Неподдающиеся

Было утро. Я делал примерку нового костюма, который мне шил великолепный студийный портной.

Вдруг дверь открылась, и в комнату почти ворвался директор студии.

— Что случилось?! — спросил я.

— Не могу сды́хаться от него! Замучил меня этот Фрак!

Старик портной, не сообразив о чем идет речь, посоветовал директору:

— Так порежьте его на кепки!

Среди великих портных довоенной России был отец режиссера Юлия Райзмана — Яков Ильич. Я шил у него. Но благодаря скрупулезности этого человека приходилось делать около десятка примерок.

Получая наконец свой костюм, я однажды сказал:

— Дорогой Яков Ильич! Бог создал мир за семь дней, а вы — шесть месяцев шили мне костюм!

Он подвел меня к окну и прошептал на ухо:

— Вы посмотрите, что за говно этот мир, а потом подойдите к зеркалу и взгляните на свой костюмчик!..

К тому же Райзману пришли братья Тур. Портной в это время делал мне примерку.

— Возьмите стул! — не оборачиваясь, сказал Райзман.

— Но мы — Братья Тур! — раздраженный невниманием, произнес один из них.

— Так возьмите два стула! — последовал ответ.

Яков Ильич обслуживал Наркомат иностранных дел при Чичерине.

В мастерскую входит человек и, обращаясь к портному, говорит:

— Эй, дед! Сшей-ка мне фрак!

— Не буду шить, — ответил Райзман. — Холуй зашел!..

В ту же, довоенную, пору я сидел в кабинете директора ГОМЭЦа [6] — Александра Борисовича Данкмана. Вошла секретарша и доложила, что к нему просит разрешения зайти прибывший из Одессы старейший театральный администратор Николай Александрович Адамат-Рудзевич.

Встреча была теплой и сердечной.

Адамат-Рудзевич обратился к Данкману с просьбой устроить его на работу.

После долгих обсуждений Данкман предложил старому «театральному волку» следующее:

— Сейчас в Москве находится известная негритянская певица Коретти Арле. Она вышла замуж за нашего пианиста Тица. И теперь выступает под фамилией «Арле-Тиц». Возьмите их и везите по маршруту Москва — Владивосток, останавливаясь в каждом крупном пункте.

Старик поблагодарил Данкмана и приступил к делу… Он сразу же тронулся в путь со своими двумя гастролерами.

Первая телеграмма, которую мне показал Данкман, пришла из Казани: «Предварительная продажа билетов идет слабо тчк Разрешите поводить негритянку по городу».

Обычно в полдень мы пили кофе в «Национале».

Вначале расскажу об эпизоде, случившемся в один и тот же день (не помню точно число) 1925 года…

Входит в кафе наш консул на Шпицбергене — Плисецкий:

— Ребята! Ставлю коньяк!

— По какому случаю?

— У меня сегодня родилась дочь! Назвали Майя!..

Спустя некоторое время вбегает в то же кафе Рубен Симонов — руководитель Вахтанговского театра. Он сменил умершего Евгения Багратионовича…

Слова те же:

— Ребята! Ставлю коньяк!

— А ты — по какому случаю?

— Только что сообщили: я — отец! Мальчика назвали Евгением!

В другой день, не помню уж какого года, сидели в «Национале» трое: Юрий Олеша, Менделевич и я.

Появляется Николай Павлович Смирнов-Сокольский — в ту пору звезда эстрады.

— Мальчики! — воскликнул он. — Я — потрясен: оказывается, Мишка-то Гаркави — партийный?!

— Беда! — промолвил Олеша.

А Менделевич — спокойно:

— Это, Коля, ничего! Наша партия переживала и не такие потрясения и выходила из них победительницей.

Известный в тридцатые и послевоенные годы конферансье — Михаил Гаркави — очень полный, а точнее — тучный — человек. Особенно толстыми были ноги. Наверху, в бедрах, они терлись одна о другую, создавая «дикое мясо» и причиняя своему владельцу сильную боль.

Миша был вынужден лечь на операцию.

Я навестил его в больнице. Как раз в это время няня привела сына его близких друзей Марии Мироновой и Александра Менакера, Андрюшу, проведать больного. Ребенок был похож на ангела, и мы все его очень любили.

— Дядя Миша, — сказал малыш, — правда, что у тебя отрезали много мяса?

— Верно, сынок, верно…

— А куда его дели?

— Скорее всего, выбросили. Почему тебя это интересует?

— Мама сказала: возьми у дяди Миши отрезанное мясо — нам котов кормить нечем.

Мы все расхохотались. А Гаркави сквозь смех проговорил:

— Вот в этом вся озорница Машка Миронова!

Снова «перескакиваю» в двадцатые годы, чтобы вспомнить еще одну легендарную личность….

Итак, Одесса была освобождена армией Котовского поздней осенью 1920 года. Когда установилась Советская власть и в Севастополе, я смог встретиться со своим знакомым, славным парнем, которого потом узнала вся страна.

Будущий герой-полярник Иван Дмитриевич Папанин был почти на шесть лет старше меня. Но несмотря на такую большую (тогда!) разницу в возрасте, мы стали друзьями. Папанин работал в Особом отделе.

Он купил на базаре огромную книгу и с гордостью показал ее мне. Это оказался том бухгалтерского учета.

— А тебе она зачем? — полюбопытствовал я.

— Передам ее к себе на работу! Знаешь, сколько тут еще сволочи осталось?!

— Но при чем бухгалтерская книга и Особый отдел?!

— А ты посмотри! — сказал Папанин. Он открыл книгу и показал мне: на левой странице было напечатано слово «Приход», а на правой — «Расход».

— И что? — пожал я плечами.

— Не понял? Кого будем вылавливать — запишем в «Приход», а кого — направо, — в «Расход»! Очень удобно!..

Много позже я — уже в качестве писателя — направился на Север, к Папанину, который готовился к высадке на полюс.

Надо сказать, что в молодости я был франтоват… Кроме того, Швейцария, да и Гражданская война меня закалили. А потому одет я был, прямо говоря, не по-полярному: коротенькая, кажется все-таки на меху, курточка и модные в ту пору бурки.

Иван Дмитриевич обрадовался мне. Но критически оглядев мое облачение, сказал:

— Идем, я тебя соответственно переодену. Да побыстрее, пока яйца не отморозил! (Простой был человек…)

Великая Отечественная

Надо сказать, что конец тридцатых годов ознаменовался тем, что многие из нас — писателей и режиссеров — сделали все возможное, чтобы создать художественный мобилизационный фонд. Это были пьесы и кинофильмы, которые говорили о нашей вероятной схватке со все больше поднимавшим голову гитлеровским фашизмом.

Каждый по мере сил старался внести свой вклад в резерв обороны, чтобы в любую минуту, в случае начала военных действий, он мог бы быть использован для поддержки патриотического порыва советских людей.

На «Ленфильме» в 1938-м был поставлен фильм по моему сценарию «Эскадрилья № 5», предрекавший победу Советского Союза в грядущей войне с фашизмом. Именно поэтому в листовках, которые немцы разбрасывали над Москвой в 41—42-м годах, среди тех, кто должен был быть повешенным, когда немцы займут Москву, на букву «П» моя фамилия значилась первой. Впоследствии подобные угрозы появились еще дважды, но я надеюсь умереть своей смертью…

Совершенно естественно, темы фильмов и пьес не придумывались. Они базировались на документах, которые нам предоставляло военное ведомство. Мы знали, как действовали гитлеровцы, когда захватили Чехословакию, Австрию, Норвегию, Данию, Францию и представляли себе, вернее, начинали представлять, каков наш будущий противник.

Центральный Театр Красной Армии поставил мою пьесу «Артиллеристы». Спектакль кончался отправкой артиллерийского полка к месту начавшихся боевых действий.

Подлинные же военные события развернулись, как известно, в июне 1941 года. Каждый из нас, работников театра и кино, на следующий же день, после того как узнал о начале войны, явился в свою профессиональную организацию. Лично я пришел в Союз писателей и получил назначение в газету, которая отправила меня на фронт военным корреспондентом.