На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

Постепенно, как на проявляющееся пластинке, стала выявляться негативная картина событий сегодняшнего дня.

Оставив своих спутников, Успенский и Кулеш отправились на работу и, продвигаясь с опробованием по долине Мяунджи, добрались до устья ключа, где намечалась стоянка. Они поднялись вверх по ключу, ваяли нужное количество проб и вернулись на устье. К их глубокому изумлению, транспорт туда еще не прибыл. Решив, что выезд по какой-либо причине задержался, они отправились к месту прежней стоянки, но никого там не застали. Они пошли обратно, приглядываясь к конским следам, и обнаружили, что транспорт неожиданно свернул в сторону. Медленно продвигаясь по следам, которые то отчетливо виднелись на мшистой поверхности, то полностью терялись на каменистых местах, два следопыта наконец набрели на место нового табора. Он был разбит в скрытом, уединенном месте, далеко от намеченной точки, с явным намерением «затеряться».

Все трое — Семен, Николай и Алексей — были изрядно выпивши и старались объяснить Успенскому, что заветная банка со спиртом, которая хранилась в одном из вьючных ящиков, дала течь. Одна из лошадей, везшая эту банку, якобы споткнулась, и, спирт стал просачиваться из банки. В качестве вещественного доказательства указывалось на то, что от ящика пахнет спиртом. Все это было сделано нагло, неумно и неумело: ящик снизу был сухим и явно облит сверху впоследствии. Остановились они не там, где намечалось, потому, что якобы заблудились, и собирались, по их словам, на следующее утро разобраться в обстановке и приехать на нужное место.

— Совершенно ясно было, что все это сделано нарочно и стан они специально разбили в таком месте, где его трудно было найти. Хорошо, что Петр, привыкший иметь дело с лошадьми и прекрасно разбиравшийся в следах, был с Успенским. Без него тот не в состоянии был бы найти новое место стоянки.

Через некоторое время после моего прихода охмелевший Николай впал в буйство, ругался, проклинал меня, Успенского и весь белый свет за то, что мы сгубили его молодую жизнь и он, вместо того чтобы жить по-человечески, должен проводить свои годы в тайге, занимаясь печением лепешек, починкой обуви и прочей чепухой. Размахивая ножом и выкрикивая дикие ругательства, он грозился перерезать вам глотки. Пришлось связать его, оставив разбор дела до следующего дня.

Как выяснилось, терроризированный Алексей Николаевич несколько раз стрелял вверх, пытаясь дать мне сигнал о местонахождении нового стана, но только последний выстрел достиг моих ушей.

Я долго размышлял, что мне делать. Можно, конечно, в качестве меры наказания отправить Николая на Бёрёлёх, но это полностью сорвет нашу работу. Пришлось прибегнуть к паллиативным мерам.

Утром я долго разговаривал с протрезвившимся и притихшим Николаем. Я сказал ему, что за вчерашний проступок его следует сдать в оперпост с соответствующей характеристикой, а чем это грозит ему, он сам знает. Николай был осужден за убийство на десять лет, ему оставалось пробыть в лагере каких-нибудь полтора года, в связи с чем ему и разрешили отправиться в полевую партию.

Николай каялся, просил прощения, клялся, что такое поведение никогда больше не повторится, что он будет хорошо работать. В то же время он упорно отрицал, что пил спирт и был пьян: «Какой спирт? Никакого спирта я не видел и не знаю, где он у вас. И совсем я пьян вчера не был, а просто распсиховался, вспомнил семью и вольную жизнь. А что касаемся спирта, то вы, конечно, начальник, а наше дело подневольное».

Алексей сам заговорил о случившемся: «Не понимаю, что это Николаю пришло в голову взять спирт? Я его отговаривал, но он не послушался, открыл гвоздем замок и сперва отлил один раз, потом другой, после чего закрыл ящик и сверху полил его спиртом». Пришлось и Алексею сделать основательную проборку, напомнив ему, что его положение слишком тяжелое и сложное, чтобы допускать такие «художества», и что только хорошей, честной работой он может заслужить некоторое смягчение ожидающего его наказания за побег. Он призадумался, помрачнел и, расплакавшись, сказал, что этого больше не будет.

Семен к событию отнесся безразлично. Его дело — заботиться о лошадях, что он и делает по мере своих сил, а что касается остального, то он не вмешивается в дела «нючча». Приказал ему Николай свернуть в сторону — он свернул. Угостили его спиртом — он с удовольствием выпил, а как этот спирт попал в руки Николая — это его не интересует. Держался Семен степенно, с сознанием собственного достоинства. Разговаривать с ним было очень трудно, ибо чувствовалось, что слова до него не доходят, наша работа ему непонятна и чужда.

Первое время своей работы у нас он иногда капризничал; его недовольство выражалось в том, что он вдруг переставал понимать по-русски и переходил на якутский язык, который я, к сожалению, знаю очень плохо. Отучить его от этого удалось несколько своеобразным способом. Когда на него напал очередной приступ недовольства и он обратился ко мне с длинным периодом на якутском языке, я с серьезным видом ответил ему не менее длинной фразой на английском языке, что привело его в крайнее недоумение. Он попробовал еще что-то произнести по-якутски, в ответ я вновь загнул длинный период по-английски. После этого он ошарашенно произнес: «Моя не понимай, что ты говоришь». Я с тем же серьезным видом ответил: «Моя тоже не понимай, что ты говоришь, поэтому давай будем разговаривать по-русски», После этого мир был восстановлен и Семен больше не пытался не понимать по-русски.

Наши будни. Дела и люди

Дни проходили в беспрерывной напряженной работе, ставшей привычной. Мы с Алексеем почти все время находились в многодневных маршрутах.

Ох уж эти маршруты! Они слишком выматывают нас. Особенно дает себя чувствовать убийственная тяжесть геологических образцов, количество которых к концу маршрута катастрофически возрастает. И в то же время без них не обойдешься. Это геологические документы, а геология здесь сложная, документов набирается много. Для организма это дополнительная нагрузка — ему и так приходится нелегко при многочасовом беспрерывном движении вверх-вниз по крутым водоразделам.

Сегодня, например, за четырнадцать часов работы — с шести утра до восьми вечера — мы смогли пройти только 11–12 километров. Обычно мы за день проходим с работой 17–20 километров, но сегодняшний маршрут был особенно трудным. Нам приходилось шагать по острым гребнем, покрытым глыбами и ускользающими из-под ног обломками камней. На каждом шагу мы рисковали сломать ноги. Помимо этого сегодня в изобилии встречались дайки, а так как каждая дайка представляет большой интерес, нам приходилось задерживаться почти около каждой — описывать, замерять, брать пробу, отбивать образцы. И наконец, эта злосчастная глазомерная съемка, которая отнимает массу времени. Не верится даже, что где-то люди работают, имея добротные точные карты.

…Поздний вечер. Мы расположились на ночлег. Холодная колымская ночь, мерцая огоньками созвездий, тихо сошла на землю. Ярко горит костер. И эту ночь, как и многие предыдущие, проведем мы вдалеке от остальных, на ворохе ветвей, настланных на горячую щебенку, под тонким кровом бязевой палатки, с полевой сумкой и ичигами вместо подушки и телогрейкой в роли одеяла. По совести говоря, я устал от этих многодневных маршрутов и жажду хотя бы небольшой передышки. Хочется поспать по-человечески, раздетым, с подушкой и одеялом. Хочется как следует поужинать — не каким-то месивом, а настоящим супом или борщом, досыта — и не из котелка, а хотя бы из миски (о тарелке я и не мечтаю). Хочется просто посидеть, пописать, отдохнуть от этого беспрерывного шатания с тяжелым грузом за спиной вверх-вниз, вверх-вниз.

Я пытаюсь взглянуть на наше теперешнее существование со стороны: какое оно убогое, жалкое, но в то же время… завидное. Да, завидное.

Человеку, каким бы он ни был, необходимо общение с праматерью-природой. Эта тяга к природе, сознательно или бессознательно, живет в душе каждого из нас: прогулки, дачи, туристские походы, охота, рыбная ловля — во всем этом выражается стремление хоть ненадолго уйти от сложностей цивилизованной жизни в другую, более простую обстановку, ближе к природе, И это общение с природой, пусть даже кратковременное, неизменно дает свои плоды: делает людей более здоровыми, бодрыми, жизнерадостными, вливает в них новые силы.