Три года в тылу врага

— Вижу, что кобыла не российская.

— А ты как думал? Мы тоже не лыком шиты. Воюем по-своему.

Шелякин не унимался и решил подзадорить деда.

— Одна лошадь — это еще не трофей.

— Сколько хочешь для полного трофея?

— Штук пять.

— Мелко плаваешь. Я их пригнал двадцать штук. Это еще не все мои трофеи.

Шелякин удивленно посмотрел на него:

— А что еще?

— Не твоего ума дело.

Павел Мартьянович не считался ни с рангами, ни со служебными должностями. Дед не мозолил глаза начальству, но если требовалось, приходил к нужному ему человеку и выкладывал суть дела. Так он поступил и сейчас.

В землянке он сел рядом с Сазановым и начал разговор:

— Слушай, комиссар, вчерась с ребятишками мы угнали у немцев двадцать лошадей.

— Молодец, Павел Мартьянович.

— Ты слушай, не перебивай, хвалить потом будешь. Так этих лошадей ты у меня не того.

— Чего не того?

— Ну, не забирай. Они нам нужны будут позарез.

— Когда? Сейчас? Что вам с ними в лесу делать?

— Потреба в лошадях будет потом, когда немца прогоните. На чем пахать тогда будем? Хозяйство-то разрушено. Вот лошади и будут у нас под рукой.

— Правильно рассуждаешь, Павел Мартьянович. Сбереги лошадей. Они очень нужны будут. Скажу, чтобы у тебя их не брали. Так что будь спокоен.

— Спасибо, но не дашь ли мне мужичков человек десять?

— Куда они понадобились?

— Для охраны.

— Что охранять-то, лошадей?

— Видишь ли, комиссар, у меня зернишко кое-где припрятано. А народ-то в лесу голодает. Сам знаешь — там дети малые. Так чтобы твои партизаны помогли нагрузить зерно да и чтобы немцы не наскочили на нас.

— Много зерна?

— Много не много, а зиму пережить хватит, да и колхозу на посевную останется.

— Ого. Видать, много. Откуда ты его раздобыл?

— Еще когда война началась. Немцы-то мимо Оредежи быстро проскочили. Потом дней пять их не было. Склады-то Заготзерно побиты были, а в них пшеницы полным-полно. Подговорил я Иванову Татьяну, Парасковью Волкову да и других надежных бабочек. Ну и по ночам увозили по лесам пшеничку-то. Потом спрятали.

— Зерно не испортилось?

— Не должно. В сухих местах лежит, проверяем.

— Молоть как будешь?

— Жернова есть.

— Тоже спрятаны?

— Тоже.

— Может, и трактор куда-нибудь сховал?

— Трактора нет, а плуги с боронами есть.

Сазанов не выдержал. Он схватил деда в охапку и крепко расцеловал.

— Отпусти, окаянный, я еще Советской власти пригожусь, — выпутываясь из крепких объятий комиссара и тяжело дыша, сказал Павел Мартьянович.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Стояла на редкость теплая осенняя ночь. Мы с Шелякиным только что обошли большую открытую поляну и проверили, все ли партизаны подготовили костры, чтобы потом зажечь их для сигнала самолетам.

— Пойдем туда, — сказал Шелякин и показал на центр поляны. — Меньше бегать придется. Ты знаешь, кто прилетает?

— Слыхал, но не точно. Расшифровки не дождался, ушел к разведчикам.

— Прилетают подрывники вместе с Ушацким.

— Это человек известный. Лучин сам запросил его сюда. Боевой парень, хоть и интеллигент.

— Что он актер или профессор? — пошутил Шелякин.

— Нет, инженер-конструктор, москвич, с завода «Красный пролетарий». Под Москвой, говорят, начал по тылам немцев ходить. Восемь раз переходил фронт, и все с «языками». Однажды даже доставил какого-то эсэсовца, оберштурмфюрера, с важными документами.

Я не успел закончить рассказ, как послышалось гудение самолетов. Поле озарилось отсветами костров.

Самолет сделал круг, второй, и на землю один за другим начали опускаться парашютисты.

Мы пошли в центр поля. Сюда начали сходиться прибывшие десантники, держа в охапках скомканные парашюты. Здесь уже хозяйничал высокий молодой парень в простом пиджаке, с автоматом на груди и проверял своих людей. Чуть в стороне на сухой траве ничком лежал человек.

— Что-то с ним неладное, пойдем к нему, — проговорил я. Но не успели. Молодой парень подошел к нам и представился:

— Ушацкий, Мечислав Витольдович, по кличке Мека.

Потом после небольшой паузы добавил:

— Сброшено двадцать один. Один разбился — инженер Краснов. У него не раскрылся парашют. Нет еще одного — Толи Трошина.

— Как он, этот Толя Трошин, — парень опытный? — поинтересовался Шелякин.

— Еще не обстрелян и прыгнул с самолета последним.

Паренька нашли через сутки. Во время прыжка его отнесло в сторону леса, где парашют зацепился за сук старой осины. Парень не растерялся, стропы перерезал. Но куда пойти — не знал. Утром выбрался в район деревни Жилое Рыдно, где и наткнулся на партизан.

Пришла зима. Она наступила неожиданно рано. Сначала шли дожди, их сменил снег, потом опять хлынули потоки воды, затем снова повалил снег на мокрую землю.

А морозов не было. Болота, ручьи и реки не замерзали. Сделанные наспех шалаши не спасали партизан от непогоды. Землянки устраивать мы не собирались. Да и не к чему — их все равно бы залило водой. Хуже было другое — большинство партизан все еще ходили в летней одежде, за исключением некоторых, кому удалось достать трофейные шинели или раздобыть по знакомству пиджаки у колхозников.

Но духом никто не падал. И самое удивительное — никто не болел, хотя многие с заданий возвращались в мокрой, растрепанной, обледеневшей одежде. В этой кипучей боевой жизни болезни миновали партизан.

Бригада росла. Не было дня, чтобы кто-нибудь не явился к нам. Шли старые и молодые. И особенно мальчишки. Шли целыми деревнями. Приходили жители городов, железнодорожных станций, бежавшие из плена, из концентрационных лагерей. Приходили и те, кто в трудные дни струсил и пошел служить оккупантам.

В те дни группа Ушацкого была усилена. В нее включили более тридцати бывалых партизан. И ранним декабрьским утром Ушацкий увел ее в район Любани и Тосно, где проходил передний край и находились резервы немцев. Населения там почти не было, и это особенно осложняло дела разведчиков.

Почти две недели от Ушацкого не поступало известий, хотя он должен был послать связных. Мы строили разные догадки, высылали в условленное место людей и уже почти потеряли надежду получить от разведки сведения об этом районе, которых настойчиво требовали с Большой земли.

На исходе второй недели от Ушацкого пришли Володя Швец и Аркадий Воробьев. В штабной шалаш они ввели человека в трофейной плащ-накидке.

— Вот «язык», — доложил Воробьев и снял с приведенного плащ-накидку.

Перед нами стоял немецкий обер-лейтенант. Он дико смотрел по сторонам, бормотал что-то невнятное и не отвечал на наши вопросы.

— Вы что, ненормального привели? — рассердился Шелякин.

— Нет, нормальный. Только приболел, наверное, простыл немного. Путь-то не близкий, да и погода для фрицев болезненная, — равнодушно ответил Швец.

Я пощупал лоб офицера. Он был горячим.

— Отправить его к Гусевой, пусть лечит.

— Где Мека? — спросил Шелякин, когда увидел офицера.

— Ушел к деревням Неникюль и Усадище, — ответил Воробьев и подал командиру несколько листов бумаги. — Здесь все сказано.

Шелякин бегло прочитал донесение.

— Хорошо. Очень даже хорошо, — сказал он и тут же приказал радисту передать донесение в штаб фронта.

— Теперь вам другой вопрос: чем вы питались? Продукты в группе должны кончиться давным-давно. Вы что там, воздухом питались?

— Едим как всегда. По утрам и вечерам даже кофе пили.

— Откуда оно у вас?

— Мека доставал.

— Где?

— Перехватили немецкого солдата с двумя термосами и приспособились ходить с ними к немецким кухням.

— Кто ходил?

— Кто? Известно, сам Мека. Наденет немецкую форму и шпарит к кухне с термосами. Приносит полные. Даже сигареты доставал. Так что голодом не сидели. — С этими словами Воробьев полез в карманы и вытащил пачку немецких сигарет. — Вот видите. — Он снова засунул в карман руку, извлек из него сверток бумаг и молча положил на стол.