Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)

Чем закончились Ваши переговоры с «Советским писателем»? Вы знаете мое отношение к подобным вещам. Моя «доктрина»: максимум возможного.

С другой стороны, я хорошо знаю, что — сунешь палец, всю руку отхватят. У меня это все впереди: III и IV томы.

Мои воспоминания о С. Я. тоже не пойдут в этом сборнике. Элик и другие составители выбрали из моего «Маршака в Ленинграде» одни только «благополучные», правильные и праведные страницы, так что от Маршака ничего не осталось, и я предпочел вовсе не печатать эту манную кашу.

Дорогая Лидочка!

Письмо Ваше от 4 февраля с фотографиями — Вашими, Корнея Ивановича и Вани — я получил только что. Спасибо. И за «Юность», и за вырезки из «Лит. России» — тоже.

О «Признаниях старого сказочника» я Вам уже писал. «Как я стал писателем» — пожалуй, еще прелестнее. Несколько снимков из серии «Чуковская — Халтурин» у меня есть. А двух не было.

О какой посылке Вы говорите? О фотографиях Корнея Ивановича, на одной из которых он и в самом деле не идет, а уходит? Я сразу же, по-моему — в тот же день написал Вам, поблагодарил Вас.

Поблагодарить Вас я должен и за присылку заборной литературы [436].

Ох, как мне тошнехонько стало.

С Успенским я здороваюсь. В августе позапрошлого года, к моему 60-летию, он напечатал умную (и, увы, лестную для меня) статейку о моих книжках. Недавно ему стукнуло 70 лет, и я, как и десять лет назад, поздравил его телеграммой. А ведь я знал, помнил, что в черные годы он вел себя дурно. Приди Ваше письмо вовремя, неделей раньше, и я, вероятно, телеграммы не послал бы. Такова сила прямых «вещественных доказательств» [437].

Здороваюсь я и с Криволаповым (и Александра Иосифовна тоже). В нынешнем Лендетгизе он, пожалуй, самая светлая личность. И как же страшно мне было читать его грязную и грозную маоистскую статейку!.. [438]

Живем новостями из Москвы, как всегда неточными, неверными.

Вчера мне сказали, будто ЦК не утвердил решение писательского начальства о «Новом мире». Вчера Ф. А. Абрамов ликующим шепотом сообщил мне в коридоре, что Косолапов «отказался принять портфель» [439].

Я — порадовался, полюбовался этим мыльным пузырем, хотя в глубине души понимал, что это — пузырь, что чиновник, прошедший хорошую школу, взбунтоваться так вдруг — не может.

Вы спрашиваете, работаю ли я и над чем. Да, работаю, все время, каждый день. Но работаю неважно, без ощущения того счастья или той радости, когда ноги сами весело бегут к столу — как работал, по-видимому, всегда, всю жизнь К. И. Пробую писать для маленьких, продолжаю «Горького», пишу статьи и рецензии.

Между прочим, передо мной, кажется, тоже пытаются опустить шлагбаум. Литгазета еще в конце прошлого года и в начале этого заказала мне две статьи. Вероятно, это случилось по неосмотрительности или неосведомленности тех, кто ко мне обращался. Одна статейка (о книге «Дети блокады рисуют», посвященной авторами памяти К. И. Чуковского) была принята и одобрена, стояла в номере. И не пошла. Другую я не успел послать. Мои запросы остались без ответа. Прежде такого не бывало. Во всяком случае давно не было.

Вот я какое письмище накорябал.

А я еще хотел сказать о бдительности.

— Люди, будьте бдительны! — в таком переводе без малого тридцать лет печатают у нас слова, заключающие книгу Ю. Фучика. Я всегда думал и сейчас уверен, что это не так, что у Фучика сказано:

— Люди, бдите!

То есть бодрствуйте, не спите.

Так вот — бдите, пожалуйста, люди. Помните, что тать войдет в ваш дом не в образе Мишкевича, или Грибачева, или Антонины Голубевой; тать сделает все, чтобы показаться Вам единомышленником (или единомышленницей)…

А засим — будьте здоровы, Лидочка!

И еще постскриптум.

Вчера мне сказали, что по рукам ходит рассказ «Похороны К. И. Чуковского». Не знаете ли Вы, кто автор. Рукопись надписана: «Литератор» [440].

Прислали ли Вам из Детгиза мой первый том с предисловием Корнея Ивановича? Если нет и если Вам нужно — я достану и пришлю. Мерзавцы-детгизовцы, конечно же, ничего не сделали, не исправили. Frau Antonoff (как называл ее К. И.), ответственная за этот позор, врет, будто предлагала начальству самолично переклеить первые страницы. Что это за личность, говорит, например, такой факт: в примечаниях к I тому Антонова сообщает читателю, что такие-то и такие-то книги иллюстрировал худ. И. Харкевич (ее муж), а о том, что «Часы» выходили с рисунками А. Ф. Пахомова, упомянуть не нашла нужным.

Дорогой Алексей Иванович.

Я сделалась очень неаккуратной корреспонденткой. Но я столько сейчас читаю писем К. И. и писем к К. И. и столько сейчас отвечаю, что близкие друзья должны извинить меня.

Получила Ваше письмо из Комарова, полное огорчений из-за отсутствия имени К. И. на титуле Вашего I тома. Вы знаете, как болезненно я реагирую на всякое издательское хамство. И это, конечно, хамство (хотя и неумышленное). Но, милый друг, умолю Вас мне поверить: оно гораздо, гораздо меньше, чем мы все — и Вы среди всех, и тот же К. И. — обычно терпели и терпим от издательств.

Ведь подпись под статьей все-таки стоит? Статья не безымянна? Ну что же делать, что же делать… Будем радоваться, что вышел Ваш том и со статьей К. И., как радовался бы этому он. Будем надеяться, что в Вашем томе не окажется более существенных повреждений.

Несколько лет тому назад, впервые после реабилитаций, издательство «Детский Мир» поручило мне составить 2 сборника — Введенского и Хармса. У обоих тираж по 150 тысяч. Я сделала обе книжки. На титульном листе сборника Ал. Ив. [Введенского. — Е.Ч.] стоит мое имя, на Хармсе «забыли поставить». Вот так.

_____________________

Получили ли Вы пакет с фотографиями — К. И. и Ваня, я и Ваня и т. д. — и образчики заборной литературы? Неправда ли, К. И. и Ваня удивительно живые?

Я бываю в Переделкине почти постоянно 2 раза в неделю. Это необходимо — и мучительно — и в то же время физически лечебно. Я научилась там довольно далеко ходить (если по ровному месту). Зима нынче удивительная — снегу! снегу! и деревья и даже заборы — прекрасны.

Надгробье для К. И. и М. Б. в макете уже готово; очень удачное. Сейчас надо приступать к архитектурному осуществлению, чтобы весною привести могилу в порядок. Пока там снег и крест, заметенный снегом холм.

Первое заседание Комиссии — председатель Лев Кассиль — состоится 3 марта. Вопросов множество: ходатайство о музее, увековечении памяти, издания и пр. Меня не включили. Скажу Вам правду: эта линия Союза, очень отчетливая, подчеркивать, что я не имею к К. И. никакого отношения, доставляет мне живую боль; и еще сильнейшую — то, что даже ближайшие друзья к этой демонстрации остались вполне равнодушны. «Меня не включили в Комиссию», — говорю я. «А-а-а! Но ведь от семьи кто-нибудь есть? Люша? Чудесно!»

— Да, чудесно.

Люшу К. И. очень любил, Люша сейчас совершает для него трудовые подвиги; но, тем не менее, это предстоящее объявление в газете списка имен, среди которых не будет моего — я воспринимаю как пощечину. (И Вашего, и Володиного не будет…) Я все время со стороны Союза ожидала всяких местей и была к ним готова, но месть на могиле — к этому я оказалась не готова совсем. И даже от Кассиля я не ожидала, что он согласится на это.