Элеонора Дузе

гению Дузе и Ибсена»), Дузе не могла справиться с состоянием де¬

прессии и раздражительности. Это сказалось особенно в Сан-Паулу,

где царила ужасная неблагоустроенность в театре и в гостинице.

После турне по Бразилии Люнье-По вынужден был оставить заботы

о Дузе и отправиться назад в Европу, чтобы помочь в делах своей

жене, актрисе Сюзан Депре173. Что касается Дузе, то она двинулась

дальше, в Буэнос-Айрес, в сопровождении нового импрессарио, пор¬

тугальца Фаустино да Роза, компаньона одного итальянца, не вну¬

шавшего ни малейшего доверия.

Вернувшись в Европу, Дузе с большими перерывами дала несколь¬

ко спектаклей в Германии и Австрии, после чего уединилась в не¬

большой скромной вилле в Фосса дель Абате, неподалеку от Виаред-

жо, в надежде немного поправить вконец расшатанное здоровье.

В конце 1907 года, после одиниадцатилетнего перерыва, Дузе в

четвертый и последний раз приехала в Россию. В свой репертуар она

включила «Гедду Габлер», «Джоконду» и «Монну Ванну». За то время,

что она не была в России, в русском театре произошли огромные из¬

менения 174. В 1898 году Станиславский и Немирович-Данченко осно¬

вали Художественный театр, открыв эпоху психологического реализ¬

ма пьесами Чехова, Горького, Ибсена. Наряду с драматургом большую

роль стал играть режиссер, подлинный создатель спектакля. На фоне

разнообразных эстетических течений, возникших в это время в рус¬

ском театре, особое место заняла деятельность Мейерхольда, утвер¬

ждавшего в своих спектаклях новую тенденцию, новую «театраль¬

ность».

Долгая разлука с Дузе не поколебала верности русской публики

великой итальянской актрисе. «Время пощадило благословенную...

Реализм, который исповедует она, есть реализм Достоевского и Толс¬

того, возвышенно-простой и смиренно-мудрый... Для нас настоящий

приезд Дузе — большое событие»,— писал петербургский критик

Юрий Беляев175 («Новое время», 10 января 1908 года).

В одном из интервью, данном Дузе в Москве, она сказала о своем

восхищении Толстым, Тургеневым, Достоевским. «Ваши Горький,

Чехов, Андреев,— добавила она,— сказали или хотели сказать что-то

новое, какое-то новое слово... Я была бы счастлива, если бы кто-ни¬

будь указал мне русскую драму... В ее постановку я бы вложила всю

свою душу». Подобное желание она высказывала в свое время и

Сергею Волконскому. Однако тогда никто не вызвался ей помочь,

так же как никто не поддержал ее желания сыграть в «Трех сест¬

рах» Чехова.

В этот приезд в Москву ей представился случай увидеть на сцене

Художественного театра ибсеновского «Бранда». Спектакль произвел

на нее глубокое впечатление своей одухотворенной интерпретацией

Ибсена. Еще в 1906 году в Берлине она имела возможность видеть

Художественный театр и восхищаться труппой Станиславского. Как

всегда, она готова была оказать поддержку молодому коллективу, но

должна была очень скоро уехать из Германии, так что смогла лишь

высказать свое восхищение в следующей телеграмме, отправленной

из Кап Мартина Станиславскому и Немировичу-Данченко: «Ради

полнейшей победы, которой достойна ваша великолепная труппа, про¬

шу вас, когда вы в Париже будете заключать контракт с театром

Сары, отнеситесь с полнейшим доверием к знатоку и покровителю

нашего прекрасного искусства господину Люнье-По. Он лучше, чем

кто бы то пи было, сумеет помочь вам в вопросах, касающихся нашего

искусства, и обеспечит триумф вашей труппе. Он предлагает вам

свое безвозмездное содействие, чтобы иметь честь познакомить Париж

с этой великолепной формой искусства. Верьте слову восхищенного

друга и товарища. Элеонора Дузе»

А когда в 1923 году их труппы встретятся в Нью-Йорке, она ска¬

жет русским актерам: «Какие вел счастливые, что можете работать

под руководством Станиславского. Надеюсь, вы отдаете себе отчет в

том, сколь благосклонной оказалась к вам фортуна».

Интересно отметить, что Станиславский пронес воспоминание об

игре Дузе через несколько десятилетий. В одной из своих поздних

работ он, вспоминая первую гастроль Дузе в России, рассказывает о

сцене из «Дамы с камелиями», в которой Маргерит очень долго пи¬

шет письмо Арману. Хотя с тех пор, как он видел этот спектакль, под¬

черкивает он, прошло более сорока лет, он отчетливо помнит всю

сцену не только «вообще», но и во всех ее составных моментах. Время

не приглушило в нем эти воспоминания. Они сохранились в его памя¬

ти с необыкновенной четкостью и законченностью.

Из России Дузе вернулась в Вену, где 31 марта открыла гастроль

«Мертвым городом», а в последующие дни показала «Росмерсхольм»,

«Гедду Габлер», «Джоконду» и «Женщину с моря».

«22 уеду в Германию,— писала она 20 ноября 1908 года из Парижа

Лауре Орвьето,— куда влечет меня одна иллюзия, одна творческая

идея. Некое грандиозное «а может быть!..» озаряет сейчас мою душу

и мою работу. Поэтому и для этого я сегодня живу и работаю...»

Она выступила в Берлине, Франкфурте, Мюнхене, Майнце, Штут¬

гарте, Эссене, а 30 января 1909 года показала венцам «Йуна Габ¬

риэля Воркмана», которого уже играла в Германии.

«Вся жизнь была для меня дебютом,— заметила однажды Дузе,—

и когда после спектакля в Берлине я смогла сказать то, что, мне

кажется, никогда уже больше не смогу сказать: «Духи Росмеров, об¬

лагораживая душу, разрушают счастье»,— после этого я поклялась

в душе, что уйду со сцены». Так она и сделала. Правда, из практиче¬

ских соображений она не стала прерывать гастроли. 1 февраля

1909 года она сыграла в «Женщине с моря». Спектакль шел под

нескончаемые овации. Затем она уехала в Берлин и после нескольких

спектаклей в зените славы неожиданно для всех оставила сцену.

ГЛАВА XX

«Всегда надо в кого-то или во что-то верить, чтобы найти в себе

силы жить. Когда я утрачу веру в искусство, я целиком посвящу себя

богу, который поможет мне умереть»,— говорила Дузе актеру Яндо-

ло 176 в период своего лихорадочного увлечения пьесами Д’Аннунцио.

Однако теперь, оставив сцену, после нескольких лет одиночества, про¬

текавших в чтении и размышлениях, она почувствовала, сколь много

спрашивается с того, кого природа одарила талантом. А ведь в то

время ей было немногим больше пятидесяти лет, и она никогда не

умела жить без работы.

Ее покорность судьбе иногда нарушалась приступами тоски, и то¬

гда она принималась строить всевозможные планы своей работы.

В июне—июле 1912 года, когда Дузе находилась в Венеции, поэт

Райнер Мария Рильке, славивший в своих стихах ее прекрасный

образ и утверждавший, что «нет в целом мире поэта, который бы сумел

воспеть ее», предложил Максу Рейнгардту 177 и Александру Моисси 178

увидеться с Дузе и убедить ее вернуться на сцену. Однако Моисси

лишь через много лет сумел приобрести ту одухотворенность, которую

Дузе искала в каждом артисте. В то время он находился под слишком

сильным влиянием изощренного стиля Рейнгардта и был еще слишком

«актером», мечтающим о премьерстве, чтобы стремиться к совместной

работе с Дузе. В течение последующих двух лет Рильке пытался найти

театр для Дузе, но тут вспыхнула война и развеяла все его надежды.

Приезд в Италию Иветт Гильбер 179 разбудил в душе Дузе вместе

со старыми воспоминаниями острую тоску по театру, которая неза¬

висимо от ее воли глубоко таилась в ее душе, как огонь под слоем

пепла. Встреча с Элеонорой, рассказывала Иветт, убедила ее в том,

что Дузе умерла бы, не будь у нее, может быть, иллюзорного сознания,

что она существует ради искусства. Иветт предложила Дузе высту¬