На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

Веселое место — стрелка Эмтыгея. Это широкая, поросшая травой и кустарником поляна, окаймленная густым лиственничным, почти строевым лесом, в котором в изобилии водятся жирные, упитанные глухари. Соединение двух долин на широком открытом месте создавало постоянный «сквозняк», отгоняющий мошкару и комаров.

Хорошо было бы здесь остановиться дня на два, но для этого не было времени. Нам надо было выяснить, куда идти: налево, по Аркагале, или направо, по Мяундже?

Я решил пройтись с Успенским километра на три вверх по обоим истокам Эмтыгея, чтобы принять обоснованное решение.

Взяв с собой Кулеша, мы пошли сначала вверх по Аркагале. В глаза сразу бросилось резко увеличивающееся количество кусков каменного угля. Он встречался теперь не только в виде мелочи, но иногда отдельными крупными кусками до полуметра в поперечнике. Зато опробование показывало только слабые знаки золота.

Маршрут вверх по Мяундже показал противоположную картину: очень слабую («знаковую») угленосность и повышенное содержание золота во взятых пробах.

Длина Мяунджи, судя по характеру русла и водоносности, равнялась примерно 60 километрам. Такой же длины была, по-видимому, и Аркагала.

Что же делать? Куда идти? За углем или за золотом?

Мне пришлось крепко призадуматься. Наконец я решил идти вверх по Мяундже, которая, безусловно, представляет интерес с точки зрения возможной промышленной золотоносности. Закончив работу по Мяундже, я расшибусь в лепешку, но выкрою время подняться вверх по Аркагале до выходов каменного угля. Здесь мне не надо будет проводить кропотливого шлихового опробования, так как разбросанные по долине куски угля сами приведут меня к месторождению, осмотр которого даст возможность вывести предварительное заключение о его ценности и перспективах.

Приняв это решение, я сразу успокоился, и через день мы уже двигались вверх по Мяундже.

Необоснованные опасения. Неприятное происшествие

Погода наладилась, наладилась и наша работа.

Мы с Алексеем ходили в маршруты на день-два. Успенский с Кулешом, а иногда еще и с Николаем проводили опробование долин. Семен перебрасывал на конях наш немудрящий груз. На устье Мяунджи мы сделали замаскированный лабаз, в котором оставили часть продуктов и снаряжения, и на облегченных конях довольно быстро продвигались вперед.

Сначала я, уходя в маршруты, несколько опасался Алексея, оставаясь с ним один на один. Кто знает, что ему может прийти в голову.

Ведь с нами маленькая палатка — таежный переносный дом, хорошо защищающий от всяких невзгод. Технику теплого ночлега на разогретых камнях Алексей прекрасно освоил. Иногда я брал с собой ружье — легкий американский винчестер калибра 25×25 с достаточным количеством патронов, очень портативный и меткий. Мы обыкновенно забирали продуктов на два-три дня, причем по дороге нам всегда попадалась какая-нибудь дичь. Когда приходилось пересекать долину Мяунджи или ее боковых притоков, то мы, остановившись на короткое время у русла, быстро пополняли наши продовольственные запасы чудесными хариусами, которые в изобилии водились в этих девственных местах. В поймах долин в изобилии росла созревшая голубика. В избытке встречались грибы. После дня тяжелой, напряженной работы я спал как убитый. Долго ли было Алексею стукнуть меня топором по голове и вновь, теперь уже хорошо снаряженному, отправиться в манящий его Якутск.

Вскоре я пришел к заключению, что мои мимолетные опасения вряд ли обоснованны. Алексей по натуре оказался неплохим парнем, только слишком слабовольным, что, по-видимому, и довело его до лагерной жизни. Здесь, в нашем маленьком коллективе, он чувствовал себя полноправным членом. Работа ему нравилась, а сознание того, что он делает какое-то полезное дело, возвышало его в собственных глазах. Чувство благодарности за оказанную услугу невольно прорывалось у него в обращении со мной. Кроме того, перенесенные лишения, приближающаяся осень и незнание дороги тоже, видимо, заставляли его отказываться от мысли о побеге, если даже она и мелькала иногда в его голове.

Парень он был способный, но крайне невнимательный, неорганизованный; какой-то несобранный и страшно рассеянный. Он старался работать добросовестно, но все у него выходило как-то боком. Из-за его невнимательности я не рисковал доверить ему что-либо существенное, так как он все безбожно путал, и почти всю глазомерную съемку мне приходилось вести самому. Он брал буссолью засечки, проводил отсчеты анероида, но его все время приходилось проверять и с грустью убеждаться, что он опять напутал. Физически он был слабоват и быстро утомлялся. Возможно, сказывались лишения, пережитые во время блуждания по тайге.

Время от времени в нашу, однообразную, полную напряженной работы жизнь врывались «ЧП» — чрезвычайные происшествия, небольшие бури в стакане воды, которые, однако, для нас бывали весьма существенными.

Один из таких случаев произошел в первой декаде августа.

Нам надо было передвинуться километров на шесть вверх по Мяундже. Погода была прекрасная, видимость замечательная. Неподалеку от нашего стана находилось отчетливо видное устье ключа. Алексей натер себе ногу, и я оставил его с Семеном и Николаем. Они должны были провести транспорт к устью этого ключа и там остановиться.

Так как наша обувь основательно прохудилась, то, обувшись в запасные ичиги, я поручил Николаю по прибытии на новое место заняться починкой обуви, поскольку он мастер на все руки и с этой работой хорошо знаком. Успенский и Петр отправились брать пробы вверх по Мяундже. Я пошел со съемкой по правобережью Мяунджи, с тем чтобы к вечеру выйти к месту нового стана.

К вечеру, закончив работу, я подошел к устью этого ключа, но никаких признаков лагеря не заметил. Солнце тусклым красным диском спускалось к туманному горизонту, вокруг безмолвно чернела тайга, глухо шумел ручей… Нигде не было каких-либо следов близкого присутствия человека.

Уходя в дневной маршрут в твердой уверенности, что место, намеченное для лагеря, находится совсем близко и его нельзя спутать, я отправился налегке, даже не захватив с собой продуктов. И вот опять какая-то чертовщина. Где же этот проклятый лагерь?

Я решил выбраться на водораздел, чтобы сверху рассмотреть огонек костра, который должен быть где-то неподалеку. Пришлось идти километра два по топкому кочковатому болоту, спотыкаясь и утопая по колени в грязной и холодной болотной жиже. Солнце скрылось за горизонтом, и сразу похолодало. Комары, как демоны, с воем носились над головой, кусая каждый незащищенный кусочек тела. Поднявшись на вершину сопки, я остановился и долго всматривался в темнеющую даль. Никаких признаков костра. Пришлось примириться с мыслью о голодной ночевке в тайге. Утешало только то, что стояла ясная погода.

В это время в мое ухо чуть слышно ударил глухой пробочный звук далекого выстрела. Я немедленно взял компасом направление, но, сколько ни приглядывался, не мог заметить признаков костра. Чувствовалось, что звук шел издалека, со стороны одного из притоков Мяунджи, находящегося километрах в пяти от меня.

Уже основательно стемнело, и путь по кочкам, болотам и лесным зарослям сулил очень мало приятного. Призывая «благословения» на головы своих подчиненных, я, держа направление компасом, отправился в путь. Можно, конечно, было бы переспать у костра и утром прийти к лагерю, но мне не хотелось терять завтрашний день, а кроме того, надо было выяснить, в чем же дело.

Началась долгая мучительная дорога в темноте. Я спотыкался, падал, забирался в густые заросли, попадал в какие-то вязкие, топкие провалы, но все же наконец добрался до стана. Около палаток горел большой костер, который можно было заметить, только подойдя почти вплотную, так как он был разложен на небольшой полянке, окаймленной кустами и деревьями.

У костра мрачно сидели Алексей Николаевич и Петр. Из палатки доносилось пьяное бормотание Николая вперемежку с переливчатым храпом Семена. Вскоре оттуда вышел, пошатываясь, подвыпивший Алексей; с развязной улыбкой он попытался было завести разговор о недостойном поведении Николая. Пришлось прикрикнуть на него, после чего он с обиженным видом вернулся в палатку. Я стал расспрашивать Алексея Николаевича и Петра.