Мёртвая зыбь

— Костя! Вы — душка! Может я не все поняла, но, наверное, у слуги Эйлера не было такой ленты?

— Безусловно не было.

— Вот теперь поверю и в крытые стадионы, и в мосты через проливы… Но только боюсь, что на такой паутинный мост не рискну ступить.

— Ничего! — улыбнулся Костя. — Я возьму вас на руки.

Оба засмеялись.

Костя, конечно создаст наливные стержни в лабораторных условиях, но может быть найдутся читатели, которые смогут воспроизвести на практике негнущиеся в продольном изгибе легкие трубы, которые заменят толстые стержни в инженерных конструкциях?

Костя распрощался со мной и вышел в переднюю, где как по некому сигналу появилась и прощавшаяся с моей женой Соня. Костя и Соня вышли вместе.

Я смотрел в окно из кабинета, как они шли по двору. Шли, нежно взявшись за руки. Все-таки загадочная реликвия выполнила одно загадочное дело!

И другие может быть выполнит?”

Званцев закончил чтение.

— Пусть я ничего не понимаю в математике, — первой отозвалась Савва, — но я в восторге от вашего кота, полюбила Соню с Костей, поверила в переселение душ с помощью блуждающего электронного облачка, и преклоняюсь перед Эйлером и его слугой.

— Соглашаясь с вами, добавлю, что меня особенно заинтересовала математика в примечаниях. Это мое хобби. И немало читателей отнесутся к рассказу так же, — сказал Лифшиц.

— Нашему Саше ничего не стоит назад прыгнуть через дриста темных лет, — в своем обычном стиле, ввернув “словечко”, высказался Антонио Спадавеккиа.

— А я увидел избушку на курьих ножках, — заметил художник Ефимов. — Должно быть, баба Яга получила инженерное образование. Я ее нарисую.

— А мне показалось, что теплоход остановился во Франфуркте-на-Майне, и мы услышали обо всем этом на немецком берегу, — заключила Женя Калашникова. — Спасибо вам, Саша. Вы скрасили нам безостановочный унылый путь.

Глава шестая. Сухой закон и памятники

Дверей там издавна не запирают.

И воровства совсем не знают.

Великое княжество Финляндское получило из рук Ленина независимость в 1918 году впервые за свою историю подчинения то Швеции, то России. Страна трудолюбия, твердых традиций и основ высокой нравственности стала эталоном европейского благополучия.

Теплоход “Победа” стоял на рейде в Гельстнфордском порту, а туристы были переправлены на берег в Хельсинки. Такое разночтение в названии столицы происходит от существования двух государственных языков — финского и шведского.

— Столица не блещет историческими достопримечательностями, — заметил Лифшиц. — Похожа на большой губернский город былой России с православным собором на главной площади.

— Финская достопримечательность — в народе, — отозвался Званцев. — Здесь не в ходу дверные замки и в памяти людей сохранился старинный обычай отрубать за кражу левую руку, а за повторное воровство и вторую руку. Это жестокое наказание оказалось действеннее тюремного заключения и обходилось общине дешевле. Не требовались тюрьмы, их охрана и питание арестантов. Но вместе с цивилизацией пришло и сопутствующее ей зло — организованная преступность. Однако возникшие в былых суровых нравах традиции сохранили здоровую крепкую нацию.

Знакомство с финскими обычаями началось с обеда, заказанного туристам в ресторане.

Он был сервирован, как на былом пиру, на большом, длиной во весь зал столе. А напротив, на таком же огромном, был накрыт “шведский стол”. Он поражал обилием овощных блюд и разнообразных закусок. К нему полагалось подходить и стоя выбирать все, что по вкусу, закусить “а ля фурше”, не садясь. И после этого занять свое место за столом, где у каждого прибора стоял стакан чудесного парного молока. Без него финны не обедают.

Званцеву это так пришлось по душе, что он постарался перенести этот обычай к себе домой, и всю жизнь без стакана молока не обедал.

А шведский стол был уставлен капустными, морковными и помидорными блюдами и непременным луком, свежим или маринованным, черной и красной икрой, нежными горячими булочками, манящей селедкой, балыком со слезой и таящими во рту семгой, севрюгой и осетриной. Часть стола занимали сыры всех сортов: от швейцарского и голландского до остро пахнущего рокфора.

Это зрелище продуктового изобилия ошеломило туристов, которые помнили сравнительно недавнее военное время с продуктовыми карточками разных категорий — рабочих, служащих, детских.

Такое изобилие напоминало витрины богатых магазинов капиталистических столиц. Глядя на них, все хочется купить, но денег у туристов нет.

— А здесь все “На халяву”, бесплатно! Ешь не хочу! — сказал Антонио, подходя к шведскому столу.

И кое-кто из туристов не смог удержаться от искушения. И собирал с выставленных блюд все, что только мог, помня, что платить ничего не надо и, если не съесть, то пропадет…

В числе этих едоков выделялась высокая фигура “работника Метростроя”, который поглощал капиталистические яства, соответственно своему росту. Но он не был одинок, отдавая щедрую дань всему, что было выставлено напоказ и на съедение, чтобы потом, пересиливая себя поглотить за обеденным столом бульон с гренками и бифштекс по-гамбургски.

Конечно, это вызвало удивление у финнов. Но, к счастью, лишь у обслуживающего ресторан персонала, достаточно вышколенного и боявшегося потерять работу, чтобы поделиться с кем-либо своим удивлением.

Среди ценителей диковинного в ту пору для советских людей изобилия были и просто гурманы, которые критически относились к предложенному угощению, считая, что оно все-таки слишком знакомо и не хватает в нем кушаний французской, итальянской даже китайской кухни.

По-своему критически отнесся к шведскому столу и Антонио Спадавеккиа.

Он сетовал за чашкой послеобеденного кофе на нарушение международных норм:

— Есть селедка, а нет водки! Куда это ягодица!

— Не забывай, Тоня, что в этой стране — сухой закон, — урезонивал его Званцев.

— Знаю я какой это закон, — отвечал Антонио. — Любители спиртного в Ленинград ездят разгов-н-еться там до положения риз. В Выборге им льготные пограничные правила создали.

— В Америке тоже был сухой закон, — заметил Лифшиц. — Так там бутылочки для спиртного сделали специально для внутреннего кармана пиджака. И беззаконных пьянчуг больше было, чем до введения закона и посоле его отмены.

— Запретный плод сладок, — заключил Званцев.

Сергей Федорович из Метростроя, уже не волнуясь, что Спадавеккиа сбежит в Финляндии, все же не знал покоя и не давал его Званцеву. Улучив после обеда момент, он, с трудом из-за перегрузки “на халяву” желудка, склонясь к его уху, вполголоса говорил:

— Я должен предупредить вас, Александр Петрович, что туристка вашей группы Софья Исаковна приглашена в гости сыграть в шахматы к еврею-миллионеру, выходцу из России. Надо проследить когда и с чем она вернется.

— Вы меня с кем-то спутали, Сергей Федорович. Я слежкой за своими товарищами не занимаюсь.

— Я вам сообщил, чтобы вы знали. Рыбак рыбака видит издалека.

— Общение с людьми за рубежом — лучший способ знакомства туриста со страной.

Званцев вспомнил об этом разговоре, когда встретил Софью Исаковну в Москве во время матча на первенство мира по шахматам между Ботвинником и Петросяном. Она увидела его среди зрителей и, когда Саша вышел в фойе зала имени Чайковского, подошла к нему:

— Вы не представляете, Александр Петрович, сколько неприятностей я имела здесь в Москве из-за того, что сыграла в Хельсинки пару партий в шахматы с финном на его квартире. Из-за грязной сплетни, будто я переспала с ним, мне даже пришлось остаться без работы.

— Зато Сергей Федорович, наверное, получил поощрение по работе.

— Я так и думала, что это он. Меня Антонио Эммануилович предупреждал.

Другая туристка подошла к Званцеву еще в Хельсинки.

— Александр Петрович, вы помните меня? Мы с вами получили на корабле первый приз за краковяк на конкурсе танцев. Благодаря вам. Это вы так лихо сплясали. Как истый шляхтич!