Герои Шипки

11. Мыла — 1 кусок.

12. Деревянное масло в 1 пузырьке.

13. Сало.

14. Башлык под крышею ранца — 1.

В котелке:

1. Сухарей — 1 фунт.

В двойном мешке, носимом вне ранца:

1. Сухарей — 3 фунта.

2. Соли — ¹/'s фунта.

3. Принадлежности к ружью: промывальник, шпилька,

отвертка, несколько заостренных палочек и перышек, тряпка, суконка и пакля.

4. Мелочи: складной ножик, ножницы, игольник, шило,

наперсток, бритва, воск, нитки и головная гребенка

(все эти вещи в особом мешочке).

Вместо положенной по уставу водоносной фляги гвардейцы еще в Петербурге получили бутылки из-под лимонада, обшитые сукном. Учитывая, что придется воевать зимой, были заказаны подрядчиками фуфайки для солдат.

— Портянку, портянку наворачивай правильно! — ворчал Бобин, следя за молодыми солдатами. — Складку оставишь и в долгом походе сотрешь родительские подошвы!..

У полуразрушенных домиков Дольного Дубняка стояли высоко нагруженные фуры, и около них суетилась прислуга, стараясь засунуть лишний узелок или ящичек. Йошка ухитрился водрузить сверху повозки целую баранью тушу и теперь бегал возле штабс-капитана Рейтерна в ожидании глотка хотя бы ракии, к которой, впрочем, вполне привык и уже находил не хуже родной сивушки.

Поротно преображенцы, измайловцы, гренадеры, егеря двигались на юг по шоссе. Дымила знаменитая на весь отряд паровая кухня батарейцев. Местность, вначале ровная, становилась все более волнистой и пересеченной. Возвышенности постепенно делались круче, с острыми гребнями наверху, лощины суживались, и в их глубине по каменистому ложу быстро бежали ручейки и реки. А вдали сквозь сизый туман стали проступать темные массы гор. В Радомирцах гвардия оказалась уже у подошвы Балкан.

В этом селении солдаты расположились в чистеньких домиках помаков на сквозном ветру: окна здесь были разбиты, а дверей не имелось. Помаками называли болгар, принявших мусульманство.

Противник отступал так поспешно, что даже не успел уничтожить запасы сена, ячменя и овса. Шефкет-паша торопился укрепить свои позиции в горах близ Орхание и в Этрополе.

Дорога от Радомирцев до Яблоницы была еще более извилистой, то круто поднимающейся в гору, то огибающей ее. Слева и справа уже поднимались отроги Балкан. Позади гренадер, у преображенцев, затрещали барабаны, возвещая, что солдат нагоняет командующий, а затем послышался характерный глухой голос Гурко:

— Здорово, преображенцы! Здорово, артиллерия!

— Посторонись! — кричит ротный гренадерам.

— Шгык прими, ротозей! — вторит ему унтер-офицер.

— Раздайтесь, эй! — слышится голос ординарца.

Мимо колонны, обгоняя ее, скачет генерал Гурко на

своей казачьей лошадке в сопровождении Нагловского, адъютантов, корреспондентов русских и английских газет и бородатого художника Верещагина, зорко оглядывающего живописную картину.

— Смирно! — командует полковник.

— Здорово, гренадеры! — приветствует солдат Гурко. — Как, дадим турку прикурить, чтобы небу жарко стало?

И грозное «ура!» оглашает предгорья Балкан, уходит вслед за ускакавшим генералом и его свитой. Гвардейцы идут весело, споро, хотя позади уже немалый путь. Бобин смотрит за порядком, что-то по обыкновению ворча себе под нос. Вдруг унтер-офицер заметил, что Козлов вышел из фронта и со словами «Ой, не могу!» уселся, разуваясь, на краю дороги.

— Эй, малый, подымайся! — сердито закричал Бобин, подходя к отставшему.

Но Козлов ничего не ответил и даже не пошевелился.

— Слышь, Козлов, не тебе, что ли, говорю! — повторил унтер-офицер еще более строго.

Солдат молчал.

— Не дури! Ей-богу, ремнем вытяну!

— Ой, ноженьки мои, ноженьки... — простонал Козлов и взглянул на Бобина исподлобья.

— Эге-ге, малыш, да ведь у тебя того... — переменил тон унтер-офицер, увидев окровавленные ступни Козлова.

— Еще вчера стер, дяденька, Антоп Матвеич... Моченьки моей нет...

Бобин покачал головой и, вынув из-за пазухи две овчинки, начал оборачивать ими ступни Козлову, приговаривая:

— Ты не сердись, я ведь так, для порядку обругал тебя... Ну что, легче теперь? Встань-ка, пройдись.

— Ничего... Теперь не режет, — отвечал Козлов, нагоняя с Бобиным роту.

С этого случая унтер-офицер почувствовал приязнь к Козлову. Жалко ли ему сделалось молодого солдатика или просто то была потребность пожилого одинокого человека опекать и заботиться о ком-то, только многие стали замечать, что Бобин не на шутку привязался к Козлову и взял его к себе в палатку.

В Яблоницах отряд простоял несколько дней.

Гурко в сопровождении переводчика Хранова, Николаева и ординарцев каждое утро выезжал к казачьим аванпостам, расположенным верстах в десяти от Яблониц вдоль ручья, пересекающего Софийское шоссе перед селением Усыковица.

Пять маленьких невзрачных лошадок стояли кружком (Эколо вороха сена. В стороне горел небольшой костер, на котором казаки варили суп из капусты с сухарями. Ружья были составлены в козлах. Неприятеля, по словам казаков, было не видать вовсе — он не показывался из своих нор.

Гурко, не отнимая бинокля, вглядывался в грозные кручи. Безмолвной стеной вставали темные массы гор. Главным союзником неприятеля была сама природа, дикий характер горного хребта. Впереди, на узле двух дорог к Софии — через Этрополь и Орхание, — лежало село Пра-вец, над которым на девяти вершинах мощного кряжа находились турецкие укрепления.

Командующий не знал толком ничего — ни о составе противостоящего ему на перевалах турецкого отряда, ни о силе, собираемой за Балканами, армии Мехмета-паши. По данным, полученным из Петербурга, Мехмет был по происхождению немец, девятилетним мальчиком попавший в Турцию, любил пожуировать и баловался стихами в подражание Генриху Гейне. Каков же Мехмет полководец, должно было показать ближайшее будущее.

Допрошенные начальником разведки, полковником Сердюком, пленные показали, что одно имя Гурко наводит на турок страх, что они называют его «Гяурко-паша» н твердят с ужасом: «Гяурко-хитрец... Ожидаешь его отсюда, а он обойдет тебя сзади...»

Именно о том, как бы обойти турок и ударить им в спину, размышлял теперь генерал, разглядывая кручи. Недавно болгарский проводник показал, что выйти в тыл туркам можно слева по ущелью Черного Лома, где тропа проходима для артиллерии. Гурко отправил хорунжего, князя Церетелева, с полусотней осетин произвести разведку дороги. Им было приказано избегать любых стычек и не обнаруживать своего присутствия.

— В ружье! — крикнул казак, вскакивая из-за котелка. — Ваше превосходительство, башибузуки!

Гурко направил бинокль влево, в сторону лощины, и увидел выезжавшего Церетелева со своей полусотней.

— Отставить! Свои, — спокойно сказал он, поджидая разведчиков.

Церетелев, горбоносый, с жесткими черными курчавыми волосами, выбивающимися из-нод папахи, рассказывал:

— Прошли верст тридцать в обход по плохой дороге и уперлись в перевал, где даже никакой тропы не оказалось... Испробовали все подъемы — без толку... Путь недоступен не только для артиллерии, но и для кавалерии... Обойти турок может лишь небольшая колонна пехоты...

— Значит, придется атаковать Правец с фронта и правого фланга, — медленно сказал Гурко. — Придется...

Вечером Гурко приехал к лейб-московцам, которые справляли в деревне Усыковица свой полковой праздник. Он напомнил о храбрости, проявленной ими у Горного Дубняка, и закончил свою речь словами:

— Я убежден, что выковырнете оттуда, — генерал указал на вздымавшиеся горы, — штыком с той же настойчивостью и тем же мужеством, как вы уже доказали не раз на деле...

4

Лейб-гвардии Московскому полку предстояло следовать по шоссе от Усыковицы прямо на Правец. Однако весь кряж, где засели турки, являл собой покатую кручу, атаковать которую снизу не представлялось возможным. Подошва горы состояла из каменных глыб, влезть на которые можно было разве что цепляясь за кусты. Сидящий наверху в ложементе турецкий солдат со скорострельным ружьем мог спокойно защищаться против десятерых атакующих.