Четвертое измерение
Четвертое измерение читать книгу онлайн
Эта книга незаурядного человека о пути, пройденном до него миллионами, впервые опубликовало издательство «Посев» в 1973 г., после чего она быстро стала библиографической редкостью. Однако книга не забылась: ее читали, копировали, «зачитывали», не желая с ней расставаться, и поэтому осуществлено её второе издание. Тот факт, что за четыре десятилетия лет книга не забылась, сам по себе весьма примечателен. Тем более, что описанная в ней страна – СССР, с его ГУЛАГом, - вроде бы ушла в небытие. И, тем не менее, читатели читают эту книгу взахлеб, с удивлением открывая для себя страну, в которой прожили всю жизнь. Секрет неувядающей актуальности этой книги в том, что она не столько о лагерях - хотя они подробно описаны в книге – сколько о Человеке, о том, что не «бытие определяет сознание», а Человек, создающий и изменяющий навязанные ему обстоятельства силой своего Духа.Авраам Шифрин родился в Минске в 1923г. Годовалым ребенком был увезен родителями в Москву, где и прожил вплоть до ухода на фронт в 1941г. Его отец, инженер-строитель, был арестован (по доносу соседа за анекдот) в 1937г. и, как стало позднее известно, отправлен в лагеря Колымы. Мать пытались вербовать в сексоты, предлагая в обмен на стукачество "более легкое наказание" для мужа. Вернувшись домой после очередного вызова в КГБ, она рассказала Аврааму и его старшей сестре, что ей предлагают. Вместе они решили, что на подлость – даже ради отца – идти нельзя. Эта попытка растления пробудила в подростке естественное чувство справедливости, заставила его возмутиться и навсегда превратила его в непримиримого врага преступной и безнравственной власти. В июне 1941г. Авраама призвали в действующую армию и отправили на передний край фронта, в штрафной батальон, где были в основном дети таких же репрессированных. В первый бой их отправили без оружия; на вопрос, чем же воевать, им было сказано: "Ваше оружие в руках врага - отнимите его!" Естественно, мало кто уцелел там. По закону, штрафбат - до первой крови или до первой награды. Авраам был вскоре ранен (в локтевой сустав правой руки) и отправлен в тыловой госпиталь. Руку хотели ампутировать, - он не дал. Дело было поздней осенью, а к весне он руку разработал, перепилив в госпитале весь запас дров. После этого он снова был направлен на передний край и снова в штрафбат! Тут он понял, что закона нет, и власти просто стремятся физически уничтожить тех, кого они сами превратили в своих врагов. Тогда он решил, что не даст себя так легко уничтожить и, когда он был ранен вторично (на сей раз это были множественные осколочные ранения в обе ноги плюс пулевое в правое бедро), по пути в госпиталь Авраам выбросил свои документы и при опросе назвал вымышленные биографические данные: сохранив, фамилию, назвал более ранний год рождения и имя Ибрагим. Вернувшись после выздоровления на фронт, он попал в нормальную часть и стал делать нормальную фронтовую карьеру. Грамотных было немного, а у него все же был один курс юридического за плечами, так что он вскоре стал офицером, а потом попал в военную прокуратуру. Войну он закончил капитаном (при демобилизации было присвоено звание майора), многократно награжденным, дважды раненным - это было достаточным основанием для дальнейшей карьеры на "гражданке". Благодаря завязанным на фронте связям он попал после демобилизации в Краснодарский край на должность старшего следователя края по уголовным делам с подчинением 120 следователей. Ему было 22 года… Он думал, что вот теперь он отомстит за отца, но вскоре понял, что до настоящих преступников, которые обладают неограниченной властью ему не добраться, что преследует он тех несчастных маленьких людишек, которых невыносимая жизнь загнала в тупик и сделала преступниками ради куска хлеба, и что он - всего лишь палка в руках ненавистной ему власти. Поняв это, Авраам ушел из системы прокуратуры и перешел работать в систему министерства вооружения (тогда это было отдельно от министерства обороны) на должность юрисконсульта. К этому моменту он уже был в Туле, неподалеку от Москвы.Шифрин был арестован 6 июня 1953 года. Несмотря на месяц в подземном карцере с холодной грязью по щиколотку на полу, месяц, в течение которого ему не давали спать, таская на ночные допросы, Авраам ни в чем не признался. Тем не менее, его приговорили к расстрелу. Но тут ему повезло: слетел Берия, а вместе с ним Кабулов, Меркулов и прочая нечисть, и после месяца в камере смертников ему объявили о замене приговора на 25+5+5. Сидел он, в основном, в Тайшетлаге, Озерлаге, в штрафняках на Вихоревке и в Семипалатинске (он участвовал в семи попытках побега из лагеря!), последний год досиживал в Потьме. Всего он просидел в лагерях и тюрьмах 10 лет и еще 4 года в ссылке в Караганде. Он всегда смеялся: "Я везучий: в штрафбат послали на убой - не погиб; приговорили к расстрелу - не расстреляли; дали 25 лет - просидел всего десять…"
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Правда, КГБ все же часто бывал слишком хорошо осведомлен о многом. Все знали, что среди нас есть «стукачи», предатели. За десять лет в лагерях я убедился, что редко стукачу удавалось продержаться нераскрытым два-три месяца: на чем-то обязательно попадался. И тогда его убивали. А когда за убийство была введена смертная казнь, его «прикладывали»: поднимали за руки и ноги и опускали с силой задом и спиной на землю, на бетон. После этого человек жил... в больницах, дотягивал год, два до смерти.
Глава XX
События явно развивались: к нам то и дело приезжало какое-то высокое начальство в штатском. С ними почти всегда был Евстигнеев, начальник Озерлага. Шли весенние «параши» — будет комиссия, будут освобождать... Меня, как юриста, многие спрашивали: возможен ли такой приезд комиссии для пересмотра наших дел? Я отвечал, что считаю это нелогичным и нереальным: ведь для пересмотра дел надо доставить миллионы томов из архивов КГБ и начинать следствие заново. А где свидетели? А как быть с самооговорами? Ведь известно, как много людей под пытками наговорили на себя Бог весть что! Никакая, самая объективная следственная комиссия не может найти истину, спрятанную под ворохом ложных дел и бесчисленных бумаг. Но одновременно, — говорил я, — чего не бывает в «стране чудес»? Ведь в СССР никто никогда не знает, в какую сторону через минуту сумасшедший кинет валенок...
Меня в это время перевели на деревообделочный комбинат, где я сразу попал в дружескую среду. Был тут Абрам Эльбаум, которого судьба забросила сюда из Харбина. Этот пожилой скромный еврей, всю жизнь работавший дантистом, никак не ожидал ареста. Но когда советские войска вошли в Китай, то его сочли почему-то врагом и отправили на 25 лет в Сибирь. Его жена и двое детей — юноши лет по 17 — приехали вслед за отцом и теперь ютились в грязной комнатке, тут же, за тюремной зоной. Ребята работали как вольнонаемные у нас на ДОКе, и отец познакомил меня с ними. По просьбе отца мы устроили для них нечто вроде ежедневных бесед, в которых они знакомились с еврейской историей. Так мы подружились. Работа на ДОКе была самой разнообразной, и мне пришлось побывать на многих участках: от лесоповала и погрузочных работ до сушильного цеха и... переплетной мастерской. Во время ночных дежурств в сушилке я работал над изготовлением поддельных документов, необходимых для побега, который мы решили готовить.
Вместе с нами собирался бежать Семен Кон и еще, конечно, Виктор, который тоже был на ДОКе. План наш был оригинален: открыть нагруженный вагон, влезть в него и, заново закрыв, опломбировать. С запасом продуктов и воды мы могли уехать далеко и сравнительно спокойно, так как опломбированные вагоны в пути не вскрывают.
Для снятия оттиска с пломбы сыновья Эль-баума принесли мне зубоврачебный воск. Но еще стояли холода, и на морозе он становился хрупким. С воском в банке горячей воды я пошел ночью снимать оттиск с пломбы нагруженного вагона, а ребята отвлекали солдат. Но после того, как я сделал слепок, меня все же заметила охрана, и я увидел солдат, бегущих ко мне с криком и матом:
— Ты что, гад, около вагона трешься?!
Пломбу-оттиск ломать было жалко. Я держал его в руке, в кармане, и готов был уничтожить улику, если не будет выхода. Но пока я играл дурачка:
— Да вы что? Чего вам мерещится? — и я совал им в нос банку с горячей водой. — Я чифирь иду варить. Если хотите, пошли вместе. Нужны мне ваши вагоны! Что там, чай, что ли?!
Моя банка с горячей водой вызвала недоумение: от нее шел пар. Но все же один из солдат решил:
— Ведем его на вахту — там разберутся!
И меня повели. Я шел, преувеличенно хромая и повторяя как бы про себя:
— Чего мне сдались вагоны ваши? Иду себе чай варить и не думаю, что мимо вагонов иду...
По дороге нам навстречу шел офицер из конвоя.
— Что случилось? — спросил он у солдат.
— Да вот, вроде бы, около вагонов что-то делал... — неуверенно доложил один из моих конвоиров.
Офицер видел мою хромающую походку, в руке я держал по-прежнему банку с горячей водой — мое оправдание — и, когда я ему объяснил, что шел из сушилки, где грел воду, он выматерил солдат и заорал на меня:
— Марш на работу! Я тебе покажу, как чаи распивать! — и выбил из руки банку.
Я не заставил себя просить и быстро убрался восвояси: оттиск пломбы был цел!
К этому побегу мы готовились тщательно и ждали весны: зимой ехать холодно. А пока на ДОКе у меня завязывались все новые знакомства и связи.
Одним из таких новых знакомых был инженер Лева Бернштейн. Этот худощавый, белобрысый и незаметный еврей из Москвы так успешно защитил в 1939 году диплом в Институте гидротехники, что ему сразу засчитали его за докторскую диссертацию — случай редчайший. Его дипломная работа — проект гидростанции на приливах и отливах океана — сразу был принят к исполнению, и вчерашний студент стал начальником стройки на Севере, под Мурманском. Этот ученый и энтузиаст за три года до второй мировой войны успел кое-что построить, несмотря на все препятствия, чинимые ему советской бюрократией. Но началась война, и его призвали в армию: строить оборонные укрепления. А стройку гидростанции бросили на произвол судьбы. Войну Лева закончил офицером, с орденами, почетом и без особых мыслей о неполадках советского режима — это был полностью ассимилированный еврей, чисто советский тип. После войны он выехал по заданию командования в Северную Германию для осмотра и демонтажа военно-морских баз и на обратном пути встретился в поезде с американским инженером, тоже специалистом по гидростанциям на приливно-отливных волнах. Разговорились два специалиста, обменялись адресами и расстались. Лева не обещал американцу писать и объяснил, что подобная переписка грозит ему арестом. А адрес американца записал осторожно: в список научной литературы — ведь времена были тяжелые. Но в Москве Леву арестовали: американский шпион!
Ведь встреча с американцем была, и адрес американца в перечне книг все-таки нашли. Что нужно еще? Дали 25 лет и послали Леву строить Норильск. Бернштейн был инженером до глубины души и вложил часть своего таланта в этот страшный город Заполярья: как прораб, он строил дома и шахты, административные здания и клубы. Но его испытания еще не кончились: он был арестован после восстания 1954 года как один из главарей бунта и «организатор побега в США на льдине». Это звучит шуткой, но так записали в новом приговоре, по которому он получил еще 25 лет тюремного срока. И вот теперь он строил в Чуне ДОК: по его проекту ДОК рос и становился первоклассным предприятием. Мы, шутя, называли Леву «главным строителем сортиров», хотя понимали, что он талантливый инженер. Таких работяг, как Лева, нельзя «научить» даже двумя сроками по 25 лет: они работают всегда на совесть. Забегая вперед, могу сказать, что Лева Бернштейн сейчас освободился и заканчивает строительство гидростанции под Мурманском, прерванное войной и арестом всего на 25 лет.
Очень подружился я с французом Максом Сантером, попавшим в СССР по ошибке: КГБ принял его и его кузена за советских дезертиров в Париже. Дело в том, что он с кузеном знали русский язык, так как их тетя была русской графиней, и после конца войны решили лучше познакомиться с русскими военными в Париже. А для этого надели форму советских офицеров, и пошли в компанию пьянствовавших вояк. Там агенты КГБ их чем-то опоили, и проснулись они уже на Лубянке, в Москве. Выяснив ошибку, кагебисты выматерили их и... послали на Инту, в шахты Заполярья, где свирепствовала резня между ворами и «суками». Так кузен Сантера погиб во время какого-то «шумка». А Макс после 9 лет шахт попал в Тайшет. Это был обаятельный человек, невысокого роста, очень пропорционально сложенный, с выразительным лицом. Его выручал талант художника: местная политчасть давала ему писать плакаты для зоны и картины для офицерских квартир: извечные темы «Трех охотников», «Запорожцы пишут письмо султану» (Макс называл — «Запорожцы подписываются на заем») или «Девятый вал» Айвазовского. Макс был тонким знатоком поэзии и мы с ним часами сидели за крепким чаем, к которому он пристрастился в Заполярье, и говорили о стихах, о литературе. С ночных дежурств в сушилке ДОКа я приносил ворованные из офицерских «парников» овощи (их зэки выращивали для охраны) и по утрам мы с Максом, Витей, Семеном и Левой устраивали пир — у нас была «французская кухня». Надо не забывать, что жили мы, как всегда, впроголодь.
