Мёртвая зыбь
Мёртвая зыбь читать книгу онлайн
В новом, мнемоническом романе «Фантаст» нет вымысла. Все события в нем не выдуманы и совпадения с реальными фактами и именами — не случайны. Этот роман — скорее документальный рассказ, в котором классик отечественной научной фантастики Александр Казанцев с помощью молодого соавтора Никиты Казанцева заново проживает всю свою долгую жизнь с начала XX века (книга первая «Через бури») до наших дней (книга вторая «Мертвая зыбь»). Со страниц романа читатель узнает не только о всех удачах, достижениях, ошибках, разочарованиях писателя-фантаста, но и встретится со многими выдающимися людьми, которые были спутниками его девяностопятилетнего жизненного пути. Главным же документом романа «Фантаст» будет память Очевидца и Ровесника минувшего века. ВСЛЕД за Стивеном Кингом и Киром Булычевым (см. книги "Как писать книги" и "Как стать фантастом", изданные в 2001 г.) о своей нелегкой жизни поспешил поведать один из старейших писателей-фантастов планеты Александр Казанцев. Литературная обработка воспоминаний за престарелыми старшими родственниками — вещь часто встречающаяся и давно практикуемая, но по здравом размышлении наличие соавтора не-соучастника событий предполагает либо вести повествование от второго-третьего лица, либо выводить "литсекретаря" с титульного листа за скобки. Отец и сын Казанцевы пошли другим путем — простым росчерком пера поменяли персонажу фамилию. Так что, перефразируя классика, "читаем про Званцева — подразумеваем Казанцева". Это отнюдь не мелкое обстоятельство позволило соавторам абстрагироваться от Казанцева реального и выгодно представить образ Званцева виртуального: самоучку-изобретателя без крепкого образования, ловеласа и семьянина в одном лице. Казанцев обожает плодить оксюмороны: то ли он не понимает семантические несуразицы типа "Клокочущая пустота" (название одной из последних его книг), то ли сама его жизнь доказала, что можно совмещать несовместимое как в литературе, так и в жизни. Несколько разных жизней Казанцева предстают перед читателем. Безоблачное детство у папы за пазухой, когда любящий отец пони из Шотландии выписывает своим чадам, а жене — собаку из Швейцарии. Помните, как Фаина Раневская начала свою биографию? "Я — дочь небогатого нефтепромышленника?" Но недолго музыка играла. Революция 1917-го, чешский мятеж 18-го? Папашу Званцева мобилизовали в армию Колчака, семья свернула дела и осталась на сухарях. Первая книга мнемонического романа почти целиком посвящена описанию жизни сына купца-миллионера при советской власти: и из Томского технологического института выгоняли по классовому признаку, и на заводе за любую ошибку или чужое разгильдяйство спешили собак повесить именно на Казанцева.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
— Ах, вот как! — вспылил Герберт. — В таком случае я подарю эту реликвию нашему гостю. Он мастер создавать и решать шахматные этюды. Так пусть разгадает и эту задачу…
Так я стал обладателем загадочной реликвии, которой суждено было сыграть роль в судьбах близких мне людей.
* * *
Нет! Рассказ пойдет не о призраках былого! Просто у меня встретились внучка подруги моей жены Соня, студентка физико-математического факультета и великий мастер, рукодел и выдумщик Костя из одного НИИ.
Соня, войдя первой, сразу заметила пожелтевший листок бумаги на моем столе и порывисто бросилась к нему:
— Это же формулы! — обрадовалась она. — И такие старые. Что это?
— Формулы самого Эйлера, записанные его слугой.
Тут Соня воспылала к старому обрывку бумаги таким всесокрушающим интересом, что ее рыжеватые курчавые волосы, казалось, сейчас вспыхнут огнем.
— О чем, о чем они? — допытывалась она.
— Надо быть знатоком творчества гения, чтобы хотя бы отнести их к какой-либо отрасли знания, где он оставил свой ценнейший вклад.
— А я догадалась! — задорно воскликнула Соня. — Это из моей любимой теории чисел! Эйлер, наряду с другими исследователями, доказывал правильность Великой теоремы Ферма для третьей степени[4].
— Кажется в этом сейчас сомневаются? — напомнил я.
— Все равно это ужасно интересно! Всмотритесь в формулы. Многие величины возведены в куб[5]! Поверьте, это не случайность!
И тут вошел Костя, ладно скроенный, атлетического сложения, с зачесанными назад густыми волосами и прищуренным взглядом продолговатых глаз на скуластом лице.
Мы с ним занимались всяким изобретательством вроде фотоскульптуры и бесшумных дверей.
Костя принес макет такого устройства и рассчитывал сыграть очередную партию в шахматы.
— Это Костя Улыбин, — представил я его Соне.
Не знаю, формулы ли или девушка, их рассматривающая, привлекли внимание Кости, но он с напускной небрежностью спросил, показывая на реликвию:
— Что это за макулатура?
Соня с укором посмотрела на него и выразительно сказала:
— Это же формулы, написанные слугой Эйлера под его диктовку.
— И вы сразу догадались к чему они относятся? — покачал головой Костя.
— Мне показалось, что это из теории чисел.
— Всякая теория хороша, если она полезна практике. А в отношении теории чисел… не знаю, можно ли это утверждать?
— А Великая теорема Ферма, над которой триста пятьдесят лет трудились математики всего мира?
— А не зря ли трудились? — заметил Костя.
— Ах вот вы какой! А можно вам напомнить, что сам Пьер Ферма говорил?
И Соня с чувством процитировала:
— “Наука о целых числах является прекрасной и наиболее изящной”. Вот так!
— Я бы отнес это скорее к прекрасной даме, чем к науке, вполне бесполезной. Например, к вам, милая девушка!
— В восторге от такого комплимента, но в отчаянии от подобного незнания, скажем, теории групп, рожденной этой “бесполезной” наукой, без чего современные физики не поставили бы ни одного опыта на синхрофазотроне.
— Теория групп и синхрофазотрон — это вещь! Лежачего не бьют, — поднял руки Костя.
— Но добивают, — не успокаивалась Соня.
— Осторожно, Костя, — шутливо предупредил я. — Соня Ковалева — не только математик, но и почти Софья Ковалевская…
— Ну, вот еще! — передернула острыми плечиками Соня, опуская глаза.
— Если так, то уж позвольте и мне взглянуть на этот доисторический экспонат из палеонтологического музея. Тут, кроме ваших загадочных формул еще что-то начиркано.
— Не начиркано, а начерчены курьи ножки, допотопный наш Кулибин.
— Почему Кулибин? — удивился Костя.
— А как же! К. Улыбин. Получается — Кулибин. Разве не так?
Склонясь над реликвией и рассматривая ее, Костя говорил:
— Значит, сама баба-Яга свою избушку на курьих ножках чертила…
Соня звонко рассмеялась.
— Скорее баба-Яга, чем слепой человек!
— Но к слепому Эйлеру это, видимо, имеет кое-какое отношение.
— Увы, математика имеет дело с реальными величинами, а не с “мнимыми” фантазиями.
— И все-таки сдается мне, что здесь продольным изгибом пахнет.
— Не представляю его запаха, равно как и ваш логический путь мышления.
— Очень простой путь. Эйлер дал основополагающие формулы продольного изгиба. Жаль, не помню.
— Не беспокойтесь, я помню, — и Соня, схватив чистый лист бумаги, четким почерком написала формулу[6].
— Думаю я, что трудно связать эту формулу для продольного изгиба с каким-то черновиком рисунка, на котором записали совсем иные формулы.
— Вот именно — иные! А почему иные?
— Иначе быть не могло! Эйлер работал в стольких различных областях знания, что найденные записи могут и не относиться к какой-то одной.
— Но формулы продольного изгиба здесь нет! Есть только рисунок сооружения, которое по этой формуле нагрузки не выдержит.
— Вы так думаете?
— Пока догадываюсь. Ведь вы тоже лишь догадываетесь по поводу своих формул из теории целых чисел.
— А знаете что, К. Улыбин! Предлагаю соревнование. Кто кого? Вы будете разгадывать свою избушку на курьих ножках, а я — загадочные формулы. Идет?
— Согласен.
— Тогда по рукам!
И я разнял рукопожатие новоявленных искателей истины.
А сам, проводив их, вернулся к столу и задумался над реликвией…
* * *
Наука к истине ведет,
Но движется спиной вперед. из сонета автора
Стареющий, но бодрый ученый проснулся, как всегда, точно в обычное время, лежа в постели под нарядным балдахином, и позвал верного слугу.
Тот уже был наготове.
Эйлер снял традиционный ночной колпак. Слуга уже приготовил ему расшитый золотом камзол и непременный парик, и не старомодный с локонами до плеч, а современный, завитый, с короткой стрижкой.
Великий ученый не заботился о своей внешности, он не мог видеть себя, даже стоя перед зеркалом. В этом деле он полностью доверял слуге, и знал наверняка, что выглядит достойно.
С той же пунктуальной педантичностью привычным путем, без помощи поводыря, он прошел сначала в столовую, украшенную гравюрами любимых видов Санкт-Петербурга, прежде он часто любовался ими. Горячий кофе и кусочки теплого хлеба были уже приготовлены. Эйлер неторопливо позавтракал. Затем, сделал знак рукой следовать за собой слуге, уже успевшему все убрать со стола, и твердой походкой направился изученным до каждого шага путем в свой рабочий кабинет.
Там подошел к довольно странному письменному столу с тяжелой, громоздкой столешницей, стоящей на удивительно тоненьких ножках, с виду грозящих прогнуться, если рискнуть облокотиться на него.
Эйлер сел в пододвинутое слугой кресло и откинулся на высокую спинку. Потом нагнулся и недоверчиво ощупал тоненькие ножки стола, неодобрительно покачал головой.
Слуга уже пристроился с другой стороны стола, придвинув к себе чернильницу, песочницу, и, заложив гусиное перо за ухо, ждал начала работы.
— Вот что, друг мой, — обратился к нему Эйлер. — Помнишь, как еще я сам записал доказательство теоремы Ферма для третьей степени? Поищи-ка его. И когда ты уберешь эти куриные ножки из русской сказки из-под моего стола и поставишь его на прежние опоры?
— Когда господину Эйлеру будет угодно.
— Мне угодно было бы, чтобы ты хоть кого-нибудь познакомил со своей выдумкой как обойти продольный изгиб.
— Это невозможно, господин Эйлер.
— Почему же невозможно?
— Нельзя допустить, чтобы люди перестали пользоваться формулами господина Эйлера, так обогатившими науку о прочности, которые я, как ваш слуга, имел честь переписывать.
— Пора тебе понять, что ты давно уже не мой слуга, а СЛУГА НАУКИ!
— Что вы, господин Эйлер! Я лучше завтра же заменю эти ножки стола на прежние. А о моей выдумке лучше всего забудьте, как о неудачной шутке сына простого крестьянина.