Я был драгдилером Rolling Stones

Через два дня мне среди ночи позвонил из Франции Кит.

— Ты все еще не послал то, что я тебя просил! — обвиняющим тоном сказал он.

— Послал, — возразил я.

— Ну и где оно, черт побери? Я перерыл весь грузовик, нет там ничего!

— Аккуратно вскрой маленькое пианино, которое я прислал Марлону. Там под клавишами…

Кит с грохотом бросил трубку на рычаг и кинулся ломать несчастную игрушку. Черт с ним, с пианино, главное — доза!

Мы еще несколько раз переправляли наркотики подобным образом. Затем вновь позвонили корсиканцы, и после этого Кит попросил меня вернуться в Виллефранш. Ему одному там становилось скучно и как-то не по себе.

— Пошли купим катер, — неожиданно предложил он однажды утром. — Один из тех, что мы видели в Болье, когда этот сумасшедший начальник хотел нас пристрелить.

Все, кроме Аниты (она терпеть не могла лодок), согласились, что идея стоящая. Мы поехали впятером — я, Кит с Марлоном, наш шофер Дейв и один из гостей, Оливер Кромбль, сын голландского винопромышленника.

Мы быстро нашли человека, который согласился продать катер. Он с благодарностью взял 1000 фунтов и вручил нам ключи. Мы собрались поплыть на нем обратно, взяв с собой Дейва, — он больше всех нас разбирался в моторных лодках.

Оливер согласился отогнать машину обратно в Виллефранш и ждать нас там. Когда он уехал, Кит спросил у бывшего хозяина катера, как сегодня море и можно ли доплыть до Виллефранш вдоль берега.

— О нет, мсье, — француз удрученно взмахнул руками, — сегодня плыть очень небезопасно.

— А по мне, так нормально, — возразил Кит. И правда море выглядело спокойным и ровным. Тогда мы решили спросить об этом у других местных рыбаков.

— Нет-нет-нет! — в один голос воскликнули они. — Сегодня море очень бурное.

Но мы решили, что море, вероятно, уже успокоилось с тех пор, как они выходили туда и, залив в бак горючее, отправились в Виллефранш. Нам предстояло проплыть три мили.

Из гавани мы вышли благополучно, нам все нравилось, и мы орали от радости. Однако чем дальше мы отплывали от берега, тем более грозным становилось море. Вскоре мы начали тяжело скакать с волны на волну, опускаясь на них с таким грохотом, что, казалось, катер сейчас развалится. Марлон громко заплакал.

— Эй, давай помедленнее, — крикнул Кит водителю, — видишь, ребенок боится.

Однако мы с Китом не скрывали, что и нам страшно не меньше, чем Марлону. Дейв взялся за рычаг переключения скоростей, и катер замедлил ход. Теперь мы мягко скользили по метровым волнам, качка прекратилась.

К несчастью, теперь мы плыли слишком медленно, и нас все больше сносило в открытое море. Дейв настаивал, что нам надо плыть побыстрее, не то мы будем дрейфовать так до Алжира. В конце концов мы с ним согласились, и он резко передвинул рычаг скорости.

Катер словно бы сошел с ума и ринулся вперед по волнам торпедой. Каждая следующая волна грозила опасностью перевернуться.

— Медленней, черт тебя побери! Медленней! — заорал Кит, слетевший с сиденья на пол.

— Не могу, — беспомощно проговорил Дейв, — рычаг сломался…

Дейв долго ползал вокруг двигателя с плоскогубцами, и в конце концов ему удалось замедлить бешеную скачку. Катер успокоился и остановился, тяжело качаясь на волнах. Дейв пытался починить механизм, но после часа ругани и проклятий повернулся к нам и с тяжелым вздохом сообщил:

— Извините, но сделать тут уже ничего нельзя.

Спускались сумерки, подул свежий бриз. Море начинало волноваться еще сильнее. Марлон орал так, словно близился конец света. Впрочем, последнее для нас, пожалуй, было недалеко от истины. Я нашел в катере несколько сигнальных ракет. Тщательно прочитал инструкцию, напечатанную на английском, французском и немецком. Все выглядело достаточно просто: верхнюю часть снять и ввинтить в нижнюю. Но ракеты оказались старыми и отсыревшими, ни одна из них не сработала.

Пытаясь прекратить наш упрямый дрейф в открытое море, Кит бросил маленький якорь, но это, казалось, не возымело никакого эффекта. Минуты тянулись нескончаемо долго (на самом деле прошло всего минут сорок), но наконец на малиновом от заката горизонте появилась маленькая рыбацкая лодка, пыхтящая как паровоз. Мы, бешено жестикулируя, просили нас спасти, но они только махали нам руками и кричали в ответ: «Bonsoir![10]».

— Вот черт, — сказал Кит, — похоже, мы помрем здесь.

Марлон начал орать так, что, наверное, перевалило за десять децибел.

Спустя еще час показалась другая лодка. На этот раз мы взвыли как оглашенные, понимая, что третьего случая явно не представится. Рыбаков, казалось, развеселили наши усилия, тем паче что они почти не говорили по-английски. Но когда я попросил их взять нас на буксир, у них проснулся лингвистический талант:

— Да, мсье — три сотни франков.

Как и большинство богатых людей, Кит жил в постоянном опасении, что его все хотят обсчитать. Он сразу начал торговаться.

— Господи, — проговорил я, — пусть они отбуксируют нас в порт. Если хочешь препираться с этими ребятами, подожди хоть, пока мы не приплывем к причалу.

Они кинули нам канат и взяли нас на буксир. В полумиле от берега мы заметили большое судно береговой охраны. На борту его стоял Оливер, махая огромным красным флагом.

— А мы плывем к вам на выручку!

— Эй, Тони! — позвал Кит. — Отцепи нас от этих жадных рыбаков, и Оливер отбуксирует нас бесплатно.

Но я отговорил его от этой глупой затеи. Рыбаки — люди суровые и вряд ли потерпят такое хамство. Через пару минут мы снова были в порту.

Вылезая из лодки, мы поняли, что у нас на всех только несколько франков — почти ничего по сравнению с теми 300 франками, которые мы обещали рыбакам. Кит был в мрачном настроении и, не особенно задумываясь о последствиях, сказал одному из жестикулирующих французов: «Иди на… ты, лягушатник». Мне совершенно не хотелось, чтобы нас уделали в котлету, поэтому я схватил Кита за руку, стащил с нее «Ролекс» и вручил одному из рыбаков:

— Вот, держи. Завтра мы принесем деньги, а ты отдашь нам часы.

— Ah, oui, merci, — поблагодарил француз — и, судя по всему, старательно прятался вплоть до нашего отъезда в Англию, ибо больше мы его не видели. Часы стоили 1000 фунтов.

Французы не любили «Роллинг Стоунз». Те рисовались, вели себя нагло, доставляли неприятности властям — но главное, они были англичанами. Французы и англичане всегда плохо уживались. И те и другие считали себя самыми культурными и утонченными нациями в мире. И те и другие категорически отказывались сделать малейшее усилие, чтобы говорить на языке друг друга или просто прилично вести себя по отношению друг к другу. Однако «Роллинг Стоунз» не только стали самой популярной группой во Франции, но вдобавок оказали едва ли не большее влияние на моду, чем Карден и Диор, вместе взятые. И все же, куда бы мы ни приезжали во Франции, вокруг Роллингов все время возникала атмосфера враждебности. Очередной шквал разразился, когда Ширли Уоттс, прекрасную жену Чарли, скульптуршу, довели до истерики дотошные служащие в аэропорту Ниццы. Одного она ударила, остальных послала подальше и немедленно была обвинена в словесном оскорблении. Адвокаты добились ее освобождения под залог, но посоветовали покинуть страну раньше, чем дело получит огласку. 2 июня она была приговорена к шести месяцам заключения и оштрафована на 35 фунтов. По апелляции в августе срок был уменьшен до пятнадцати дней условно. Ширли возвратилась во Францию.

Тем временем продолжали происходить печальные события, связанные с наркотиками. Фотограф Майкл Купер и его жена Джинджер были, как и я, дружны с «Роллинг Стоунз» долгое время, и в результате оба сели на героин. Джинджер, пытаясь завязать, неожиданно умерла в лечебнице «Боуден Хаус». Майкл, пытаясь забыться, стал принимать такие большие дозы, что вскоре его пришлось возить в инвалидной коляске. Через восемнадцать месяцев он умер. Кит с Анитой были сильно расстроены.

Однако смерть Джинджер не прервала веселья, царившего в «Нелькот». Так же, как и смерть Талиты, Джонни-в-Подтяжках и жены Томми Уэббера. Торчки умирают. Ну и что?