На Золотой Колыме. Воспоминания геолога

После короткого прояснения горизонт опять затянуло серой завесой облаков, которые постепенно превратились в густые темные тучи, начавшие нещадно поливать нас обильным дождем. Долго шли мы, переползая с сопки на сопку, напряженно всматриваясь в тщетных поисках спасительного дымка. Напрасные старания: впереди расстилалась мокрая туманная даль и маячили густые заросли леса по берегам мутного Эмтыгея. Трудно было рассчитывать, что нам удастся рассмотреть в этой влажной мгле струйку дыма от далекого костра.

Алексей совсем пал духом. Ему вновь пришлось испытать пережитое прежде. Я тоже чувствовал себя не в своей тарелке и втайне дал себе слово, что впредь буду уходить в маршрут только тогда, когда буду точно знать местонахождение лагеря. Надо представить себе всю «прелесть» блуждания по тайге, когда не знаешь, ни где находится лагерь, ни где ключ, в устье которого он должен стоять, ключ о существовании которого тебе известно только со слов якута, бывавшего здесь во времена своей далекой юности.

Уже перед вечером, когда дождь несколько стих, перед нами появилась широкая долина большого притока Эмтыгея. Видимо, это был Большой Ненесекчан. Пристально вглядываюсь в сторону его устья, мы с трудом уловили слабенькую, чуть заметную синеватую струйку дымка, такую ничтожную, что, если бы не слегка прояснившаяся даль, мы бы ее не увидали. Обрадованные, направились мы к спасительному дымку, путаясь в валежнике и по колени утопая в болоте, пока наконец не подошли к берегу Эмтыгея. На противоположной, левой стороне его весело горел костер; рядом с ним белела палатка.

Эмтыгей яростно вздулся. Его мутные воды несли вывороченные с корнем деревья, коряжины, пучки травы, сломанные ветки и прочий хлам. Перейти реку вброд не было никакой возможности.

На наш крик раздался ответный возглас, и из палатки показались фигуры наших спутников.

Стоять на месте промокшему до нитки в ожидании, пока переправят лошадей, мне отнюдь не улыбалось, тем более что в груди моей клокотал вулкан ярости и гнева на моего прораба, на каюра, вообще на весь состав партии, ухитрившийся остановиться на противоположной от нас стороне реки.

Чтобы ускорить события и дать разрядку накопившимся эмоциям, я, вытащив из карманов все, что там было, и передав Алексею, бодро вступил в пенистые воды Эмтыгея и, как был, в одежде и ичигах, «вольным стилем» поплыл к противоположному берегу.

Переправившись на ту сторону и слегка лязгая зубами, я направился к костру. Навстречу мне с жалкой виноватой улыбкой шел Успенский, и на него обрушился первый шквал моего гнева. Он робко оправдывался, говоря, что пришел только перед дождем, что лагерь разбили без него Семен и Николай. Я ехидно спросил его, почему же стан не перенесли на правую сторону; он жалобно взглянул на меня и умолк, потупив взор. В лагере тоже досталось кое-кому. Главный же виновник — наш каюр Семен — куда-то предусмотрительно исчез.

С трудом кое-как переправили мы на конях Алексея и наше снаряжение, сверх ожидания даже не подмочив его.

Как приятно было после перенесенных невзгод очутиться в тепле, с комфортом устроившись на ночлег в сухом, мягком спальном мешке!

Аркагала и Мяунджа — уголь и золото. Куда идти?

В основе работы геолога, как и всякого полевого работника, должно лежать неукоснительное, железное правило: «не записанное не наблюдалось». Поэтому во время маршрутов все наблюдения тщательно заносились в записную книжку. Записи эти делались карандашом и отличались лаконичностью. Классики геологии рекомендуют ежедневно все эти записи и зарисовки в обработанном виде переносить в специальные дневники. Эту работу предлагается делать вечером, сидя за столом в палатке. Помимо этих истин, изложенных в специальном курсе полевой геологии, существовало немалое количество других полезных рекомендаций.

К сожалению, в наших условиях от многих из них приходилось отступать. В частности, составление дневника по записям в полевых книжках, вычерчивание набело карты, этикетирование и упаковку образцов мы вынуждены были проводить только после маршрута, поскольку в маршрутных условиях это было практически невозможно. Поэтому при возвращении на стан у нас всегда накапливалось большое количество «хвостов», для подгонки которых дождливая погода — самое подходящее время. Жалко тратить на это ясное, погожее время, которого так мало в наших условиях.

— Ну, давайте, Алексей Николаевич, вашу съемку, — сказал я Успенскому, — попробую увязать ее со своей, проведенной до оставленной точки.

Успенский гордо преподнес мне карту своих маршрутов за эти дни, вычерченную тщательно, даже с некоторой претензией на щеголеватость. На ней были изображены долина и русло Эмтыгея, нанесены пробы, выделены террасы разных уровней и боковые притоки. Внешне карта выглядела вполне прилично, но меня удивило в ней одно странное обстоятельство: Большой Ненесекчан, опробованный Успенским в нижнем течении, который по всем законам природы должен был находиться на правой стороне Эмтыгея, чудесным образом переместился на левую.

На вопрос, почему у него Эмтыгей течет от устья вверх, Успенский сделал обиженное лицо и долго не мог уразуметь, в чем дело. Пришлось проверить его познания в части вычерчивания карты. Составление карты обычно проводилось глазомерным способом. Основную площадную съемку вел я с помощью буссоли Шмалькадера. Расстояния измерялись шагами. Высоты определялись анероидом. Алексей Николаевич во время своих маршрутов вел горным компасом только съемку гидросети. Однако в простоте душевной он проводил отсчет азимутов по южному концу стрелки, так что при вычерчивании вся съемочная ситуация получалась у него в «перевернутом» виде. Мне довольно долго пришлось повозиться с ним, прежде чем он достаточно ясно уразумел характер своей ошибки.

Все остальное оказалось в порядке, причем было сделано тщательно и с любовью, в меру его сил и возможностей.

Меня очень порадовали данные опробования. По мере продвижения вверх по Эмтыгею количество проб со знаками золота в его долине заметно увеличивалось.

Через день погода наладилась. Вместе с Успенским мы прошли с опробованием вверх по Большому Ненесекчану. Маршрут показал, что Ненесекчан, так же как и другие правобережные притоки Эмтыгея, мало перспективен: почти все пробы оказались пустыми. Результаты опробования очень хорошо увязывались с данными геологической съемки. Как правило, золото встречается в тех местах, где имеются выходы изверженных пород и развиты кварцевые жилы. Кварц — обычный спутник золота, хотя далеко не всякая кварцевая жила золотоносна. По правобережью Эмтыгея мы не встретили ни изверженных пород, ни кварцевых жил. Не оказалось в этой части района и золота. Его надо было ожидать выше по Эмтыгею и в его левых притоках.

Возвратившись на стан, который Семен перенес километров на пять вверх по Эмтыгею, я заметил, что вода за прошедшие два-три дня сильно упала. Рассматривая, как обычно, галечный материал на отмелях, я увидел на заиленных участках, оставшихся после спада воды, какие-то черные блестящие маленькие кусочки, очень легкие, не тонущие в воде. Детальное исследование их показало, что это мельчайшие частички каменного угля. Где-то вверху, значит, находились коренные выходы угля, которые постепенно размывались, и продукты их размыва транспортировались вниз по реке. Понятнее стал комплекс странных пестрых шлакообразных пород, галька которых в таком изобилии встречалась на отмелях Эмтыгея. Это были горные породы, обожженные пожарами, обычными в каменноугольных районах. Горение пластов угля вызывает обжиг окружающих пород и даже их переплавку.

Мы медленно продвигались вверх по Эмтыгею. Количество угольной мелочи постепенно увеличивалось. Стали попадаться более крупные куски сильно выветренного каменного угля. Одновременно увеличивалось и количество знаков золота. Уголь и золото тесно, рука об руку, шли рядом, интригуя нас необычностью такого сочетания.

Через 40–45 километров мы подошли к стрелке Эмтыгея — месту слияния двух его основных притоков: Аркагалы справа и Мяунджи слева. Отсюда и начинается собственно Эмтыгей. Здесь мы разбили лагерь.