Я сын батрака. Книга 1

Обычно всё было нормально, но только не в этот раз. Вот на этот раз, я взвёл оба курка, чтобы сильнее был щелчок и дети больше испугались, затем по привычке нажал на оба курка одновременно, и хотел услышать характерный щелчок курка, но в ответ грянул выстрел, да такой сильный, что у меня уши заложило. Сквозь грохот выстрела я услышал треск и звон стёкол, но сразу я на это не обратил внимания. Меня больше беспокоило то, что всю хату заволокло дымом, да таким вонючим, что дышать нечем было. Я, открыв дверь, выскочил во двор, кашляя и протирая глаза от дыма. Смотрю на входную дверь хаты а, оттуда дым валит как из большой трубы. От случившегося у меня в голове рой мыслей: почему выстрелило ружьё, что будет, когда об этом узнают родители, и сколько за это будет этого самого, ну и так далее. И тут я вспомнил о Мише и Рае, где они, что с ними, может, они там уже задохнулись. Я стремглав бросился в хату, зная, что они до того сидели в хатыне, рванулся туда. Открываю дверь, и вижу, что здесь дыма нет и младших детей нет, куда же они подевались? Заскочил на полати, чтобы посмотреть на печке, там тоже их нет, куда же они подевались? И тут я сообразил, скорее всего, они спрятались под полати. Залезаю туда и точно, они там, сидят на корточках, смотрят на меня, а ничего ни говорят. Потом Рая спрашивает: «Сеня, а шо цэ гром був?» — «Та нет, говорю, это ружьё само выстрелило». Взял их за руки и вывел во двор. Сижу на корточках, смотрю на входную дверь, из которой продолжает идти дым, и думаю, наверное, это будет долго, дым надо чем-то выгонять из хаты. Взял полотенце, которое висело на жерди, у летней кухни, и пошёл в хату гонять дым. Зашёл в хату, а там дыма столько, что дышать нечем, но ничего думаю, потерплю, надо же дым из хаты выгнать и начал полотенцем его выгонять. Хожу по комнате и машу полотенцем, чувствую мне уже дышать нечем, тогда я сел на доливку и продолжал махать, чувствую, что скоро задохнусь, а дым как стоял коромыслом, так и стоит.

Дальнейшей пытки я не выдержал и рванул из хаты во двор, сижу во дворе на дышле от тачки и думаю, как сделать так, что бы быстрее дым вышел из хаты, да посмотреть, что там натворило это противное ружьё. И тут я вспомнил то, что когда у мамы что-нибудь на плите сгорит, то она открывала дверь, а затем вынимала оконную раму, потому что окна у нас не открывались, и дым быстро выходил из хаты. Я быстренько пошёл к окну, повернул, гвозди в другую сторону, и вытащил раму. Помогло, дым с окна пошёл как из трубы. Когда дым из хаты вышел я пошёл в неё посмотреть, что ружьё натворило. То, что висело на стене, всё разлетелось вдребезги, а от зеркала остались только осколки, а от фотографий рамки, с простреленными фотками. Дробь в заряде была крупная, фотографии изрешетило так, что там уже было не понять, кто на них сфотографирован. Досталось не только фотографиям и зеркалу, перепало и самой стене тоже, на которой всё это висело. Характерно то, что стенку изрешетила не только та дробь, которая попала прямо в неё, но и та дробь, которая прострелила фотографии. Ружейный заряд, фотки пробил насквозь, и дробины заряда застряли где-то далеко в стене, было видно только дырочки от них. Я навел кое-какой порядок, два крупных осколка зеркала оставил, а остальное в мусор, на кучу золы, что за огородом. Порядок навёл, теперь осталось дождаться родительского суда. Каков он будет, я примерно знал, но думать об этом не хотелось.

День катился к закату, разгорелась вечерняя заря. Я сижу на дышле тачки и жду с моря погоды. Но так как я по натуре нетерпеливый, то не смог долго ждать и пошёл сдаваться родителям, которые до сих пор были у Мазепиных. Там застолье шло полным ходом. В оправдание хуторян должен заметить, что гуляя, они никогда не напивались, так чуть-чуть, как говорится, для веселья. Я думаю, что они так это делали потому, что каждого родителя дома ждали дети и бесконечная работа, которую отложить ну никак нельзя. Как только я зашёл в хату к Мазепе, мама увидела меня и спрашивает: «Зачем ты пришёл?» — «Да так», — отвечаю я неопределённо. «Как дела дома?» — снова спрашивает она. «Та гарно», — отвечаю я. Ну, всё же, читатель, Вы меня понимаете, не могу же я сразу сказать, что в дребезги расстрелял пол стены, надо было оттянуть родительскую кару. Я уселся на скамейку, которая стояла у стены, и грустно смотрел на веселье, думая о своём неизбежном.

В комнате Мазепы я из детей был не один, там были и другие дети, родители которых сидели за столом, они бегали, играли, шумели, родители на них прикрикивали, они на время затихали, а затем снова принимались за своё. Надо сказать, что детям взрослые разрешали находиться, где проходило веселье, так как та обстановка, которая там царила, позволяла это делать. Взрослые хуторяне даже в лёгком подпитии, не позволяли себе произносить бранных слов, в крайнем случае, могли послать к чёрту и то в шутливой форме. Я не могу говорить за весь хутор но, в нашей округе было, так как я написал. Но это не значит, что за столом не было споров, спорили да ещё как, но истину обычно так установить и не удавалось. Обычно спор прерывала, какая-нибудь светлая голова и предлагала, вместо спора, спеть песню. Всем спорщикам делается стыдно, и они переключаются на песню. Песен пели много, такие как: «Выпрягайтэ, хлопци конив», «Поехав драгун на чужбыну далёку», «Плэвэ човын воды повын», «Тай булоб, тай булоб ны ходыты, тай булоб, тай булоб ны любыты», «Скакал казак через долину, через далёкие леса», ну и ряд других песен которые я за давностью времени забыл. Песни пели не так, как обычно поют в пьяных компаниях, по принципу, один в лес, другой за дровами, а исполняли стройными голосами, как и положено, разделившись на первые и вторые голоса. У нашей мамы был сильный голос, и она пела первым голосом, вытягивала самые высокие ноты. Я ничуть не хвастаюсь, в самом деле, это так. Ну ладно, песни песнями, а мне надо думать, как выбраться из сложившегося положения с наименьшими потерями. Чтобы оттянуть подальше время расплаты я напросился у мамы сходить за коровой в череду, хотя до этого события я за коровой никогда не ходил, но сейчас надо сами понимаете почему. Говорю маме: «мамо, я схожу в череду за коровой, а то она пойдёт по чужим огородам, так греха не оберёшься». Мама согласилась, и я отправился по улице навстречу череде. Иду, а сам думаю, пока я хожу за коровой, родители придут, увидят, что осталось от зеркала и от фотографий, пошумят, пока меня нет, большой пар выпустят, а когда я приду, пара останется мало и мне попадёт меньше. Через некоторое время я пригнал корову во двор, затем загнал её в загон, и принялся там наводить порядок. Обычно я этого никогда не делал, а сейчас надо, посмотрят родители, что я занят делом и не будут меня отвлекать на всякие разборки.

Но получилось всё не так, как я думал. Вышел Миша из хаты и говорит: «Сеня, иды в хату тэбэ мама клыче». Ну всё, думаю, вот он пришёл момент расплаты. Захожу в хату, там горела лампа, и было светло. Улики, в виде разбитого зеркала и таких же разбитых фотографий лежали на том же месте, где я их и оставил. Мама показывает на стену, где висел каркас от зеркала и расстрелянные фотографии, и спокойно спрашивает меня: «Сеня, это ты сделал?» Я молча кивнул головой. А что отпираться? Кроме меня такое в доме такое никто не сделает. Мама мне снова задаёт вопрос: «А ружьё заряжено было или ты его зарядил?» Я рассказал, как всё было, родители выслушали, затем мама поворачивается к отцу и говорит: «Батько, як же так, дома малые диты, а в хате заряженное ружьё. А если бы вин направыв его в Мишу чи Раю, ты представляешь, какая трагедия была бы в нашем доме, та и зеркала теперь ныма, куда дывыться будем». Мама на время замолчала, видно думала, что ещё сказать, но этим воспользовался отец и вставил своё, весьма для меня удачное слово: «Ну что, маты, теперь балакать, обошлось хорошо и ладно, больше такого не повториться, ружьё я вообще разберу и спрячу. А зеркало, так его давно надо было заменить, а то оно от старости, всё жёлтыми пятнами покрылось. Я сегодня был в магазине, так там привезли новые зеркала, такие красивые, так завтра и купим, гроши на это есть». После таких татыных слов, мама подобрела, затем сказала: «Ну, дети давайте будем вечерять». На этом эпопея с расстрелом зеркала и фоток закончилась. А ружьё отец разобрал и спрятал. Правда, когда я вырос, и тато давал его мне ходить на охоту, ружьё я сломал, но об этом позже. А зеркало на другой день купили, больше нашего старого, и чистое без пятен. Повесили на тот же гвоздь, на котором висело старое, а простреленные фотки убрали в сундук.