Дневник. Том 1

168

оценены, то он и думает, что все в его доме будет разгромлено

и разбито вдребезги, а потому поспешил распродать имущество.

У него остались лишь кровать, кресло и чемодан». — Сверху

донизу все охвачено паникой, так что государственные совет

ники стремятся поместить свои деньги за границей, а импера

торы публикуют завещания *.

Воскресенье, 13 июня.

Вечером, после обеда, в садике у Шарля Эдмона, на малень

кой террасе неподалеку от дороги, Шарль Эдмон, Сен-Виктор

и мы скачем галопом по прошлому, добираемся до греков и

римлян и, приведя в действие свои школьные воспоминания,

высекаем из них искры неожиданных сопоставлений; мы срав

ниваем язык Тацита и латынь Цицерона — эту «латынь госпо

дина Дюпена»; * мы возносимся ко дворцу античной астроно

мии, — к «Сну Сципиона» *, этому сверхмиру с кругами, точно

у Данте, — как вдруг, в самый разгар нашей беседы, диссонан

сом взлетает к ясному небу чья-то песня, — словно возвращая

нас к реальности и заставляя умолкнуть величественный голос

прошлого, она несется по переулку и уходит дальше, в поля:

«Эгей, мои ягнятки!» Так прозвучала бы шарманка у стены с

античным барельефом.

В голове Сен-Виктора уже сложилась большая книга — «Се

мейство Борджа»; прекрасная книга — там будет вся Италия и

все Возрождение. Доверяя свои мысли нам — своим дружкам,

как он выражается, в политике и искусстве, — он, охваченный

яростным энтузиазмом, говорит о метопах Парфенона *, отчаи

ваясь найти для описания подходящие слова: нет во француз

ском языке слов достаточно священных, чтобы передать впе

чатление от этих торсов, «этих тел, в которых, словно кровь,

струится по жилам божественное начало», от этого Парфенона,

порождающего в нем «священный ужас lucus'a 1». Он хотел бы

написать книгу об античных типах, о Венере, об Атлете и т. д.

Он исходил бы из эгинских барельефов.

Говоря об античной красоте, он загорается огнем веры и

рассказывает нам совершенно серьезно, благоговейно, потря

сенный, словно язычник, преклоняющий колена при виде бо

жьего перста, историю о немецком ученом Готфриде Мюллере,

который отрицал солнечное божество в Аполлоне и погиб, сра

женный солнечным ударом! <...>

1 Священной рощи ( лат. ).

169

Пятница, 18 июня.

Дидо, бесцеремонный, как все глупцы, в связи с тем, что он

называет нашими бравадами в области стиля, спрашивает,

имеется ли у нас словарь, изданный Французской академией.

Мы чуть было не спросили: «Которого года?» Ведь словарь —

это альманах!.. Достоин жалости тот, кто не знает, что человек,

не обогащающий язык, не может стать писателем!

Суббота, 19 июня.

«История Марии-Антуанетты» поступила в продажу.

Мне попалась на глаза разносная статья о наших «Интим

ных портретах» в «Корреспондан» *. Эти литературные груп

пы — дурищи. Содержание книги для них — ничто; все сво

дится к вопросам грамматики и формы. Очевидно, мысли, вы

сказываемые в книге, их не интересуют — они не прощают

только слов. <...>

2 июля.

В деревне, в эти дни, казалось бы, уже утратившие свои

названия четверга, пятницы или субботы, — ибо ничто их не

различает, ничто, так сказать, не расчесывает, — в эти бесцвет

ные дни, измеряющиеся только двумя событиями — завтраком

и обедом, среди деревьев, объятых глубоким покоем, земли и

неба, куда мертвое время роняет час за часом с церковной коло

кольни, — читал «Ришелье и Фронду» Мишле. Стиль отрыви

стый, рубленый, шершавый, во фразе — ни связанности, ни

плавности; идеи брошены, как краски на палитру, что-то вроде

пастозной живописи * или, пожалуй, частей тела на анатомиче

ской таблице: disjecta membra... 1

Но здесь таится огромная опасность. Ведь последняя книга

этого большого поэта — прямой путь к тому, что уже сказы

вается в нынешнем отношении к развалинам прошлого и что

восторжествует завтра. Все в этой книге без прикрас, обнажено,

оголено; без лавровых венков, без одеяний, расшитых гераль

дическими лилиями, даже и вовсе без одежд. Прощупанные до

самой своей сути, люди лишены там пьедестала, а обстоятель

ства — целомудренных покровов. У славы обнаруживаются

язвы, у королевы — выкидыши. Это уже не стилос Музы, а

скальпель и хирургическое зеркало врача. Историк здесь подо-

1 Растерзанные члены... ( лат. ) *

170

бен медику, исследующему мочу, с картины голландского ху

дожника *.

Строение таза у Анны Австрийской, осмотренного, как это

бывало в «каменных мешках» Блэ *. Даже зад Короля-Солнца,

обследованный словно полицейским врачом... Никаких богов, ни

религий, ни суеверий, но лишь послед Истории, выставленный

на всеобщее обозрение. Но куда, куда же идет наш век, оста

вивший все свои иллюзии — иллюзии прошлого? Куда приведет

эта великая дорога Истории, которая скоро будет уже только

дорогой королей, королев, министров, полководцев, пастырей

народных, показанных во всей своей грязи и человеческом ни

чтожестве, — дорогой королей, подвергшихся ревизии? <...>

7 июля.

Снова немного пожили в Париже и изучали его. У Сен-Вик-

тора, в глубине дома № 49 по улице Гренель-Сен-Жермен.

В конце двора, на нижнем этаже, — маленькая гостиная, где

повсюду висят в рамках копии Леруа с рисунков Рафаэля и

старых итальянских мастеров. Приходит Сен-Виктор, взъеро

шенный, растрепанный, взлохмаченный, нечищеный, весь на

распашку, душой и телом, — славный малый, красивый, как

эфеб эпохи Возрождения, во всем своем лучезарном беспорядке;

он не создан для современной одежды, которая его полнит и

как-то начванивает.

Выходя от Сен-Виктора, мы наталкиваемся на отца Баррь-

ера: стоя в халате у дверей, он чистит жардиньерку. Говорит

нам обо всех боях, которые он выдержал в «Деба» из-за нас, о

злых нападках Саси на наш стиль, препятствующий его рек

ламе. Саси — маленький человечек, воодушевляемый мелочной

злопамятностью, занимает высокий пост главного редактора

«Журналь де Деба»; сводя все к вопросам формы, он, вместе

с целой армией учителей, вооруженных указкой, дает приют

охвостью классицизма; они вымещают на спинах второй груп

пировки 1830 года все то, что они были вынуждены сносить от

молодых талантов и независимых служителей муз... В этом —

великая опасность для партии, которая могла бы привлекать

молодежь. < . . . >

Круасси, июль.

< . . . > Слова, которые мой дядя сказал своему сыну: «Зачем

тебе друзья? Я прожил всю жизнь без них».

171

Наблюдения над природой не делают человека лучше. Они

очерствляют и ожесточают человека. Каким образом утопия,

мечта и страстное влечение к добру, состраданье к животным и

всему живому могут зародиться перед этим зрелищем фаталь

ности, этим замкнутым кругом взаимоистребления, где все сви

детельствует о господстве грубой силы, где лишь то справед

ливо, что необходимо, перед зрелищем, убивающим всякую веру

и всякую надежду, где среди живых существ — от самого ма

лого до самого большого, от самого благородного до самого жал

кого — жизнь поддерживается только убийством?

Столяр-краснодеревец одним только словцом, чисто народ

ным словечком определил стиль нашей бесстильной эпохи —

стиль XIX века. Он сказал: «Все это — хлёбово».

Девичья кожа, гладкая, как старые лестничные перила.