Элеонора Дузе

щих рук, устав от бесконечных страданий и в жизни и в искусстве,

ушла со сцены лишь затем, чтобы отдохнуть? Неужели не хотелось

ей, чтобы святой огонь, всегда горевший в ее душе, все новое, что она

создала, обернулось бы славой или хотя бы уважением к нашему

драматическому театру? Нет, она мечтала быть нужной, быть неким

символом, знаменем. После своего возвращения на сцену, после той

жертвы, которую она принесла, уединившись, она надеялась на со¬

трудничество тех многих, кто обещал ей это сотрудничество, пока

она была вдали от сцены, надеялась, что к ней примкнут те, кто уве-

* Пощечина и щека (франц.) — то есть тем, кто получает пощечины от

самого себя.

рял, что ждут только ее призыва, рассчитывала на поддержку орга¬

низаций, способных на это больше всего, на поддержку государства,

постоянно владеющего реальными возможностями, на сотрудничест¬

во молодежи — молодых писателей, актеров, художников,—на созда¬

ние серьезного, постоянного, полезного театра, в котором нашли бы

свое воплощение ее самые сокровенные мечты, театра национального

в самом полном и благородном смысле этого слова».

3 марта 1923 года Дарио Никкодеми 199 опубликовал в римской га¬

зете «Эпока» взволнованное открытое письмо к Элеоноре Дузе; в

письме содержался призыв, с которым актрисе надлежало обратиться

к королю. «Не просить, а требовать,— говорилось в письме,— чтобы

был создан «Дом итальянского театра», который должен быть и шко¬

лой и театром». Однако Элеонора Дузе не стала ни просить, ни тре¬

бовать. «Чтобы не умереть, нужно жить»,— написала она в одном из

писем и приняла приглашение сыграть в Лондоне 7 июня. На деньги,

полученные по контракту в качестве аванса, она, делая по дороге не¬

большие остановки, прибыла в Лондон. Там на ее долю выпал триум¬

фальный успех, явившийся для нее большим утешением. Он побудил

ее принять предложение выступить в Вене и отважно согласиться на

последнее турне по Америке, на котором настаивал известный критик

Старк Янг, отмечавший впоследствии огромное влияние, которое при¬

езд Дузе в Соединенные Штаты оказал на американский театр.

В Уши, неподалеку от Лозанны, она на несколько дней останови¬

лась, чтобы отдохнуть. Время развеяло пережитую ею боль, страда¬

ния смягчили ее душу, и под влиянием нового, материнского чувства

она послала Д’Апнунцио письмо, полное нежности, которое как бы

продолжало никогда не прерывавшийся между ними разговор о вер¬

ности и искусстве.

«Лозанна — Уши, Савой Отель.

10 августа 23 года

Годовщина Окна Гардопе приближается *.

Сын мой, желаю здоровья и успехов. Жить стоит, во всяком слу¬

чае, жить лучше, чем умереть.

Я здесь, чтобы набраться сил.

В июне я снова принялась за работу, прерванную долгой бо¬

лезнью, и в Лондоне все было хорошо.

Я здесь, чтобы набраться сил, чтобы собрать всю свою волю, что¬

бы подготовить себя к путешествию: через несколько недель из Фран¬

ции я отправлюсь в Ныо-Йорк.

* Дузе вспоминает здесь, как Д’ Аннунцио упал из окна. Когда ее об этом

известили, она находилась с труппой в Триесте; между двумя спектаклями

она пыталась хоть на миг увидеть его, сохраняя строжайшее инкогнито

(прим. автора).

Я здесь, потому что у меня нет ни сил, ни мужества вернуться в

Италию. Вернуться в Италию и этой же зимой, как бродячая собака,

слоняться по итальянским театрам — увы, нет,— не могу больше так.

Слишком жестокий урок я получила в прошлом году.

И уж лучше уехать, пе оглядываясь.

Каждое утро, каждый вечер я молю судьбу позволить мне выпол¬

нить то, что я должна еще сделать.

Я подписала контракт на гастроли в Северной Америке, на работу

в течение десяти недель.

Надо, чтобы я не свалилась до конца срока. Ну, там видно будет,

ведь наше искусство чуть ли не распродается на рынке, чуть ли не

разыгрывается в карты людьми, которые наживаются на нас, говоря

при этом, что творят произведения искусства.

Какая тоска с ними разговаривать.

Часто, сын мой, мысленно сопровождаю своего сына и желаю ему

всего доброго!

Элеонора» *.

После трех спектаклей, данных в Вене, 24 сентября она отплыла

на пароходе за океан. В Нью-Йорке ее встретили как королеву — дви¬

жение на улицах огромного города замерло, пропуская ее автомобиль,

направлявшийся в отель «Маджестик» в сопровождении почетного

эскорта конных полицейских.

На первом спектакле — шла «Женщина с моря» — огромный зал

«Метрополитен» 200 был переполнен. Дузе, вся прозрачпая, сияющая

в ореоле своей серебряной седины, вызвала сначала некоторую расте¬

рянность у публики. Но через несколько минут весь зал был покорен

ею. Сбор от этого спектакля составил 30 000 долларов и возрастал с

каждым новым спектаклем (гастроли шли в зале «Сенчёри»). Однако

Дузе за каждый спектакль получала всего 6 ООО лир (из которых еще

расплачивалась с труппой) — сумму ничтожную, особенно если

учесть непрерывно растущую в Америке дороговизну жизни. Подпи¬

санный ею контракт включал такие условия, которые обеспечивали

труппе вознаграждение даже в том случае, если бы Дузе умерла по

дороге в Америку.

19 ноября 1923 года гастролировавший в это время в Нью-Йорке

Московский Художественный театр показал в честь Элеоноры Дузе

свой спектакль «Братья Карамазовы». На следующий день

О. JI. Книппер-Чехова посетила Дузе, о чем рассказала в своем пись¬

ме, посланном 21 ноября труппе МХАТ201. «Элеонора Дузе,— писала

Книппер-Чехова,—просила меня передать всем участникам вчераш¬

него спектакля «Карамазовых» свой привет, русский поклон (причем

поклонилась, трогая пол рукой) и благодарность за чудесный вечер.

Она взволнованно говорила о Достоевском, который душу человече¬

скую опускает на дно, поднимает на небо и ищет бога в аду... Боль¬

шое впечатление произвел на нее кошмар Ивана и чистая страсть

Мити и Грушеньки в сцене «Мокрое». Говорила взволнованно о серь¬

езности нашего театра, скорбела, что сама не может играть с такой

труппой. Хвалила за репертуар, за то, что нет у нас театральных пьес,

таких обычных в любом европейском театре, за то, что нет у нас па¬

рижского жанра. Просила передать Константину Сергеевичу и всей

труппе, что, если бы позволило здоровье, она сидела бы каждый ве¬

чер у нас, что вчерашний вечер научил ее многому и она сегодня си¬

дит с Достоевским и перебирает и вспоминает...».

В декабре 1923 года истек срок ее контракта с Морисом Гестом.

Она не заработала денег, но зато приобрела уверенность в своих си¬

лах. Подписав контракт с другим импрессарио, Дузе взяла на себя

обязательство совершить турне по Америке. Вскоре она отправилась

в последнее в своей жизни путешествие, в города Чикаго, Филадель¬

фию, Сан-Франциско, Гавану. Закончив гастроли в Гаване, она сно¬

ва вернулась в Калифорнию — Лос-Анджелес, Сан-Франциско, затем

играла в Детройте, Кливленде.

5 апреля 1924 года, приехав вечером на спектакль в Питтсбург,

один из самых бедных и мрачных городов Америки, она, из-за фа¬

тальной ошибки шофера, оказалась у театра ЪшшкохМ рано. Двери

были еще заперты, шел проливной дождь. Она почувствовала себя

плохо, но все равно играла. Заключительные слова пьесы Марко Пра¬

га «Закрытая дверь»: «Одна, одна» — были последними словами, ска¬

занными ею на сцене. На следующий день она слегла. «Сейчас я не

боюсь умереть, только не оставляйте меня умирать вдали от Ита¬

лии»,— молила она. В пасхальный понедельник 21 апреля 1924 года,

проснувшись в час ночи, она взволнованно спросила, не рассветает ли.