тяжелые, словно припухшие веки — это вовсе не примета богинь. В Кор­саковой чувствуется уроженка волжских берегов, из века в век дававших пристанище и славянам, и калмыкам, и бул­гарам. Но это те недостатки, которые в гармонии с досто­инствами создают образ совершенно своеобразный, ориги­нальный, а потому — незабываемый.

Есть что-то очень современное нынешнему веку в Вар­варе Дмитриевне. «Я вольна и самостоятельна, — говорит она. — Ошибки — это мои ошибки. Удачи — это мои удачи. Я верю в себя, я иду одна и не печалюсь этим». Возможно, это всего лишь догадка — ни одну из своих тайн Корсакова не пожелала нам оставить. Но человече­ское «самостоянье» в ее портрете звучит мощным торже­ственным аккордом.

Можно лишь предполагать, какой смысл вложен в эпиграф написанной ею книги: «Лишения и печали мне указали Бога, а счастье заставило познать Его».

Книга ее была не пустяк. Вероятно, в библиотечных со­браниях Франции она хранится до сих пор. Во всяком слу­чае, те, кто видел в Корсаковой лишь модную, экстрава­гантную даму, были удивлены, писал князь Д.Д.Обо­ленский, хорошо знавший Варвару Дмитриевну.

Корсакова любила винтерхальтерский портрет. Он украшал обложку ее книги.

Портрет хранился на «вилле Корсаковых», в роскошном доме в Ницце, приобретенном Варварой Дмитриевной для себя и, по воспоминаниям, хорошо известном каждому рус­скому, приезжавшему на Ривьеру.

В конце концов сын Корсаковой, живший вместе с ней, Николай Николаевич, вынужден был продать это поместье. После смерти матери финансовые дела стали настолько не­важными, что он, выросший во Франции и говоривший по-русски с акцентом, решил вернуться в Россию. Все-таки здесь у Корсаковых оставалась солидная недвижимость. Но барство сходило на нет, постепенно богатство просочилось меж пальцев. Так, заложенное и перезаложенное имение в Саранском уезде, совсем как в «Вишневом саде», купил у Николая Николаевича купец Федор Умнов.

В России же сын Варвары Дмитриевны женился на Катеньке Араповой. Для нас эта фамилия небезразлична: дочь Натальи Николаевны Пушкиной от ее второго брака с Ланским вышла замуж в семью Корсаковых. Вероятно, в па­мять матери Николай Николаевич Корсаков назвал свою дочь Варварой.

Прощаясь с «виллой Корсаковых» навсегда, Николай Николаевич продал портрет матери Лувру, где тот долго хранился, а затем был передан в музей Орсэ.

* * *

Стоит ли говорить, какой толпой поклонников была окру­жена Варвара Дмитриевна! Она, по словам Оболенского, умела «вселить сильную страсть». Был человек, имя кото­рого Оболенский обозначил буквой «3». Его любовь к Варваре Дмитриевне не остудила даже ее смерть. А ей был сужден недолгий век. Умерла она сорокапятилетней. Тот человек, что ежедневно приходил к ней, живой, так же ежедневно продолжал бывать на ее могиле.

Так почему же Варвара Дмитриевна, красивая, воль­ная, смелая, все-таки не захотела устроить свою судьбу? Говорили, что, когда искатели руки особенно настойчиво осаждали ее, она смеялась над ними: «Да у меня муж-красавец, умный, прекрасный, гораздо лучше вас...»

Вот и пойми женское сердце.

КАТЯ ДЕСНИЦКАЯ, ПРИНЦЕССА СИАМА

П.Вяземский

Пожалуй, все в тот вечер были в нее влюблены: и желтые фонари, освещавшие каток, и снежинки, кружившие в ритме вальса с ностальгическим названием «Невозвратное лето», и старый капельмейстер, забывший про свой ор­кестр, и гимназисты, с завистью глядевшие на танце­вавшего с девушкой счастливца. И сам счастливец, и даже его маленький брат Костик, неотрывно следивший за плавным кружением пары. В самом деле, не мог же этот Костик тогда знать, что много лет спустя он станет из­вестнейшим писателем Константином Паустовским и ему захочется написать об удивительной судьбе юной синегла­зой девушки, что танцевала под звуки «Невозвратного ле­та» на городском катке.