Орджоникидзе

Пошли напряженные часы, затем дни. Казалось, что какой-то злой рок нарочно остановил нашу лодку в таком месте, где больше всего грозила опасность. Пять мучительно долгих дней и ночей мы провели в бесплодном ожидании ветра. Молча лежали где попало: кто в трюме, кто на палубе. Иногда парус, словно дразня нас, вдруг начнет трепыхаться. Горячий воздух короткой волной, точно вздох больного, жарко дохнет в лицо. Сердце радостно встрепенется — неужели долгожданный ветер? Однако радость минутная. Парус снова безжизненно висит на рее.

На одиннадцатый день нашего пребывания в море Камо обнаружил, что продовольствие на исходе. Особенно плохо обстояло с пресной водой. Камо взял на себя обязанности каптенармуса и кашевара. Мы безропотно готовы были отказаться от пищи, но когда стали выдавать воду в сутки по два стакана, казалось, не выживем.

Пятые сутки стоянки на одном месте — двенадцатый день нашего общего пути — были неслыханно тяжелы… В пересохшем горле вместо слюны какая-то липкая белая пена. Казалось, дышать нечем. Сон потерян. Во всем геле слабость, мысль то обостренно работала, то совершенно затухала.

Серго и Камо подолгу сидели на корме.

Вечер тринадцатого дня принес нам радость. Я лежал в трюме в забытьи. Очнулся, слышу голоса и беготню на палубе, затем всплеск воды за стенкой; хотя и слабо, но явственно слышу шорох за бортом.

В чем дело? Неужели ветер? Собираюсь с силами, выскакиваю на палубу. У всех радостные лица. По небу быстро бегут разрозненные облака. Паруса нашего баркаса развернуты бабочкой, ветер попутный, но еще слабый. Делаем не больше шести-семи узлов в час.

Вскоре мы всей семьей сидели в полутьме на верхней палубе… Вместо чайника над огнем висел котелок, в котором Камо из остатков риса варил кашу, торжественно названную им "шилоплов".

Ветер нарастал. К двенадцати часам он настолько окреп, что баркас ринулся с большой скоростью, держа курс прямо на Астрахань. На рассвете мы увидели рыбацкие лодки.

Вскоре на наши призывы подошел паровой катер и взял нас на буксир. Мы получили пресную воду — пили, смеялись, обнимали друг друга. В котелке над таганом варилась свежая рыба. Через несколько часов мы были в Астрахани".

Астрахань, полусгоревшая во время недавнего контрреволюционного мятежа, ежедневно подвергавшаяся налетам английских эскадрилий, жила по суровым законам фронтового города. Военные моряки потребовали у всех, кто был на баркасе, — по тем временам они считались пришедшими из-за границы, — документы. Серго ничего предъявить не мог. Он еще зимой, отправляясь в тыл к деникинцам, сжег свой мандат.

— Вам, гражданин, придется пойти с нами в особый отдел! — объявил Орджоникидзе начальник патруля, молодой подтянутый моряк в голландке и форменке, из-под которой выглядывал полосатый тельник. На узком кожаном ремне у него висел огромный маузер в деревянной кобуре.

Камо и Дудин возмутились. Серго же встал на сторону матросов. Попросил только, если можно, отправиться не в особый отдел, а к командующему флотом Раскольникову. [77]

— Командующий знает меня много лет. Мы — друзья.

Серго доставили на двухпалубный пароход "Короленко", в походный штаб комфлота. Вахтенный начальник доложил командующему:

— К вам неизвестный человек без документов. Называет себя Серго.

— Серго? Немедленно просите его! Нет, я сам…

Раскольников, изменив своей морской невозмутимости, выскочил из салона. Вахтенный едва успевал за длинноногим командующим. У трапа ждал Орджоникидзе.

Высокий могучий Федор, Федорович сжал Серго в объятьях. Трижды крепко расцеловались. Начало их дружбы относилось еще к 1912 году. У Раскольникова Серго провел и последнюю ночь перед арестом и заключением в Шлиссельбургскую крепость.

Сейчас Раскольников объявил, что он помимо всего еще и должник Серго.

— Ты, наверное, не знаешь, — рассказывал Федор Федорович, — нас, нескольких балтийских моряков, в начале интервенции захватили в плен англичане. Любезно дали понять, что долго держать нас не станут, отправят к праотцам. Я подбадривал себя словами Гёте:

Как-то утром полный поворот руля, — продолжал Раскольников. — Джентльмены осведомляются о нашем самочувствии, поздравляют со скорым возвращением на родные берега. И все потому, что некий чрезвычайный комиссар арестовал английскую военную миссию. Обменяли нас на двенадцать офицеров.

— За такую мою доброту вези меня, Федор Федорович, поскорее к Кирову.

Вскоре они втроем сидели на тесном диване в кабинете Сергея Мироновича. Потом комфлота вернулся на свой флагманский корабль. Серго и Сергею в первый час знакомства нужно было очень много сказать друг другу.

Июньская ночь, ох, как коротка! Схватились, когда уже рассвело. В будущем им часто придется вместе встречать зарю. Впереди много по-братски разделенных бессонных ночей, трудных дней, общих радостей.

В центре Москвы, на площади у Страстного монастыря, Тверской и поперек Охотного ряда, на солнце выгорали плакаты всевобуча: "Тогда лишь гражданин чего-нибудь достоин, когда он гражданин и воин!"

Серго мог не опасаться. Его отдых, на котором настоял Владимир Ильич, продолжался меньше недели. Падение Минска, быстрое продвижение бело-поляков к реке Березине заставило Ленина снова направить Орджоникидзе на фронт. Членом Реввоенсовета XVI армии, принимавшей на себя главные удары легионов "коменданта панства" Пилсудского.

На стороне белополяков было тройное превосходство в численности войск и сколько угодно военной техники — американской, английской, французской. По сообщению западных информационных агентств, английский военный министр Уинстон Черчилль "информировал съезд консервативной партии о подготовляемом Антантой смертоносном ударе по большевикам. После сосредоточения всевозможных военных припасов вдоль всех границ Совдепии начнется наступление на Москву армий 14 государств. Это наступление должно начаться в конце августа или в начале сентября… По расчетам Черчилля, Петроград должен пасть в сентябре, а Москва — к рождеству. Далее впредь до окончания усмирительной работы в стране Россией будет управлять смешанная комиссия под военной диктатурой".

С самого начала Серго знал: на свежие дивизии надеяться не приходится. Ни одного резервного полка XVI армия не получит. Статья Ленина "Все на борьбу с Деникиным", напутствие члена Революционного военного совета республики Сергея Ивановича Гусева [78] не оставляли сомнений — опасность, возникшая в эти летние месяцы на Западном фронте, все-таки не меняет военных планов Центрального Комитета партии. Основные силы республики остаются прикованными к Южному и Восточному фронтам. Противостоят Деникину и Колчаку.

На терзаемой легионерами земле Белоруссии Орджоникидзе должен был повторить свой северокавказский опыт — найти силы на месте, поднять их на защиту западных рубежей республики. Переломными были бои у Борисова. Серго сам ходил в разведку, установил связь с революционным подпольем и рабочим населением городских окраин. Одновременным ударом с фронта и тыла белополяков вышибли из Борисова. Березина, с обеих сторон сжатая высокими берегами, надолго стала пограничной рекой.

А на юге тучи все более сгущались. Добровольческая армия взломала весь центральный участок фронта, прикрывавший подступы к Москве. Белые заняли Курск, Воронеж, Орел. Приблизились к Туле. Одновременно с главным стратегическим ударом Деникина отвлекающее наступление повели Колчак в районе реки Тобол, Юденич — на Петроград, интервенты — на Севере и в Средней Азии.

На фронт уходил каждый пятый, потом каждый третий, вслед каждый второй коммунист.