Воспоминания. Стихи. Переводы

не занавешенные окна, целясь в меня и стоящую рядом сестру.

Как-то меня зазвал к себе на квартиру сын богатого негоцианта, жившего в

том крыле здания, где обитал в основном народ чиновный или коммерческий.

Мы не были знакомы, да и что общего могло быть между сыновьями

негоцианта и гробовщика? Он отрекомендовался эсдеком и предложил

вступить в руководимую им группу.

— Мы знаем, что ты ведешь работу среди крестьян...

Я хлопал глазами, ничего не понимая:

— Какую работу? Просто читаю им книжки.

Однако мне польстило предложение сынка богатых родителей, тем более

что он был старше меня, четырнадцатилетнего, на пять- шесть лет. Я стал

получать от него бесчисленные нелегальные брошюрки для самообразования. 1

мая 1906 года меня позвали на массовку, а в июне попросили написать

революционное стихотво-

11

рение (стихи я начал писать с самого детства). Не помню его содержания,

помню только, что насажал множество восклицательных знаков. Стихи

напечатали на листовке, вышло что-то вроде прокламации. Мне дали двести

экземпляров, и я их подбрасывал незаметно, где придется.

Как-то меня попросили пожертвовать что-нибудь в пользу организации. Это

привело меня в немалое смущение. Дело в том, что у меня никогда не было

денег: отец выдавал мне по две копейки на школьные завтраки. Товарищи от

меня ничего не требовали, но мне было стыдно смотреть им в глаза. Кончилось

это тем, что я перестал посещать тайные собрания и, наконец, совсем отбился

от организации. Но однажды дома за обедом я заговорил о тяжкой доле рабочих

в России. Не помню, по какому поводу, но я вдруг выпалил: «Долой

самодержавие!» Бросив ложку, чуть не обжегшись супом, ко мне подскочил

отец и наградил меня увесистой пощечиной.

В 1904 году меня отдали в городское шестиклассное училище, откуда я

ушел, не закончив четвертого класса, так как не успевал по математике и не

хотел из-за этого оставаться на второй год.

Отец не придавал никакого значения тому, что я пишу стихи. Сначала он

безуспешно пытался обучить меня столярному ремеслу, а потом отдал в учение

к коммерсанту, торговавшему художественными открытками. Эта новая

карьера продолжалась не дольше первой. Как-то, под предлогом ознакомления

с моим почерком, хозяин подсунул мне чистый лист бумаги и попросил

расписаться. Вечером я рассказал об этом отцу, и он заподозрил что-то

неладное. Он сейчас же отправился со мной к моему «благодетелю». «Чистый

лист» оказался незаполненным векселем. Отец заставил хозяина разорвать

вексель в нашем присутствии. Понятно, что после такого упражнения в

чистописании с моей новой карьерой было покончено.

Третья попытка окончилась так же безрезультатно. Я поступил на службу к

киоскеру. Еще не светало, а я уже был на ногах, околачивался среди подростков

во дворах типографий, где печатались местные газеты. Мы дожидались

момента, когда нас нагрузят тюками, свежепахнущими типографской краской.

С этим грузом я приходил к поджидавшему меня хозяину. Тут же он мне

передавал сотню газет, которые я продавал на углу Канатной и Пушкинской

12

улиц. После одиннадцати часов я сидел в киоске и, пользуясь частым

отсутствием хозяина, много читал и даже писал стихи.

Как-то мне в руки попалась новая газета «Студенческий голос». Она

показалась мне очень интересной, потому что была преимущественно

литературной. Я переписывал из нее понравившиеся стихи и прозу. В

свободное время отправился в редакцию этой газеты, познакомился с

редактором — студентом Сергеем Васильевичем Коханским, автором

замечательных стихотворений в прозе. Он стал моим первым читателем,

критиком, литературным наставником. Слушая мои стихи, Коханский

обнадеживал: размер выдержан, рифмы правильные, но не спешил меня

печатать.

На фоне окружавшей меня действительности вся атмосфера «Студенческого

голоса» — культурная и чуткая до остроты — произвела не меня неотразимое

впечатление. Там я завел первые литературные знакомства. В 1908 году друзья

привели меня в семью Столляров, где устраивались музыкальные вечера. Там

впервые я услышал Гайдна, Беллини, Мендельсона; там знакомился с

литературными новинками, читал свои стихи. Начал знакомиться с живописью,

в том числе с новейшей — знал уже Бурлюка, Кандинского...

Осенью 1908 года в газете «Театральный листок» впервые было

опубликовано мое стихотворение — литературная пародия на К. Бальмонта. В

этом же году появились мои стихи в журнале «Волна». В 1910-м из Петербурга

в Одессу приехал известный критик Петр Пильский — высокий стройный

мужчина с военной выправкой. Он блистал умом, был остроумен, хотя манерой

разговора напоминал Хлестакова. Он любил одесскую литературную молодежь.

Ему мы передавали рукописи, и, если Пильский находил их интересными, он

посылал их в газеты и журналы. Я часто бывал у него, читал стихи, Пильский

передавал мне издания, в которых были напечатаны мои стихотворения. Это

были газеты юга России — «Одесские новости», «Одесский листок», «Голос

Крыма», «Приднепровский край», «Придунайский край», «Терек» и др.*

Своим увлечением я нанес удар по замыслам отца, стремившегося сделать

из меня «человека». Я ушел из киоска. Однако гоно-

* С 1908 по 1913 г. в газетах юга России и в Петербурге было опубликовано

около восьмидесяти стихотворений М. Талова.

13

раров мне не платили, надо было на что-то жить. Положение спасло место

корректора в редакции «Одесского листка». Когда я сказал дома, что поступил

на работу и буду получать целых 30 рублей в месяц, отец и мать ликовали.

Больше отец не настаивал на своих планах и предоставил событиям идти своим

чередом.

Первая книжка моих стихов вышла в Одессе в 1912 году. Называлась она

«Чаша вечерняя». Затем я начал печататься в петербургском журнале «Весна»,

издававшемся Н. Г. Шебуевым, и в альманахе под тем же названием.

В начале 1913 года в Одессу приехал Федор Сологуб. Прибыл для того,

чтобы прочитать лекцию о творчестве Игоря Северянина, начинавшего в ту

пору входить в моду. Я отправился к нему в гостиницу «Лондонская»*. В руке у

меня — книжка моих стихов, в кармане — ненапечатанное еще стихотворение,

на которое я возлагаю особенные надежды. Я вошел в номер и опешил. И этот

лысый человек с холодным взглядом, бородавкой на щеке, насупленными

бровями и брюшком, неужели это и есть тот самый Сологуб, стихотворения

которого так очаровывали мой слух своей несказанной напевностью?! Он был

скорее похож на строгого директора гимназии.

Федор Кузьмич начал перелистывать мой сборничек. Казалось, он и не

читал, а только просматривал стихи, но тут же вслух подвергал тонкому

критическому анализу каждую строку в отдельности от стихотворения к

стихотворению, придираясь буквально к каждому знаку препинания.

Постепенно от всей моей книжки он не оставил камня на камне. Я был

уничтожен. Когда мне уже начало казаться, что все потеряно, он остановился

на стихотворении «Смерть Азы» и совсем для меня неожиданно, красиво

модулируя свой голос, очень напевно продекламировал:

Я выдумал тебя, когда меня душила

Безвольная тоска.

Она ко мне безмолвно приходила

Издалека...

и т. д.

* Подробно эта встреча описана в новелле «Из печки» (Марк Талов «Избранные