В памяти и в сердце

— Так мои же не ходят, — говорю.

— Ничего, мне все равно для форсу только.

На войне, где смерть — дело обычное, эмоции угасают быстро. А выход батареи Бирюкова, как мы узнали, был ничем иным, как разведкой боем. Командование хотело прощупать противника и убедилось, что держится он крепко. Голыми руками не возьмешь. И новых попыток вытурить немцев из Яремчи долгое время не предпринималось.

Целый месяц просидели мы тише воды ниже травы в этом Делятине. Хотя были, конечно, наготове. Но немец тоже не спешил выходить из окопов. И мощь наших самоходок оставалась, так сказать, лишь в потенции.

Солдаты и офицеры, пользуясь затишьем, стали свободно ходить по городу. Перезнакомились с местным населением, завели среди гражданских друзей. Я тоже зачастил в один дом, расположенный неподалеку от моей батареи. Жила в нем большая семья поляков. Судьба прифронтового города печальна. «Поляцы мы, поляцы! Несчастные поляцы!» — сокрушались женщины в этой семье. Каждый раз, когда я приходил, все трое мужчин, двое старых и один молодой, высокий, тонкий, по имени Ян, вставали мне навстречу. Мы располагались на лавочке, долго и мирно беседовали. Когда я сказал, что сплю на земле возле самоходки, укрываюсь шинелью, поляки забеспокоились: «Hex пан приходит до нас». Обещали мне кровать и подушку. И я, конечно, не отказался. Только предупредил самоходчиков, где в случае тревоги меня искать. Постель у гостеприимных хозяев была, конечно, мягкая. Однако среди своих товарищей, пусть на жестком брезенте, я спал куда спокойнее и крепче. И, скоротав ночи две или три у поляков, я вернулся на свое брезентовое ложе.

Немтенков и Емец свободное время проводили у мастера по ремонту пушек Владимира Раугула: они вместе воевали в Крыму, у них было что вспомнить, о чем поговорить. Вскоре Payгул сам стал приходить к нам. Мы познакомились, а потом и подружились. Это был невысокий, толстенький парень родом из Ленинграда. Второй ленинградец, с которым меня свела война. Он, как и первый, Анатолий Борзов, много рассказывал о своем городе, его театрах, музеях, памятных местах. Слушать его было приятно и полезно.

Каждый день у меня собирались все командиры машин. Начинали с деловых, неотложных разговоров, а потом переходили часто на обыкновенный треп. Или пели. Запевал, как правило, Иван Емец. У него был хороший, приятный голос, тенорок. Очень любил он песню о Днепре «Ой, Днипро, Днипро», — заводил он своим тенором, и все подхватывали. Умел поднять настроение и командир машины лейтенант Георгий Данциг. Жора Данциг, как звали мы его. Он был еврей, знал массу анекдотов — и все, конечно, про евреев. Хохотали над этими анекдотами до слез. Жору Данцига у нас любили. За общительность, за доброту, за острый ум. И если случалось, что в досужей компании Жоры нет, за ним сейчас же посылали.

Миша Прокофьев больше любил слушать, вбирал, словно губка, каждое слово. И посмеяться любил. Причем смеялся так, что, глядя на него, и все остальные покатывались от хохота.

В дни, когда мы стояли в Делятине, я, кажется, впервые вычитал из газет, что Румыния капитулировала и объявила войну Германии. Спешу с этой новостью к товарищам, и первый, кого встретил, был парторг С. Кузнецов. «Слышал, — спрашиваю, — новость: Румыния вышла из войны! Теперь она на нашей стороне, объявила войну Германии». А Кузнецов не верит. Скоро, однако, весь полк, все наши самоходчики узнали, что самый близкий друг Гитлера Антонеску, потерпев поражение в Крыму, понял: воевать с Советским Союзом — дело безнадежное. Как всех нас это обрадовало: с каким удовлетворением узнавали мы, что на всех фронтах, от Балтийского моря до Черного, наша армия ведет наступление, теснит противника с захваченной им территории. Что ни день, в газетах сводки об освобождении крупных советских городов. Москва салютует...

Да, война, похоже, близится к концу. А мы? Мы сидим и ждем у моря погоды. Вместо того чтобы воевать, добивать фашистов. До каких же пор так будет? Ольховенко и замполит майор Г. Поляков всячески пытались выяснить у вышестоящего начальства причину нашей пассивности. Им деликатно объяснили: ждите! Настанет час и для вашего полка. А пока продолжайте оставаться в Делятине.

Кое-что для нас прояснилось, когда разведчики доложили: противник знает о наших самоходках, потому и не решается пойти в наступление. Не то и Делягин, и Надворная, и Коломыя были бы снова в его руках.

Итак, стало ясно, что мы не просто прохлаждаемся в Делятине, а обороняем и его, и другие населенные пункты.

Но всему бывает конец. 5 сентября рано утром, когда над городом еще висел предрассветный туман, полку приказали срочно сняться и совершить марш на расстояние более чем 100 километров. Собрались так быстро, что я не успел проститься со своими знакомыми поляками. А они так меня просили:

— Уж вы, когда поедете, скажите нам. Мы выйдем, проводим вас!

И я им обещал. Однако вспомнил об этом, когда был уже за Делятином. С горечью представил себе, как они вышли из дома и не увидели нашей самоходки, к которой за этот месяц успели привыкнуть. Жалко мне их стало. С нами они чувствовали себя увереннее. Знали, что мы их в обиду не дадим. Оставалось надеяться, что немцы в Делятин больше не вернутся.

Марш был довольно сложным — сто с лишним километров по горам с крутыми подъемами и спусками. Но прошел он вполне благополучно, ни одной отставшей самоходки. Командир полка Ольховенко оказался человеком заботливым. Он собрал нас и спросил:

— Как чувствуют себя механики-водители? Устали? Если придется дальше ехать, выдержат?

Мы смело заверили его, что выдержат. Хотя противник был уже рядом и непонятно, куда еще подполковник собирается ехать. Постоянно слышалось буханье пушек, ночью то и дело в небе взмывали осветительные ракеты. «Вот здесь нам и придется померяться силами с врагом», — думал я. Но простояли мы тут менее двух суток. Не успели оглядеться, как снова марш. Ничуть не короче и не легче первого. Едем проселочными дорогами. За нами — длинный шлейф пыли. И так колесили мы по Прикарпатью и Карпатским горам весь сентябрь. Постоим на одном месте день-два, и снова команда: «В дорогу». Не знаю, как других, но меня эти марши очень утомляли. Батарея моя по счету четвертая, на марше она всегда замыкающая, и я боялся, как бы последняя самоходка не отстала. Случись такое, в полк она уже не вернется: экипаж перебьют бандеровцы, и пушка достанется им. К счастью, за все марши ни одна самоходка полка не сломалась и не отстала.

Какова цель всех этих маршей, знал, наверное, только командующий армией. Думаю, в вышестоящих штабах таким манером пытались сбить противника с толку. Он, конечно, не мог не заметить столь длинную колонну боевых машин, двигающихся в его сторону. И понять не мог, чего мы хотим. Ломал голову, не зная, что предпринять. А командарму только это и надо. Иначе трудно объяснить, почему мы столь долго ездили по этим горам, ни в одном месте надолго не задерживаясь. Правда, в селе Каманча мы простояли более двух недель. Помню, на горе стояла небольшая деревянная церквушка, а кругом простирались горы, покрытые лесами. Горы крутые, непроходимые, внизу змейкой тянется дорога. Она ведет к передовой, по ней снуют машины. Туда и обратно идут небольшими колоннами пехотинцы. За их плечами винтовки, вещмешки, котелки, на поясе — гранаты. Наступил октябрь, прошли дожди. Сыро, грязно. На дороге конные повозки, машины. И больше все в одну сторону — на запад. А там гремят пушки, слышится трескотня автоматов. Навстречу им спешат в тыл санитарные машины с ранеными. То и дело снуют «виллисы». На них ездят только командиры полков, дивизий, корпусов. Изучают обстановку, готовятся к большому наступлению. Наш 875-й самоходный полк пока все еще в дело не пускают, берегут.

Каманча осталась в доброй памяти у многих. Мы опять обрели возможность встречаться друг с другом. На марше это невозможно. Если и встречались, то очень коротко, обменяться приветствиями и то не всегда успевали. И вот весь полк сосредоточился в одном месте. Вражеские снаряды не долетают, остерегаться нечего. Можно ходить во весь рост, а не сидеть в этих железных коробках. И мы ходим, собираемся кучками, беседуем. Конечно, проводим боевые занятия: на войне без них нельзя. Но и отдыхаем. Собираемся в батарее И. Бирюкова: место уж очень удобное. На пригорке, под кронами деревьев. Комбат второй батареи Г. Емельянов даже журил тех, кто уклонялся от этих встреч. «Соберемся да хоть в глаза друг другу посмотрим», — говорил он. Собравшись, развлекались как могли. Лейтенант Гросс из емельяновской батареи был любитель поплясать. Музыки не было, но мы обходились и без нее — хлопали в ладоши, присвистывали, а он плясал. И так здорово — заглядишься. Комбат Емельянов гордился им. «Вот, мол, какие у меня офицеры! Не подведут ни в бою, ни на отдыхе!» Наш Жора Данциг приходил со свежими анекдотами. Да такими, что даже неулыба Немтенков смеялся до колик в животе.