Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987) читать книгу онлайн
Переписка Алексея Ивановича Пантелеева (псевд. Л. Пантелеев), автора «Часов», «Пакета», «Республики ШКИД» с Лидией Корнеевной Чуковской велась более пятидесяти лет (1929–1987). Они познакомились в 1929 году в редакции ленинградского Детиздата, где Лидия Корнеевна работала редактором и редактировала рассказ Пантелеева «Часы». Началась переписка, ставшая особенно интенсивной после войны. Лидия Корнеевна переехала в Москву, а Алексей Иванович остался в Ленинграде. Сохранилось более восьмисот писем обоих корреспондентов, из которых в книгу вошло около шестисот в сокращенном виде. Для печати отобраны страницы, представляющие интерес для истории отечественной литературы.
Письма изобилуют литературными событиями, содержат портреты многих современников — М. Зощенко, Е. Шварца, С. Маршака и отзываются на литературные дискуссии тех лет, одним словом, воссоздают картину литературных событий эпохи.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Зато К. И. — слава Богу! — веселый, счастливый, одолевший болезнь и страх. Работает, ходит, шумит.
Прочитали ли Вы Тендрякова в «Москве»? Что думаете?
Все мы, члены Союза Писателей, подписавшие письмо в защиту Гинзбурга и Галанскова, получили разные взыскания: я — выговор. Не знаю, что значит для писателя выговор. Ведь мы не служащие. Какая-то чушь.
28/VII. Москва.Дорогой Алексей Иванович.
Вы пишете, что хандрите. Есть от чего не только захандрить — прийти в отчаяние. И не помогает даже то, что все мы уже давно в него пришли. Нет, новый срам все равно обжигает. Кстати о сраме [398].
Я написала статью «Ответственность писателя и безответственность „Литературной Газеты“» [399] (по поводу выступления «Лит. Газеты» против Александра Исаевича). Статья моя не удалась (я ее писала в самый разгар болезни), но мне она была необходима. Хотя бы для самолечения.
Ленинград. 6.11.68 г.Дорогая Лидочка!
Как Вы и что с Вами? Лучше ли?
Так мало мы с Вами побыли [400]. И ужасно, что не могли повидать Люшу. Буквально каждая минута была у нас на счету.
Недавно один руководящий товарищ, раскритиковав мою заметку о Горьком, заявил, что писать так, как пишу я — не интеллигентно.
Напишите мне, пожалуйста, как идет битва за Ваше здоровье?
Короткий визит наш к Вам был озарен неожиданной, дополнительной радостью, сверхрадостью [401].
15/XI 68, Москва.Дорогой Алексей Иванович.
Вы, может быть, уже знаете от К. И., что у него родился новый правнук. А писал ли он Вам, что сказала маленькая Маринка, когда выбирала для ее братца имя?
— Назовем его Койнейиваныч!
Тут еще интересна одна подробность. Маринка называет К. И. — «прадед». «Ой, ой, где мой прадед?.. Прадед не работает, он чай пьет» и т. д. Предложив назвать брата «Койнейиваныч», она сейчас же добавила, что теперь пусть все зовут К. И. — прадед, полагая, по-видимому, что если его имя перейдет к малышу — сам он останется без имени.
Письмо из Лендетгиза К. И. получил и ожидает визита редакторши, которая едет в Москву.
_____________________
Теперь насчет сверхрадости… Да для меня это тоже огромная сверхрадость и постоянная злая тревога. Но вот в чем дело: известно ли Вам, что у сверхрадости скоро день рождения — полстолетия? Хотите ли Вы ее поздравить? Если да — пришлю Вам адрес (в книжке неверный, старый). Напишите мне!
Я перечла «По ком звонит Колокол» Хемингуэя — страшная и гениальная вещь… А прочли ли Вы Белова в № 8 «Нового Мира»? Что думаете вообще и о последней главе в частности? [402]
29/XI 68.Дорогой Алексей Иванович!
Вот, наконец, посылаю Вам:
1) дату — 11 декабря.
2) адрес — Рязань, 12.
Проезд Яблочкова 11, кв. 1 [403].
3) Свою статью в «Лит. Газету», которой Вы интересовались [404].
4) Две фотографии Александра Исаевича — одну Вам, а другую для Александры Иосифовны.
Вы его видели не таким, а веселым — когда-нибудь и веселого пришлю. (У меня есть, дам переснять.)
Вот, кажется, все. Спешу. Пожалуйста, хорошим людям давайте адрес и дату. Читателям, любящим, — молодым, старым — побольше бы! Не непременно литераторам, лишь бы хорошим людям.
По почте ни адреса, ни даты не хотела [405].
Ленинград, 15.XII.68 г.Дорогая Лидочка!
Вы спрашиваете, как мне понравился последний рассказ Белова. Почему-то не хочется об этом говорить. Это — верный слепок с сегодняшней деревни (и не только деревни). Все знакомо: типы, ситуация.
Но на меня рассказ произвел впечатление гнетущее. Такого осадка не оставляют и не могут оставить ни «Записки из Мертвого дома», ни «Иван Денисович», ни «Иван Африканыч» того же Белова. Здесь (т. е. в «Плотницких рассказах») слишком густо то, что я называю «передвижничеством» (а его вообще много в современной прозе), и это передвижничество побеждает, затирает искусство чистое в лучшем значении этого затрепанного и обесславленного слова.
9/I 69.Дорогой Алексей Иванович.
Посылаю Элико и Вам небольшой приветственный автограф. А текст пусть читают все, кто читать умеет [406].
Будьте здоровы и веселы. Недавно писала Вам.
Комарово. 4.2.69.Дорогая Лидочка!
Я никому не писал это время. И больше всего меня угнетало, что я не пишу Вам.
Что случилось? Болею.
Немалую роль сыграл один мой опрометчивый шаг. Я включил в свое собрание сочинений недописанную (а следовательно, и несуществующую) повесть. Сделал я это в иные времена, полтора года назад, да и тогда делать этого не следовало. Потому что писалось без радости, чем дальше, тем хуже, труднее, а последние 2 месяца и в состоянии настоящего гнета. Наконец у меня хватило ума спохватиться и — пока не поздно — самому отказаться от 4-го тома.
Сразу полегчало. Но мрак не рассеялся.
Тут и еще одно. Я ведь 22 года подряд из ночи в ночь принимаю снотворное. Отравляю себя.
Вчера, бессонной ночью я стал считать, много ли осталось людей, которых я люблю, мысли о которых меня согревают. Очень немного. Среди них — Вы, Лидочка.
Спасибо Вам за бесценные письма.
12/II 69.Милый, дорогой Алексей Иванович. Я получила Ваше горькое письмо.
Может быть, Вам станет легче, если я скажу Вам, что понимаю в нем каждую строчку, каждую буквочку. Понимаю, что значит «сам отказался от четвертого тома». Понимаю, каково это перенести: не окончить начатую и уже начавшую жить в тебе вещь. Понимаю — 22 года снотворных. Понимаю — расшатанные нервы, а помощи ждать неоткуда, потому что врачей-невропатологов интеллигентных — нет.
_____________________
Ах, я понимаю, что если бы можно было вынуть из души несколько заноз — из памяти, из сознания — то и седуксена не надо. Но их-то и не вынешь и с ними в памяти и в сознании нам предстоит жить и работать. Они мешают. Но я надеюсь на Ваши могучие душевные силы. И на комаровские сосны. И снег.
PS. Мне внезапно прислали сверку ахматовской книги (Лениздат) [407]. Я сидела над ней 2 недели, снова, с помощью друзей, выверяя все. Насколько я поняла, печатать эту книгу не собираются, но мне приятно сознавать, что мною она приведена в должный вид и снова проверена.
Работать было трудно: со зрением у меня беда (не знаю, на сколько его еще хватит), а все мои дорогие помощники как раз в это время болели гриппом.
Но — сделали мы все.
Вчера — 11-го — в Ленинграде состоялся суд [408]. У меня еще нет сведений о нем. Но решение меня не беспокоит. (Мало ли что решит очередная Савельева [409].) Важно, чтобы общественное мнение высказалось, чтобы вслух было рассказано, как жила А. А. И как лжет, изворачивается и торгует И. Пунина. А об этом расскажут — Жирмунский и Глен, Герштейн и Найман. И оно будет зафиксировано — для будущих биографов.
