Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936

Мне посоветовали посетить монастырь урсулинок на улице Жарден. Крохотная площадь под сенью клена. Не в Невере ли я, возле монастыря сестер-визитандинок [84]? В приемной к решетке проскользнула маленькая ирландская монашка, у нее на груди в стеклянном филигранном футлярчике изображение черепа Монкальма. Она рассказывает мне символическую легенду о лампаде, пожертвованной по обету монастырю в начале XVIII века одной верующей дамой, которая постриглась после неудачного романа. Я нахожу могилу Монкальма на узком плато, которое возвышается над лесистым обрывистым берегом. Именно здесь разыгрался последний акт драмы между Вольфом [85] и им. Несколько тысяч человек с каждой стороны; скорее дуэль, чем сражение; маленькая мельница, как при Вальми. На месте, где Вольф взял приступом крепостной вал, посадили дерево. Последнее свидетельство того, что мы здесь были» – дерево названо «маем».

За время этого короткого путешествия я постоянно сталкивался с французской действительностью. Я встречался с ней на каждом шагу. Германо-американские круги, херстовская пресса и газеты крайне левых относились к нам резко враждебно. Немцы продолжали свою пропаганду. Граф Бернсторф опубликовал в журнале «Карент хистори» резкую статью, где признавал, что политика выполнения была для его страны лишь маневром для отсрочки. Г-н Ллойд Джордж произнес речь, где высказался за предложение Юза и учреждение комитета экспертов. Несколько сенаторов, в том числе Мак-Кормик, выступили против нас с несправедливыми и жестокими словами. Поддерживали нас главным образом в университетах. Выше всех, свободней всех и чище всех звучал голос президента Вильсона [86]. Из своего уединения, откуда он не выходил, Вильсон высказался против экспедиции в Рур, но порицал тех, кто повернулся спиной к своим военным союзникам и отказался взять на себя долю ответственности в деле организации мира.

Сформирование кабинета Штреземана 14 октября 1923 года, за которым почти сразу последовало прекращение пассивного сопротивления, дало французскому правительству то первое удовлетворение, которого оно требовало. Поэтому оно сообщило Лондону 26 октября о своем согласии на образование комитета экспертов, назначаемого репарационной комиссией, при условии, что в него не будут включать представителей Германии, он будет играть чисто консультативную роль и не сможет ни предлагать, ни делать Германии никаких уступок. Это последнее условие повлекло за собой срыв переговоров. Договориться с Форейн оффис о тексте приглашения Соединенных Штатов оказалось невозможным, и 9 ноября американский государственный секретарь сделал категорическое заявление о бесполезности экспертизы, ограниченной в соответствии с желаниями Франции.

Репарационная комиссия снова занялась этим делом; 11 ноября она получила от премьера Пуанкаре поручение добиться учреждения комитета экспертов. Задача была трудной. Надо было преодолеть сопротивление британского делегата, который сначала ответил, что Франция «требует пилюль против землетрясения». Американец Логан оказывал Луи Барту самую активную и самоотверженную помощь. 30 ноября 1923 года репарационная комиссия решила назначить два комитета экспертов в составе представителей союзных и присоединившихся стран, поручив одному из них изучение вопроса бюджетного равновесия и стабильности валюты Германии, а другому – рассмотреть вопрос об утечке капиталов. Луи Барту создал оба комитета 15 января 1924 года. «Надо в конце концов к чему-то прийти, – сказал он. – Не только кредиторы Германии, но и сама Германия заинтересованы в урегулировании вопроса репараций. Не будет преувеличением сказать, что от этого зависит мирное равновесие во всем мире».

13 декабря 1923 года директор Главного фондового управления потребовал, чтобы – поскольку нельзя коренным образом изменить финансовую политику – был увеличен наличный авансовый фонд Французского банка. Это являлось, по его мнению, единственным средством спасения от дальнейшего увеличения текущего долга. Если к 1924 году применить ту же систему расчета, что и к предыдущему году, «заменяя тайный аванс в 500 миллионов, обещанный Французским банком кредитным учреждениям, то окажется, что казначейство в этом случае получило бы 23 300 миллионов, то есть сумму, превышающую на 100 миллионов максимум, предусмотренный предполагаемым соглашением с Французским банком. Значит, к тому времени у Французского банка уже просили тайного аванса в 500 миллионов. Директор Главного фондового управления добавляет: «…министр, без сомнения, убедится, что при всех обстоятельствах существует необходимость обратиться к кредитным учреждениям, хотя бы для того, чтобы частично скрыть безнадежное положение казначейства накануне займа «Национального кредита». Наконец, продолжая протестовать против выплаты авансов Французского банка казначейству, на которую согласился министр, он заканчивает свой доклад следующими словами: «Я считаю, наконец, необходимым привлечь внимание министра к тому факту, что решение, все неудобства и всю тяжесть которого я пытался доказать в последний раз, было вызвано не столько причинами технического порядка, сколько тем волнением, которое произвела в публике бешеная кампания в печати в последние дни. Между тем множество признаков позволяют мне думать, и я не боюсь писать об этом, что эта кампания была поднята и поддерживается административным персоналом Французского банка, назначение которого находится в руках правительства. Министр, чье право свободного решения было, таким образом, ущемлено по инициативе государственного чиновника, сочтет, без сомнения, необходимым прибегнуть к определенным санкциям. Я добавлю, что в том случае, если эта санкция не будет принята, престиж казначейства по отношению к Французскому банку будет подорван со всеми последствиями, которые может иметь в будущем подобное положение вещей».

Рапорт директора Главного фондового управления разоблачал не только безнадежное положение казначейства в конце 1923 года. Он вскрывал один из пороков в деле организации, от которого страдала Франция. Чтобы принудить министра принять решение, благоприятное банку, персонал этого учреждения, назначаемый правительством, «поднимает и поддерживает» кампанию в печати, возбуждает общественное мнение и вынуждает таким образом несчастного министра принять решение, хотя он и так благодаря размерам текущего долга целиком во власти общественного мнения.

Надо, впрочем, заметить, что г-н Андре Тардье со своими друзьями отнеслись гораздо суровее к правительству Пуанкаре, чем радикалы. Когда фунт внезапно поднялся до 96, а затем до 123 франков, когда паника охватила валютный рынок, «Эко насьональ» стала метать громы и молнии. «Идти за подобным правительством, – писал г-н Андре Тардье 18 января 1924 года, – так же глупо, как без причины высовываться из-за бруствера под огнем пулемета». Но самые жестокие удары были припасены для г-на Пуанкаре, который, «несмотря на четыреста или пятьсот речей на кладбищах», «ищет в карманах французских налогоплательщиков те миллиарды, которые он поклялся вывезти из Эссена» (19 января). Смеются над министром финансов г-ном де Ластейри, за то, что он не смог выдумать другого лекарства для бедственного положения страны, как поговорить по душам с полицейским комиссаром биржи.

Одно название статьи, появившейся в понедельник 21 января 1924 года – «Высокомерие банкротов», – говорило об усилении атаки. Г-н Пуанкаре только что дал объяснения финансовой комиссии; я помню эти трагические заседания, на которых мы, радикалы, если не поддерживали главу правительства, то избегали заявлений или речей, которые могли бы осложнить финансовое положение, и без того явно тяжелое. Г-н Тардье высказался без всяких околичностей: