Война и люди

Каждый новый день наступления приближал нас к Карпатам. К распутице привыкли. Двигались кто на чем. Больше — пешком. Уж на что проходимой считал я свою трофейную легковушку, но и ее в конце концов вынужден был бросить в пути.

А неутомимые солдатские ноги отмеряли километр за километром. Шли солдаты, отбивая яростные контратаки гитлеровцев, чуть ли не вплавь перебираясь через глубокие, залитые вешней водой балки, разлившиеся реки.

В районе Залещики корпус форсировал Днестр. Деревушка, расположенная на противоположном крутом берегу реки, поразила резким контрастом между домами богатеев и бедняков. Северная Буковина всего год была при Советской власти. Боярские дома (их было немного) громоздились над кустами уже пустившей первые листочки сирени. И как жалко выглядели на фоне свежей молодой зелени покосившиеся, потемневшие от времени крестьянские развалюхи. Это был яркий контраст старой Румынии, контраст классовый.

У одной из таких хибар я увидел своего ординарца Василия Ананьева. Отчаянно жестикулируя, он «разговаривал» со старым румыном. До меня долетела последняя фраза:

— Ну как ты не поймешь? У него дела. Некогда ему...

Тут Василий бросил взгляд в мою сторону. Лицо его заискрилось улыбкой.

— Желает пригласить пана полковника, вас то есть, в гости, на мамалыгу,— доложил он.— Я ему объясняю, что, во-первых, не пан, а товарищ, а во-вторых...

Мне и впрямь было недосуг. Но тут я увидел коричневые, перевитые узловатыми венами руки старого румына, прочитал немой вопрос в его взгляде... И шагнул в темный проем гостеприимно распахнутой двери. В тесной комнатенке полным-полно народу. Меня встретили одобрительным гулом, улыбками. Потом гости замолчали, выжидающе глядя на хозяина. Тот поднял рюмку и обратился ко мне на сравнительно чистом русском языке:

— Я хотел бы выпить с паном, то есть с товарищем полковником за вашу победу над Гитлером.

— Почему только за нашу? — ответил я в свою очередь, поднимая рюмку. — Давайте выпьем за нашу общую победу.

Старый румын перевел эти слова своим соотечественникам, и комната взорвалась возбужденными голосами. «Так будет!» — читал я на лицах румынских крестьян.

В штабе мне сообщили новость: командиром корпуса вместо Бондарева назначен генерал-майор Антон Иосифович Гастилович. Ранее он командовал 17-й армией, которая дислоцировалась в Монголии.

Не скрою, первое впечатление, которое произвел на меня Гастилович, было весьма противоречивым. По-видимому, здесь сыграли немалую роль мои чувства к Бондареву. Андрей Леонтьевич был как бы рожден войной и вырос в боях. Он, подобно опытному врачу, чувствовал пульс боя, предвидел его развитие, всегда находился как можно ближе к переднему краю. У нового командира корпуса этих качеств поначалу, к сожалению, не было. Он не имел фронтового опыта в Отечественной войне.

Несколько раз я затевал с генералом откровенный разговор. Но Гастилович не очень-то любил, когда политработники вмешивались, как ему казалось, «не в свое дело».

«Срабатывались» мы с Гастиловичем медленно. Мне не нравилась сухость комкора в обращении с людьми. Но вместе с тем я видел, что Гастилович перспективный командир, грамотен в военном отношении, смел в решениях, оперативен. Это подкупало, заставляло верить, что в самое ближайшее время придет к нему и боевой опыт.

В конце апреля левое крыло 1-го Украинского фронта остановилось. Мы подошли к Карпатам. Корпус занял оборону в районе реки Прут, городов Коломыя, Косов, Куты. Штаб нашего соединения разместился в Коломые.

Хорошо запомнился первый вечер в предгорьях Карпат. Синий сумеречный туман опускался на землю, застревал в щетине деревьев, что росли на отрогах. И деревья сливались в один сплошной темный ковер. Все выше уходили горы. А там, вверху, они еще розовели, подставляя макушки лучам солнца. Не верилось, что здесь, среди этой красоты, разгорятся жестокие бои и черная копоть пожаров повиснет над этими разбуженными весной деревьями. Что бойцы будут умирать рядом с первыми тюльпанами и окрашивать своей кровью прозрачную воду горных речек. Нет, не верилось.

Стояла тишина!

И вдруг обостренный слух уловил знакомые звуки. Мы с майором Никитиным — агитатором политотдела, переглянулись и, словно по команде, одновременно задрали головы. По выцветшему бледно-сиреневому небу медленно и величаво плыл журавлиный клин. Птицы тянулись на восток, в сторону милой нашей Родины.

— Эх, сейчас бы котомку за плечи — и вслед за ними, на Тамбовщину и в Воронеж,— вздохнул Никитин.

Журавли подлетали все ближе, ближе. И в этот момент меня позвали к телефону. Едва успел снять трубку, как за окнами дробью рассыпались автоматные очереди, а потом поднялась пальба. Я послал солдата узнать, в чем дело. Он вскоре вернулся, доложил:

— Из-за журавлей все это, товарищ полковник.

— При чем здесь журавли? — удивился я.

— Да немцы по косяку трассирующими нулями стрелять начали. Разогнали. А наши ребята обозлились — и по ним, по немцам то есть.

Эти выстрелы положили конец обманчивой тишине в предгорьях Карпат.

Горы... Сейчас мы видим в синей дымке их заснеженные вершины, любуемся их сказочной, дикой красотой. Горы пленяют нас чистым воздухом, неповторимым говором быстрых речек, отвесными скалами и пропастями. Мирный вид гор вызывает радостное, приподнятое чувство. Но тогда, в 1944-м, Карпаты явились для нас суровым испытанием, экзаменом на боевую зрелость. Предстояло с боями преодолеть горные гряды общей протяженностью свыше ста километров, провести войска и боевую технику в условиях бездорожья через перевалы. Но не только естественные преграды стояли на нашем пути. Впереди были грозные укрепления возводимой врагом в течение ряда лет так называемой «линии Арпада».

И хотя мы еще не дошли до нее, но уже в предгорьях Карпат почувствовали всю сложность и своеобразие горной войны. Тот, кто воевал в горах, хорошо знает, как трудно там наступать. Ведь иной раз один пулеметный расчет, закрепившись в скальной норе и перекрыв огнем горную дорогу, может оказаться почти непреодолимой преградой. Надо было учить солдат и офицеров умению вести бои в горах. Где-где, а здесь, в горах, крылатая суворовская фраза «Воюют не числом, а умением!» была особенно к месту.

Все эти особенности войны в горах мы терпеливо и настойчиво разъясняли всему личному составу. Этим была пронизана вся партийно-политическая работа. Перед офицерским составом встала задача по-иному взглянуть на многие вопросы организации боя в горах. В горных условиях намного сложнее управлять боем крупных частей и соединений. Да и, как правило, бросать в бой большие массы войск и боевой техники в горах не было необходимости. Иной раз это даже и вредно. Только напрасно кровь прольешь. И как часто успех боя решала горстка смельчаков, пробравшаяся через горные кручи и дерзким броском захватившая важную высоту или горный проход.

Многому предстояло научить сержантов и солдат. Например, умению измерять расстояние в горах и соответственно выбирать прицел. Ведь в горах все предметы кажутся расположенными ближе, чем в действительности. Не зная этого, солдат может расстрелять весь боезапас, а цели не поразить.

А гранатный бой в горах! Казалось бы, о какой специфике может идти речь? Оказывается, она и тут есть. Взять хотя бы такой случай. Батальон залег у подножия высоты, на которой закрепился противник. Склоны высоты довольно крутые. Если просто метнуть гранату, как в чистом поле, она может скатиться по склону и поразить своих. Поэтому солдат должен не сразу швырнуть гранату, а секунду-другую придержать в руке, хоть это не бог весть какое удовольствие — любоваться гранатой, которая вот-вот взорвется.

Тысячи и тысячи «мелочей». И все их надо было учесть, усвоить, ввести в боевую практику, сделать достоянием воинов. Это стало предметом постоянных забот командиров всех степеней, здесь были сосредоточены и усилия политработников, партийных и комсомольских организаций.

Наши политработники в эти дни особое внимание обратили на правильную расстановку коммунистов и комсомольцев в частях и подразделениях, повышение их авангардной роли в бою. Добивались, чтобы в каждой роте, в каждом взводе, в каждой штурмовой группе были коммунисты и комсомольцы, по которым бы равнялись все бойцы.