Судьбы крутые повороты

Я взял таблетку и запил ее водой из стеклянного графина. Отец поблагодарил врача, и мы вышли на улицу. На наше счастье со стороны станции на исполкомовском лихаче, впряженном в пролетку, катил Никита Соколов, возница председателя. Когда мы еще жили в поселке Крещенка, Сережа учился в пятом классе в Убинске и как постоялец проживал у Никиты. Отец не раз привозил ему то мешок мороженых карасей, то пуда два полуметровых щук, то ведра два клюквы, которая на Крещенских моховых болотах расстилалась красным ковром.

Мне показалось, что Никита обрадовался встрече с отцом. Он круто осадил гнедого, соскочил с пролетки и замотал вожжи за передок. Долго они жали друг другу руки, горевали, что уж вот год, как не встречались и не отводили душу за разговорами о житье-бытье. Судя по выражению лица отца, я понял, что он совестится попросить Никиту довезти нас до дома. Но Никита, взглянув на меня, сам понял, что я нездоров.

— Это кто, третьяк? Ванец? — спросил он и прикоснулся своей шершавой ладонью к моему лбу. — Куда вас, домой? Я с ветерком.

— Да как-то неудобно, — глухо ответил отец, — вроде бы не по Сеньке шапка ехать на таком рысаке.

Заметив замешательство отца, Никита скомандовал:

— А ну, живо! — он метнул взгляд в пролетку, и я, не дожидаясь отца, вскочил в нее.

Когда отец понял, что Никита хочет провезти нас не по Пролетарской улице, а через центр, мимо окон райисполкома, он опять забеспокоился.

— Да ты что, Никита? А если увидит сам?

Соколов хлестнул ременными вожжами по крупу гнедого, пустив его в полную рысь.

— А что он мне сделает? Что, я везу спекулянта какого-нибудь, пьянчугу или утильщика? Я везу стахановца Сибири, о котором в газетах пишут, и его сына, отличника учебы. Мой Ванька, а он с твоим Ванюшкой учится в одном классе, рассказывал мне, что по учебе сыну твоему нет равных.

Слова Никиты пролили бальзам по моему сердцу. Ведь о моих успехах ему рассказывал не кто-нибудь, а Ванька Соколов, самый сильный парнишка в нашем классе. Он клал на обе лопатки даже тех, кто старше его годами и повыше ростом. Правда, по учебе он был середнячок, но это нисколько не принижало его авторитет среди ровесников.

А уж по нашей-то Рабочей улице, где меня и отца знал и стар и млад, Никита пустил гнедого на такую рысь, что у меня засвистело в ушах. В первый раз я пожалел, что наша улица коротка. Я заметил, что лицо отца порозовело и весь он словно помолодел. В эти минуты я забыл, что болен.

Мы подъезжали к дому. Сейчас начнутся расспросы мамы и бабушки. Я огорчу своей болезнью Мишку, но, может быть, и порадую: ведь начальница лагеря твердо сказала, чтобы он собирал вещи и ехал в лагерь. Я даже не почувствовал, где и как выронил зажатые в ладони таблетки, которые мне дал врач.

Долго еще потом меня трепала лихорадка. Причем не ежедневно, а строго через день. Часов в десять утра я начинал чувствовать озноб, ставил под мышку градусник, который мне принесла классный руководитель Полина Федоровна, и, вытаскивая его, крайне удивлялся, почему это так: у меня озноб, а градусник показывает высокую температуру. Никакой логики! И аппетита никакого! Временами наступали минуты полного отвращения к пище. Душа не принимала даже яйца, которое бабушка давала мне как больному. Сколько себя помню, яйца в нашем доме считались не только роскошью, но и чем-то религиозно-пасхальным. Когда бабушка уходила на кухню, я тайком передавал яичко Толику или Петьке, и те, хотя и жалели меня, брали с удовольствием. Единственное, что принимала моя душа, это ломоть черного хлеба, посыпанный крупной солью, пучок зеленого лука и кружку холодной простокваши. В те дни, когда лихорадка меня не трепала, я еще находил в себе силы вместе с ребятишками нашей улицы ходить на озеро, где мы пропадали часов до трех. Однако купаться меня не тянуло. В душе поселилась боязнь. Мои попытки упорством победить болезнь оказались бесполезными. Я все больше и больше слабел, тощал и бледнел. А десятки порошков хинина, которые мне предписал врач, вызвали такую желтизну у меня на лице, что кое-кто из взрослых считал, что у меня начинается желтуха. Соседи и знакомые советовали маме и бабушке обратиться к народным средствам. А однажды, когда бригада отца получила премии, он привел к нам артельщиков ее обмывать. Но даже мороженое, которое подал мне на печку отец, я ел не только без аппетита, а с каким-то полуотвращением. Да и ел только потому, что не хотел обидеть отца. А когда у артельщиков зашел разговор о моей лихорадке, то один из них многозначительно посоветовал:

— Хиной одной лихорадку не убьешь, ее нужно пить не с водой, а с водкой. На треть стакана водки высыпать два порошка хинина и хорошенько помешать, и через день — как рукой снимет.

От этого совета я почувствовал приступы рвоты. Кто-то из артельщиков попросил у бабушки два порошка хины. Я услышал, как в стакане, куда была налита водка, зазвенела чайная ложка. Хорошо, что отец взял это снадобье и тут же вылил в помои.

Неделей позже состоялась еще одна неудачная попытка вылечить меня с помощью народной медицины. К бабушке зачем-то пришла соседка Кривоносиха. Меня опять трепала лихорадка. Озноб перешел в жар, и я попросил бабушку постелить мне на полу. Широко разбросав руки и прижав горячие ладони к холодному полу, я лежал на какой-то подстилке в горенке и отчетливо слышал каждое слово Кривоносихи.

— Послушай мой совет, Никитична, когда пойдешь полоскать белье на канал, возьми с собой Ванюшку, выбери бережок, где помельче, чтобы беды не было, и полощи, полощи, а потом позови поближе Ванюшу и скажи ему: вон, вон, гляди, как плавает рыбка, а ну, погляди! Он подойдет к тебе и будет глазами искать рыбку, а ты ему опять показывай, а когда он склонится разглядеть ее хорошенько, ты и пхни его в воду, да так, чтобы он сразу нырнул головой и всем телом скрылся в воде. Да смотри только, чтоб сама не ухнула в воду, а то дно илистое, топкое, засосет так, что…

Кривоносиха хотела сказать что-то еще, но жестом руки бабушка резко остановила ее.

— Ды ты что, Кузьминична, на такой грех толкаешь меня! Побойся Бога!.

Но Кривоносиха не унималась:

— Никитична, а так ты лихорадку из Ванюшки и выгонишь. Только испуг, один только испуг поможет тебе. И не бойся, что потом он с недельку будет заикаться. Вместе с болестью все пройдет. Меня покойная бабушка от этой лихоманки так и вылечила.

Видя, что плечи мои от горьких рыданий вздрагивают, бабушка поднялась, поправила на мне одеяло и твердо, каким-то до сих пор незнакомым мне тоном сказала, бросив взгляд на икону:

— Вначале попроси у Господа Бога прощения за такой совет, а потом закрой вот эту дверь в сенцы с той стороны и больше с такими советами ко мне, соседка, не заходи.

Властные слова бабушки возымели свое действие, и Кривоносиха, трижды перекрестившись на икону, как-то согнувшись, с пристыженным лицом закрыла за собой дверь.

Чтобы успокоить меня, бабушка прошла в горницу, опустилась на колени и долго целовала мое лицо, залитое слезами.

— Да что ты, голубчик, что ты! Разве я сделаю это! Разве я не понимаю, что совет ее от сатаны и от зависти. Ты-то у нас круглый отличник, а ее внуки — одни прогульщики и плохисты. Вся улица знает их как второгодников и воришек по чужим огородам.

Эти слова бабушки меня утешили.

Новосибирск

А когда старший брат после окончания школы в Новосибирске вошел в родной дом, все бросились ему на шею. Инстинкт добровольного подчинения старшему, наиболее сильному и опытному, живет в природе не только у журавлей и других крупных птиц, которые в своих тысячекилометровых перелетах с севера на юг и с юга на север всегда строго следуют за своим вожаком. Вот и сейчас, пробегая по пунктирной дорожке памяти, я часто натыкаюсь на перекрестки, где мои интересы сталкивались с участием старшего брата. Когда он помогал мне, советовал, заставлял и выручал в ситуациях, в которых справиться мне одному было невмоготу. И, пожалуй, если бы не Сережа и не его поездка в Новосибирск, то вряд ли моя судьба испытала бы такой крутой поворот.