Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936

Это уже не критика; это – оскорбление. Это непрерывная, ежедневно возобновляемая, волна за волной, атака на правительство, «которое всегда желало создания только ложной безопасности». «Франция страдает от ластейриосклероза» [87]. Острота, позаимствованная, впрочем, у Гроклода. Правительство обвиняют в том, что оно предлагает своему большинству «брак на смертном одре». Г-н Андре Тардье, впрочем, ясно видел и превосходно объяснил, что опасность для национальной валюты связана с неосторожным увеличением страшного текущего долга. Он бичует правительство за «два года бездействия». «Безволие, непоследовательность» – это еще самые мягкие эпитеты. Все язвы французских финансов были обнажены. «Я готов, – говорил г-н Тардье премьер-министру, – умереть за родину, но никак не за правительство».

Подписка на заем «Национального кредита» дала полтора миллиарда вместо ожидаемых четырех. Валютная буря разразилась в феврале 1924 года. В своей брошюре «Финансовая драма и ее виновники» гг. Жан Монтиньи и Жак Кейзер приводят критические высказывания правых деятелей по адресу правительства, а также высказывания, взятые из газет. «Тан» пишет 21 января 1924 года: «Если справедливо, что управлять – это значит предвидеть, то правительство совершило тяжкую ошибку. Финансовая программа, кое-как состряпанная за двадцать четыре часа, свидетельствует о его растерянности». Г-н Тардье в «Эко насьональ» проявил не больше любезности: «Правительство дало такие доказательства бездарности, сначала беспечности, а затем лихорадочной деятельности, что невозможно думать об излечении кризиса доверия, от которого страдает страна, пока оно будет находиться у власти». Г-н Франсуа-Марсаль заявил финансовой комиссии сената 8 марта 1924 года, говоря о правительстве: «Серьезное положение, в котором мы оказались, объясняется его политикой. Ничего не было сделано, чтобы избежать кризиса доверия, от которого мы сейчас страдаем. Я, кроме того, был поражен тем, что правительство не выказало доверия комиссии и что оно не сказало ей того, что должно было сказать… Оно не было с нами откровенно и не доверяло нам; и оно не имеет больше права на наше доверие». 12 марта г-н Франсуа-Марсаль заявил по поводу доклада г-на Беранже: «Я нахожу… что выражения доклада недостаточно суровы в оценке внутренней и внешней политики правительства в течение 1923 года».

9 апреля 1924 года оба комитета экспертов представили свои доклады репарационной комиссии. Луи Барту поблагодарил их в следующих выражениях: «Ваша работа открыла новую эру в столь беспокойной истории неустойчивого мира, где человечество ищет своего равновесия».

В письме от 9 апреля 1924 года на имя председателя репарационной комиссии Чарльз Дауэс уточнил намерения первого комитета экспертов. «Глубоко сознавая свою ответственность перед вашей комиссией и совестью всего мира, комитет, – писал он, – придерживался в своем плане принципов справедливости и права и соблюдал взаимные интересы в том, что касается главенствующей роли, в чем жизненно и длительно заинтересованы не только кредиторы Германии, но и сама Германия и весь мир. Раз установив и приняв эти принципы с общего доброго согласия, являющегося прочной основой всех начинаний и лучшей защитой всеобщего мира, надо рассматривать рекомендации этого комитета не как карательные меры, но как средства, предназначенные помочь экономическому восстановлению всех европейских народов и торжественному открытию нового периода счастья, процветания и обеспеченного мира».

Германия должна платить налоги в пределах своих возможностей, так же как и ее кредиторы. С самого начала стремились увеличить поставки до максимума в соответствии с непрерывным ростом немецкого производства. Наличие охранных мер нисколько не препятствует выполнению контрактов. Комитет провел 54 пленарных заседания; валютный комитет провел 81 заседание и бюджетный подкомитет – 63.

11 апреля 1924 года репарационная комиссия единогласно одобрила решения доклада экспертов и рекомендовала его выводы заинтересованным правительствам. Однако она ставила свое окончательное согласие в зависимость от согласия правительства рейха. Штреземан дал его. 12 апреля председатель совета министров Пуанкаре выразил сожаление, что репарационная комиссия действовала с такой поспешностью, и сделал оговорки. 14 апреля Луи Барту защищал свою тактику как более «политичную». «Мне казалось необходимым, – писал он, – вернуть Франции ее настоящее лицо и использовать заключения экспертов, определенно принятые за основу для дальнейшей дискуссии, чтобы показать вопреки широко распространенной клевете, что «оккупация Рура является средством воздействия и не таит в себе никакой мысли об аннексии». Прием, оказанный во Франции, Европе и в Соединенных Штатах решению репарационной комиссии, позволяет мне думать, что я не должен сожалеть о своей позиции, ибо ни права Франции, ни права ее правительства не были принесены при этом в жертву, так как те и другие подтверждены в докладе первого комитета».

Расхождение во мнениях между Луи Барту и премьер-министром обнаружилось в этой переписке, достаточно кислой, несмотря на безупречную учтивость выражений. Луи Барту опасался изоляции Франции; он заявил об этом твердо и определенно. 16 апреля германское правительство прислало свое принципиальное согласие. 17 апреля репарационная комиссия вновь единогласно одобрила доклад экспертов. 25 апреля французское правительство сообщило, что оно с большим интересом ознакомилось с ним и требовало уточнений. Но в общем оно приняло его, как заявил об этом г-н Пуанкаре 26 августа в сенате. Также поступили бельгийское и итальянское правительства. 30-ого репарационная комиссия приступила к осуществлению предварительных мероприятий для введения в действие плана; она создала три организационных комитета (банков, железных дорог и промышленных залогов).

Правительство 11 мая

В поисках мира. Лондонская конференция

Выборы 11 мая 1924 года ознаменовались успехом «Левого блока».

1 и 2 июня 1924 года я от имени партии радикалов и радикал-социалистов обратился к съезду социалистической партии с двумя письмами. В первом я писал: «…что касается внешней политики, то существует долг, который доминирует над всеми остальными: построить мир. Чтобы добиться победы на выборах, которая сделала бы возможным осуществление этой задачи, социалисты и радикалы дружественно объединились… Страна явно желает, чтобы это сотрудничество продолжалось в правительственных советах, дабы провести в жизнь решения нации. Народ выполнил свой долг; теперь наша очередь. Поэтому от имени моей партии я прошу социалистическую партию о полной поддержке; мы готовы обсудить с вами необходимые средства и условия». Утром 2 июня произошло свидание делегатов радикалов с делегатами социалистов. Они быстро пришли к принципиальному согласию. От меня попросили лишь письма и более подробной программы, которые я в тот же день направил Леону Блюму. Но съезд социалистов решил отклонить участие в правительстве. Леон Блюм ответил мне: «Социалистическая партия знает, что мощное движение общественного мнения страны, движение, которое особенно легко понять на следующий день после борьбы, предпринятой сообща во многих департаментах, ожидало успеха от сотрудничества партии радикалов и социалистической партии в правительстве. Социалистическая партия отдает себе также ясный отчет в разочаровании, которое охватило бы большинство нации, если бы горячая надежда, которую породила победа 11 мая, оказалась неосуществленной. Партия учитывает серьезность всех последствий, которые это разочарование могло бы вызвать. И все же она не считает возможным в нынешних обстоятельствах принять сделанное ей предложение». Густав Тери изложил документы и ознакомил с фактами в газете «Эвр» от 1 февраля 1927 года.

6 июня 1924 года г-н президент Мильеран предложил мне сформировать новый кабинет «в целях осуществления идей, которые восторжествовали в результате всеобщего голосования во время недавнего опроса нации». Официальное коммюнике Елисейского дворца сообщало, что «состоялся обмен мнениями, который не выявил никакого разногласия относительно программы», но «поскольку депутат Роны коснулся вопроса о президенте», г-н Мильеран заявил, что не может рассматривать вопрос, «ставить который запрещает уважение к закону». Что касается русского вопроса, то, по правде говоря, мне показалось, что президент был более чем сдержан. Само собой разумеется, я не имел никакого права поднимать вопрос конституционного порядка; я мог лишь согласиться или отказаться. Я считал, что моральный долг запрещает мне брать на себя миссию, которую предлагал мне глава государства после того, как он публично выступил против моих друзей. Сведения, которые я дал прессе, вкратце излагали мою точку зрения во время беседы, очень для меня неприятной, но не позволившей мне колебаться в выборе долга. «Моя программа была опубликована. Г-н президент республики соблаговолил сказать, что он знает ее… После того как я в течение всей выборной кампании защищал «Левый блок», я ни на секунду не мог подумать о том, чтобы образовать министерство без участия этих левых партий, чье решение относительно конституционной роли президента было недавно опубликовано. Так как положение вещей не позволяло образовать правительство, опирающееся на левое большинство, я должен был отклонить предложенный мне мандат». Я надеюсь, что мне удалось это сделать в выражениях, достойных высокого положения пригласившего меня лица. Я настаивал на характере моего ответа, обязательного только для меня. В момент прощания, когда я извинялся за свой отказ, т-н Мильеран сказал мне: «Я сожалею об этом для вас, сударь».