Мой неизвестный Чапаев

4. Белов Георгий — начальник канцелярии

5. Орехов Николай — казначей дивизии

6. Чулков Алексей — делопроизводитель по снабжению

7. Молофеев Николай — делопроизводитель по инженерному снабжению

8. Сердюков Дмитрий — для поручений по артснабжению

9. Вехов Александр — заведующий этапной частью

НАЧДИВ

ЧАПАЕВ

ВОЕНПОЛИТКОМ

СЕДЕЛЬНИКОВ

В конце сентября Чапаев получил боевой приказ командарма. На пакете и в тексте приказа № 422 от 30 сентября 1918 года адресовалось: «Начальнику ПАРТИЗАНСКОГО ОТРЯДА тов. Чапаеву». Таким образом, Василий Иванович узнал, что 8 дней назад он был назначен начальником такой дивизии, которую оставили маломощной бригадой в составе двух неукомплектованных полков, а теперь командарм официально именовал её «ПАРТИЗАНСКИМ ОТРЯДОМ» и его, Чапаева — «партизаном»!

Итак, власть, пользуясь своим правом и положением, изощрялась в унижениях! Но Чапаев не выбросил унизительную бумагу, именуемую приказом. Он даже не стал бороться с врагами Советов действительно партизанскими методами. Командир Красной Армии, он был выше по всем вопросам вридствовавшего командарма IV, цирюльника Хвесина.

В полученном приказе № 422 говорилось, что в связи с переходом в наступление на Самарском и Уральском направлениях отряду следует выступить на Кузябаево, Ишимбаево и долину реки Таловой. А для поддержания связи с другими частями, действующими к югу, приказывалось ядро отряда иметь с 3 по 4 октября — в Кузябаеве, с 5 по 7 октября — в районе Ишимбаева. Отряду ставилась задача к 12 октября перерезать путь на север от Уральска в районе хуторов Чаганский и Новоозерный. Но не было сказано, где находились эти части и также каким образом держать с ними связь. Чапаев не располагал ни силами, ни средствами, чтобы иметь хоть какой-нибудь контакт с ними.

Снова выходило, что командарм-4 занимался фикцией. Он лишь обозначал линию фронта, вместо того чтобы грамотно сосредоточить силы на Самарском и Уральском направлениях и лишить его возможности маневра.

После того как красные войска освободили Казань и Симбирск и пошли на Самару, в частях белогвардейцев началась паника и бегство на Бугуруслан и Бузулук. Самарским «правителям» было не до Уральска, а Уральск и не мог им оказывать помощь, имея перед собой нацеленную на него дивизию. Следовательно, перехватывать 300-километровую рокадную дорогу Уральск-Самара, а затем немногим меньшую дорогу Уральск-Бузулук не имело смысла. И было непонятно, почему все-таки к этому так стремится командарм-4.

Эти дороги значения для противника совсем не имели, а потому там его и не было...

На Николаевскую дивизию возлагалась задача пройти с боями на восток до 200 километров и перерезать упомянутые выше дороги на участке 40-65 км севернее Уральска. Это была фантастически сложная задача. Предстояло фактически наступать на Уральск, а затем выйти севернее его на правый фланг казачьей армии, действуя в отрыве от своих войск. К тому же Уральская дивизия, которой предстояло наступать на Уральск, находилась в 150 км от него!

Рано утром 2 октября Василия Иванович получил телеграмму, в которой сообщалось, что он и комиссар Седельников вызываются на станцию Рукополь к поезду, которым следуют командарм Хвесин, член Реввоенсовета Линдов и член Реввоенсовета Республики Кобозев, которые выехали из Покровска (Энгельса) в 23 часа. К сожалению, точное содержание разговора не известно, но, несомненно, он касался Николаевской дивизии, предстоящих задач и решения складывающейся ситуации.

Дивизии предстояло активными до дерзости наступательными действиями на Уральск максимально привлечь на себя внимание уральских казаков, действовавших против Уральской дивизии, а также обезопасить тыл главных сил IV армии. Но ни сил, ни средств во вновь организованной Николаевской дивизии для выполнения такой задачи не было. На учете был каждый человек, каждая винтовка и каждая лошадь.

Наглядный пример приводят очевидцы тех событий, о том, как мало возможностей было у Василия Ивановича в самом начале формирования 2-й Николаевской...

«...Для набора добровольцев посылали командиров частей и подразделений, работников штаба дивизии. Выезжал и сам Василий Иванович. Командированные выступали на сходах сел, хуторов и агитировали вступать в Красную Армию. В селениях, расположенных близко к фронту, набор добровольцев проходил успешнее — население быстро откликалось на наши призывы. Вероятно, хорошо познало «прелести» белоказачьего хозяйничанья в этих местах: те, кто жил подальше от линии фронта, поглядывали друг на друга, выжидали, кто первым объявит себя добровольцем, а иные кивали на соседа: «Кузьмич, записывайся, что тебе: один как кол на заимке, польза опчеству и сам в почете».

Но по-иному получалось у Чапаева. И вовсе не потому, что обладал он ораторским талантом. Речи порой были у него сумбурны, пересыпаны едким остроумием, прибаутками, присловиями и «солеными» словечками. Но всегда отличались своей простотой, доходчивостью и искренностью. Это очень пленяло окружающих. Это «било», что называется, в самую точку, и цель достигалась. Сам тон и манера держаться, вглядываясь пристально в лица присутствующих, доброжелательная улыбка тем, кто ему нравился, и сверкающие гневом глаза, наполненные ненавистью к врагам, гипнотизировали и волновали толпу.

Слушали Чапаева, как правило, с открытыми ртами. Одобрительно поддакивали, и никогда он не возвращался со сходов без добровольцев служить под его командованием.

— Год воюет Чапаев с казарой и прочими бандами, вас же обороняет от этих извергов и сволочей, — говорил он на сходе в селе Вязовка. — А где они, казаки-то? В Уральске?.. В Семеновке, небось, слыхали, какую резню устроили, сколько народу перебили! А завтра в Вязовку, к вам нагрянут. Им что: крестьян, мужиков жалко? Как бы не так: пожалел волк кобылу. На Чапаева надежду имеете? Конечно, Чапаев обиды не позволит, сам такой, ваш же, крестьянский, из мужиков — завсегда за крестьянское и рабочее дело...

И тут же после его выступления в одной только Вязовке записалось добровольцами 42 человека и в их числе 10 кавалеристов.

Обычно Василий Иванович старался сам лично побеседовать с вновь прибывшими, чтобы разъяснить популярно и доходчиво, с кем и как человеку придется воевать. Надо было дать правильное направление, разъяснить, что теперь тот будет сражаться за правое дело всех бедняков, рабочих и крестьян.

Однажды среди добровольцев оказался житель села Клопиха Дмитрий Моргунов. Явился он не один, а с молодой женой и своим отцом.

— Василь Иваныч, а как же быть с молодухой, с бабой, значит, Дмитрия? — обратился к Чапаеву отец Моргунова.

— О чем жалеешь? — переспросил Василий Иванович.

— Не то чтобы жаль, а ведь два работника сразу уходят. Убыток, значит, хозяйству. Ведь наотрез баба отказалась оставаться. Вот и пришла вместе с Митькой. Пристыди её, а мне теперича с ней не сладить, — досадовал старый Моргунов.

— А-а-а! — рассмеялся Чапаев, — что же, один в хозяйстве, вдовый, значит? — И, не дождавшись ответа, обратился к молодке:

— Ты и впрямь решила в Красную Армию? Зовут-то тебя как?

— Ксения я. Не для того шла в их дом за Дмитрия. Уйду с ним служить в вашей армии, а не примете — вернусь к матери, — с каким-то отчаянием ответила женщина.

— Знать, неспроста взбунтовалась Ксюша, коль не хочет оставаться у тебя, папаша, — серьезно сказал Чапаев. — Но двоих брать пока не можем. Помогать же Красной Армии ты сможешь и дома, в хозяйстве. Где будешь работать — у матери аль свекра — все едино. А для Советской власти и так и эдак выгодно. Ты уж, папаша, не неволь её, а мне таких прав не дано. Вот скоро закончим войну и все вернемся домой, — примирительно закончил Василий Иванович, как оказалось, к общему согласию и удовлетворению.