Красавицы не умирают

Выпускник Московского университета, гусар, обаятель­ный, веселый, душа нараспашку, всегда с гурьбой прияте­лей, отличный танцор, элегантный, гроза московских бары­шень — таков был Николай. На всю Москву шла слава об особых, костюмированных балах, которые ввел в моду отец юного Николая, Сергей Александрович, приглашая на них московскую молодежь. Каждый здесь мог проявить свою фантазию, а девицы являлись в костюме, который особенно подчеркивал их очарование.

Не из дома ли Корсаковых вынесла Варенька Мергасова пристрастие к маскарадным эффектным одеяниям? Езди­ла она туда сначала просто гостьей, потом невестой и в кон­це концов обосновалась там как жена Николая Сергеевича.

Варенька Мергасова считалась завидной партией. Она была очень богата. Но нет ни малейшего подозрения в том, что ее богатство сыграло в этом браке какую-то роль.

Вообще, все, что рассказано о Николае Корсакове, ри­сует его в симпатичном свете, хотя, как писали, «жизнь его сложилась как-то беспутно». Он окончил Московский уни­верситет. В двадцать один год был выбран предводителем вяземского дворянства. Но непоседе на месте не сиделось. Началась война, Николай бросил свое предводительство и пошел в самое пекло, в Севастополь. Здесь князь Горчаков берет его себе в ординарцы, причем просто рядовым, что также примечательно. В скромной этой должности Николай Корсаков получает Георгиевский крест. Он постоянно играет со смертью, его видят в самых опасных местах. Из рядовых его производят в офицеры.

Однажды Корсаков был послан с донесением о какой- то победе к императору Александру II. По традиции, его ждало повышение по службе, и, провожая Николая, това­рищи уже поздравляли его. Но в Петербурге вышло то, что и должно было выйти, если учесть прямодушный характер Корсакова.

Государь спросил:

—    В чем нуждаются в данное время в Севастополе?

—    Да пороху не хватает. Так, глядишь, все там помрем.

—     Не может быть! — гневно воскликнул Александр.

—    Так точно и есть, ваше императорское величество!

Разумеется, государь был раздосадован. Корсаков ска­зал то, чего тот не хотел слышать. Но пришлось. Гонца с фронта послали к военному министру. Тот, получив взбуч­ку от царя, готов был испепелить Корсакова взглядом. Обратно Николай Сергеевич прибыл не только без наград и повышения, но и с бумагой к князю Горчакову, где, между прочим, было рекомендовано впредь таких курьеров не присылать.

Корсакова ничуть не обескуражил такой поворот дела. Он продолжал по-прежнему честно и самоотверженно служить. После Севастопольской кампании перешел в гвардию лейб-гусаров. Старой веселой жизнью пахнуло снова: без Корсакова не обходился ни один бал, он всех знал, и его все знали, он умел зарядить любое общество весельем, дирижировал танцами, ухаживал за хорошеньки­ми женщинами.

***

Свадьба Николая Римского-Корсакова и Варвары Мергасовой состоялась 20 мая 1850 года. Первенец молодоженов, если верить документам, опубликованным в «Пензенском временнике любителей старины» за 1891 год, родился через три месяца после свадьбы, в августе того же года. Николаю тогда минуло двадцать лет, а Варваре было шестнадцать. В 1853 году у супругов родился второй ребенок — сын Ни­колай, через два года — Дмитрий.

Варвара Дмитриевна расцветала нежным цветком, ши­ла себе эффектные наряды — бархат, газ, шелк, украше­ния, — все это так шло к ее облику, несмотря на частые роды, не терявшему почти девичьей свежести. Она была в моде, как и ее муж.

...«С кем мы не знакомы? Мы с женой как белые волки, нас все знают», — говорил Егорушка Корсунский Анне Карениной, приглашая ее на вальс. Толстой описы­вает его не без иронии — «лучший кавалер, главный ка­валер по бальной иерархии, знаменитый дирижер балов, церемониймейстер, женатый, красивый и статный мужчи­на». И прибавляет: «Там была до невозможного обнажен­ная красавица Лиди, жена Корсунского...»

Так по воле Льва Толстого Варвара и Николай Рим­ские-Корсаковы под фамилией Корсунских попали в «Анну Каренину».

* * *

Франсуа-Ксавье Винтерхальтер — мало известный в Рос­сии художник, несмотря на то, что в Эрмитаже хранится не так уж мало его работ. Тем не менее в середине XIX сто­летия он считался одним из ведущих портретистов Европы. Надо сказать со всей определенностью — кисть художника откровенно отдала себя европейской аристократии. Поэтому его творения — это длинная вереница императоров, импе­ратриц, титулованных младенцев, родовитых дам и кавале­ров. Легко понять, почему все они так настойчиво хотели быть увековеченными именно Винтерхальтером. Настойчи­во — вплоть до слез, обид, обвинений друг другу в нару­шении очереди.

Франсуа-Ксавье талантливо передавал портретное сходство. Если он и льстил, то тактично. Он умел вирту­озно писать ткань, мерцание жемчуга, блеск драгоценно­стей, роскошь кружев и лент, а для какой женщины пус­тяк то, в чем она села позировать художнику? Винтерхальтеру с его высочайшей техникой легко было передать и шелковистость волос, и блеск глаз.

Разумеется, именно это ему могли поставить, да и ста­вят в упрек — «слишком натурально», «салонно», «искусство для искусства». Но давайте зададим себе во­прос, хотели бы мы видеть сейчас портрет Варвары Дмит­риевны в чьем-нибудь ином исполнении? И захотелось бы нам в этом случае идти по следам ее судьбы?..

Жизнь двоих, счастливая или нет, всегда тайна. Редкая женщина сама точно скажет, с чего, с какого момента что-то случилось, разладилось в таинственной связи с избран­ником.

Между тем чаще всего измена — это финал, а не увер­тюра, скорее, итог душевной маеты, разлада, накопленных обид, неосуществленных желаний. И наверное, не стоит га­дать о причине разлада между супругами Корсаковыми, тем более что дневников и писем — того, где человек бывает всегда откровеннее — от них не осталось.

Есть, правда, глухое упоминание о том, что у Николая Сергеевича была дуэль из-за жены. Стрелялся он с лейб-гусаром Козловым, в чем-то похожим на него, бонвива­ном, любителем весело пожить, которого вся Москва звала на французский манер — «lе Prince».

На поединке Козлов тоже чудил. Заметив, что тот мед­лил подойти к барьеру, Корсаков взорвался: «Да поскорее вы! Подходите!» Козлов хладнокровно отвечал: «Я забыл калоши, боюсь промочить ноги». Когда же Корсаков, рас­свирепев, снова закричал на него, тот добавил: «Я готов ри­сковать жизнью, но не желаю схватить насморк».

Но дуэль есть дуэль. И господа играли со смертью. Козлов выстрелом в грудь ранил Корсакова. Тот упал. Ду­мали, рана смертельна, но пуля, скользнув по ребрам, засе­ла возле позвоночника. Ее вынули простым надрезом ножа.

Корсаков тоже успел сделать выстрел. Козлов был ра­нен, но неопасно. Оба попали под суд, не слишком, одна­ко, строгий.

И все-таки военная карьера Корсакова оказалась под угрозой. Он счел за лучшее выйти в отставку, где, как го­ворили, «щеголял уже в штатском платье, лишь изредка надевая придворный мундир, ему пожалованный, со своим Георгиевским крестом».

Видимо, дуэль повлекла за собой и окончательный рас­пад семьи. Николай Сергеевич из-за своих расстроенных материальных дел от развода многое терял, но это его не остановило. Варвара же Дмитриевна, и прежде навещавшая Францию, теперь перебралась туда окончательно.

* * *

Это было время, когда на французском троне сидел пле­мянник Наполеона Бонапарта — Наполеон III. Он словно задался целью ослепить всю Европу роскошью своего двора, которая у людей с тонким вкусом вызывала раздражение. Все было чересчур, перегруженно, всему изменяло чувство меры. Появились подделки «под мрамор», «под золото».

Женщины явно усердствовали в обилии драгоценностей. Пример подавала сама императрица Евгения Монтихо, от­чаянная щеголиха, ревностно относившаяся к впечатлению, которое производила ее красота — действительно замеча­тельная! — на окружающих. Она изобретала одно развле­чение за другим, лишь бы была возможность про демонстрировать изысканные, но слишком затейливые туалеты и себя в них. В ней говорило ущемленное самолюбие женщи­ны, муж которой собрал себе целый гарем из актрис и ло­вил любой момент, когда в обычном костюме можно будет покинуть Тюильри, чтобы как частному лицу отменно пове­селиться. Но, поневоле терпя соперниц на стороне, императрица Евгения не могла терпеть, чтобы в собственном дворце оказался кто-то ослепительнее нее. В такой вот ситуации и произошла история, о которой говорил весь Париж.