Воспоминания. Стихи. Переводы

этом только со слов. Бывали здесь Луначарский, Алексинский, Виктор Чернов,

Антонов-Овсеенко и др. Собирались они вместе, спорили. Непримиримого

расслоения среди политэмигрантов тогда еще не было.

Я выступил со своими стихами и тут же был принят в члены кружка.

Помню, в этот вечер были здесь поэты и художники: Елизавета Полонская,

Валентин Немиров, Кирилл Волгин, Михаил Герасимов, Николай Ангарский,

Оскар и Марк Лещинские, Иннокентий Жуков. Позднее я встречал здесь

Семена Астрова, Николая Оцупа, Андрея Соболя, Виктора Чернова, поэтов

Таслицкого, Бравского, Марию Шкапскую, Пржездзецкого, критика Вешнева.

Участвовал в диспутах и Анатолий Луначарский. Я регулярно бывал здесь на

литературных вечерах, читал свои стихи2. Мы собирались издать сборник

участников Литературно-художественного кружка, но началась война, кружок

распался. Многие были мобилизованы, другие уехали из Парижа.

А в первый мой вечер в кружке, по окончании выступлений, мы всей

гурьбой отправились в «Ротонду».

21

«Ротонда» и ее завсегдатаи. Ностальгия.

Знакомство с Ильей Эренбургом. Константин Бальмонт

Впервые ступив на порог «Ротонды» всего через две недели после приезда в

Париж, я был околдован ее феерическим видом, опьянен шумом, спорами,

свободно выражаемыми суждениями. За каждым столиком сидели «звезды»,

окруженные своими почитателями и последователями. К потолку вместе с

парами алкоголя и кольцами сигарного дыма восходил гул мужских и женских

голосов, певших модную тогда мюнхенскую песенку «О, Сусанна». Я никого

еще не знал по имени, кроме Пабло Пикассо, на которого мне указали. Впервые

я увидел здесь Эренбурга, о нем я был уже достаточно наслышан. Худой,

высокий. Шляпа на нем такая, будто он мыл ею пол. Похож на Рембо. Он курил

трубку, что-то весело изрекал...

С тех пор все свободное время, а его было больше, чем достаточно, я

проводил в «Ротонде», ходил туда каждый день. Она приковала меня к себе,

стала моим домом, как и для многих поэтов и художников. У меня появились

здесь друзья, угощавшие меня, голодного, чашечкой кофе, а чаще абсентом, от

которого я с ног валился. Сначала это была группа скульпторов — Инденбаум,

Чайков, Мещанинов. Меня зазывали за другие столики, расспрашивали о

России. Однажды меня поманил к своему столу какой-то буржуазного облика

безукоризненно одетый человек. Угощал меня, начал о чем-то расспрашивать.

Иностранец, а я кроме русского, никакого языка не знаю. А потом меня

осаждали вопросами: «Что вам говорил Томас Манн?» — «Да я и не понял его...

Это был Томас Манн?»

Что же собой представляла «Ротонда»? Кафе, расположенное на углу

бульваров Монпарнас и Распай, состояло из двух отделений. Одна часть во всю

длину занята оцинкованной стойкой, парижане называли ее просто «цинком»:

«Выпить у цинка», «Занять столик у цинка». Стоишь у «цинка», и перед тобою

играет переблеск на темно-зеленых бутылках самой разной формы. В них

апперетивы, крепкие напитки. На левом краю «цинка» на фоне высокого

никелевого самовара, в котором почти целые сутки варился кофе, выделялась

стройная фигура женщины бальзаковского возраста — жены владельца

«Ротонды» — мадам Либион, сидев-

22

шей за кассой. Перегородка из богемского стекла отделяла «цинк» от основного

зала: в стены инкрустированы зеркала, вдоль стен во всю длину — удобные,

мягкие, обитые кожей сиденья; мраморные, с розовыми прожилками

столешницы на треногах. Три, иногда четыре гарсона, обслуживают клиентов.

Высокий, сутулый, густобровый брюнет Антуан. Пышные усы по-гальски

свисают тонкими концами почти до подбородка. Добродушный крестьянин,

умеющий

ладить

даже

с

самыми

безденежными

клиентами.

В

противоположность ему, Гастон не лишен элегантности. Тонкие черты лица.

Весьма холоден с теми, кто не пользуется кредитом владельца кафе месье

Либиона. Мишель — коренастый полный человечек, расторопный и живой. К

делу подходит практически. Если у тебя в кармане несколько су и ты можешь

заказать себе лишь чашечку кофе, а собираешься просидеть здесь целый вечер,

за столик Мишеля лучше не садиться. Если Гастон при этом только скривит

недовольно физиономию, то Мишель бесцеремонно несколько раз даст тебе

понять, что пора и честь знать. И, наконец, сам владелец кафе — седой рослый

человек лет шестидесяти, плотная представительная фигура, слегка

прихрамывает, держится бодро. Это форменный ментор, буржуа, душа и

меценат своей многочисленной клиентуры, сплошь состоящей из прекрасных

натурщиц, поэтов, художников и скульпторов вольных академий Шеврезской

улицы, людей разных языков и состояний, которых судьба привела сюда с

разных концов земного шара.

«Ротонда» не была похожа ни на какое другое кафе. В ней собиралась

художественная богема, которая творила, голодая и пьянствуя, а когда деньги

истощались, на помощь приходил сам хозяин кафе Либион, друг художников,

который не забывал и своих интересов. Под залог картин он давал художникам

деньги, чтобы они могли продолжать кутеж в его же кафе: «На, возьми, но

смотри, сукин сын, пропей их у меня в кабаке!» Обыкновенно залог оставался в

собственности Либиона. Он оказался вскоре владельцем обширной коллекции

картин, которые перепродавал захаживавшим в кафе собирателям, в том числе

богатым иностранцам. Богемствующие художники превращались позднее в

мэтров, работы которых, к сожалению, часто уже после их смерти, продавались

за сотни тысяч долларов.

Тем не менее Либион не был похож на других хозяев. В трудную минуту он

поддерживал художников. Они могли в кафе не

23

только выпить (как бывало обычно), но и поесть. Среди посетителей «Ротонды»

было много бездомных, проводивших ночи «под звездочками», как любил

говорить А. Куприн, тоже живший в те годы в Париже. Бездомные ночевали

под мостами, в Тюильрийском парке или даже в воровских притонах, которых

было множество в рядах Центрального рынка, знаменитого «Чрева Парижа».

Либион разрешал подававшим надежды бездомным художникам ночевать в

креслах своего кафе при условии, что они будут вести себя чинно, не производя

никакого шума, не устраивая скандалов. Предоставление ночлега в кафе шло

вразрез с существовавшими правилами, грозило штрафами и иными

непредвиденными неприятностями. «Бездомники», получавшие возможность

совершенно безвозмездно соснуть три-четыре часа, никем нетревожимыми и

незамеченными, этот договор не нарушали. Какие бы скандалы не происходили

в кафе днем, Либион никогда не звал полицию, чем еще больше привлекал

богему — людей часто без прав, без бумаг, каким был и я. Там, в «Ротонде», мы

были, как у Христа за пазухой. И. Эренбург рассказывал мне, что на похоронах

Либиона было очень много художников. Они любили его, и он любил их.

«Ротонда» была пристанищем не только непризнанных и полупризнанных

поэтов, художников, композиторов, но и людей с известными именами,

настоящих «звезд» в мире искусства.

Здесь засиживались такие мастера, как Поль Синьяк, Шарль Герен, Анри

Матисс, Марке, Вламинк. Художники парижской школы — Модильяни, Сутин,

Кислинг, Малевич, Кирилл Зданевич; молодые тогда скульпторы Архипенко,

Цадкин, Липшиц, Мещанинов и такие мастера, как Бурдель, Майоль, Шарль

Ленуар. Там бывали поэты почти всех направлений, среди них группа новых