Орджоникидзе

Об одном я прошу вас в этот ответственный момент, когда мы побеждаем: не поддаваться провокации… Ведь я знаю, какой воспламеняющийся материал чеченцы и ингуши, и принимаю все меры к тому, чтобы красноармейцы не подались на удочку… Я помню, как грозненская Красная Армия требовала разгрома аула Алды как контрреволюционного, где спасались казачьи генералы, откуда снабжались патронами и продовольствием контрреволюционные казачьи банды. Несмотря на то, что это было так, что документально было установлено… я категорически приказал не принимать никаких репрессивных мер против Алды, дабы избежать вовлечения трудовбго чеченского народа в невыгодную для него войну. И здесь и повсюду я предупреждал товарищей красноармейцев, чтобы они были осторожны в отношении горцев, дабы не создавать почвы для провокации…

И я знаю, что горские народы не изменят Советской власти до тех пор, пока они не изменят себе. Но ведь известно, что люди себе никогда не изменяют, а следовательно, и горцы не изменят Советской власти никогда. Я хочу уверить товарищей горцев, что Советская власть — это их власть, а не власть, насажденная извне русскими штыками, ибо смешно говорить об этом, когда мы знаем, что эта маленькая группа штыков была изгнана в августовские дни казачьими бандами из Владикавказа в течение двух дней. И я никогда не скрываю, что Советская власть вновь была утверждена волей трудового ингушского народа.

…И я ухожу с этой трибуны с уверенностью, что трудовые горские народы не изменят Советской власти, которая является их собственной властью, ими же утвержденной в Терской республике…

Владикавказский политехнический! Как только приумолкли пушки, Серго и Яков Бутырин, избранный на последнем съезде народов Терека председателем Совета Народных Комиссаров, подписали декрет о немедленном открытии во Владикавказе политехнического института. Первого высшего учебного заведения на Кавказе!

В тот же день Серго торжественно прибил к фасаду одного из лучших зданий города эмалевую табличку: "Народная гимназия имени Буачидзе". Всех — тысячу восемьдесят семь маленьких гимназистов — мальчиков и девочек, потерявших отцов в августовских боях во Владикавказе или при осаде белоказаками Грозного, — Терская республика взяла на свое полное попечение.

На стенах домов, заборах и рекламных будках появилось взволновавшее умы обращение:

"Комиссариат народного просвещения, ознакомившись со стоящими перед ним сложными задачами, считает необходимым обратиться к тт. учителям и всем гражданам Терской республики со следующим заявлением. Страна, в которой царят безграмотность и невежество, не может быть надежной опорой власти трудового народа.

Дореволюционный государственный порядок преступно оставлял горские народы даже без тон элементарной школы, которая была у русского и казачьего населения.

Необходимо в кратчайший срок добиться всеобщей грамотности путем расширения сети школ, отвечающих требованиям современной педагогики, а затем введения всеобщего обязательного и бесплатного обучения.

Школа для взрослых должна занять почетное место в общем плане постановки образования на Тереке. Повсюду поднялась могучая волна культурно-просветительного движения, множатся организации трудовых масс этого рода — идти им навстречу, всемерно поддерживать их и расчищать перед ними путь будет обязанностью для революционного народного правительства".

Впервые за много месяцев Серго ехал на север — к большому сожалению, еще не в Москву, всего только в Пятигорск. Многострадальный Пятигорск, совсем недавно переживший чудовищный по садизму и бессмысленности погром. Уже ни с чем не считавшийся, постоянно пьяный, обреченный на бесчестье Сорокин расстрелял у подножья Машука руководителей Северокавказского краевого комитета партии, ЦИКа и Таманской армии. Озверевшие от спирта и крови, ватаги сорокинцев врывались в дома, убивали коммунистов, грабили, насиловали.

Экстренный съезд Советов в станице Невинномысской объявил Сорокина вне закона. Авантюриста несколькими выстрелами из револьвера убил командир одного из таманских полков, мстя за своих погибших товарищей.

Пятигорской трагедией сразу воспользовались белые. Деникинцы взяли Армавир, вскоре Невинномысскую. В Ставрополь ворвалась конница Шкуро. Добровольческая армия спешила в предгорья Кавказа.

Несколько часов Серго не отходил от окна вагона. Навстречу все тянулись печальные эшелоны с ранеными и больными тифом красноармейцами. Крыши теплушек, подножки были облеплены беженцами с Кубани и Ставрополья.

Ночной Пятигорск встретил кромешной тьмой и едким, невыносимым запахом дезинфекции. На привокзальной площади и всех прилегающих улицах теснились палатки, дымили костры беженцев. Дети, женщины, старики — здоровые и уже метавшиеся в тифозном бреду — покорно ждали спасительных поездов на Терек.

Особенно въедливый запах смешанных вместе лизола, йодоформа и карболки ударил в нос из "Цветника", где Серго так поздно задержался в свой прошлый приезд. Красноармеец-шофер, присланный за чрезвычайным комиссаром из штаба XI армии, [72] объяснил:

— В городском саду лазарет для тифозных.

Остаток ночи и большую часть следующего дня Орджоникидзе провел в госпиталях. Боль сжимала сердце. Охватывало противное чувство собственной беспомощности. Плохо, совсем плохо. Ни банды Бичерахова, ни надвигающийся Деникин, ни турецкие наемники, грозящие ударом в спину, — ничто, не представляло такой неотвратимой опасности, как тиф. Глупо скрывать от себя. При нынешнем положении катастрофа неизбежна. Жалкие запасы военного снаряжения и медикаментов на Северном Кавказе и Тереке давно исчерпаны.

На фронте, получив приказ не пропускать дальше противника, контратаковать, красноармейцы вытряхивают пустые подсумки, выворачивают карманы, кричат: "Патронов, патронов!" Патроны давно приходилось покупать в аулах, и станицах по пяти рублей за штуку. Артиллерийские снаряды в зависимости от калибра ценились от четырехсот до семисот рублей каждый… Нет лекарств, нет врачей. Вот-вот ударят морозы. Некуда перевести тифозных из садов и палаток. Не во что одеть здоровых. Нечем кормить беженцев… На этот раз самим без помощи России не выстоять.

Почти полгода назад Терская областная партийная конференция командировала в Москву Сергея Мироновича Кирова. Владимир Ильич Ленин и Яков Михайлович Свердлов признали, что Северному Кавказу надо помочь из последнего — дать деньги, оружие, боеприпасы, обмундирование.

Все оказалось напрасным. Неожиданно возникшие фронты на Дону, Кубани и Ставрополье, вторжение немецких и турецких войск в Закавказье, мятеж Георгия Бичерахова, захват его братом Лазарем Дагестана и каспийского побережья обрубили все связи Терека.

"Долго мы не знали, что делается в России, — писал как-то позднее Орджоникидзе. — Порой даже не знали, есть Советская власть или нет, а черносотенная печать в каждом номере газеты сообщала о падении Москвы и Питера".

Осенью после побед в Грозном, Прохладной и Моздоке появилась связь через Астрахань. Ненадежная, трудная — четыреста километров через безводную и почти пустынную степь, — но все-таки дорога в Россию! Тотчас же из Москвы в Астрахань пошел маршрутный поезд с обмундированием для сорока тысяч воинов XI армии. Второй транспорт — с пулеметами, автомобилями и мотоциклами. Затем третий, четвертый и пятый… Киров действовал сверхэнергично.

Все благополучно доходило до Астрахани, но здесь… почти полностью застревало, попадало совсем в другие руки.

Серго, чтобы не разжигать страстей, вначале ограничился довольно скромным упреком: "Я должен указать, что Кавказско-Каспийский реввоенсовет не сделал всего того, что можно было сделать".

Потом пришлось посылать телеграммы более резкие: