Григорий Шелихов

многоструйным и бодрым потоком разлилась песня, в единодушном слиянии

чувств и чаяний "клейменых" с хранимым в народной памяти грозным и

широким, как море, именем:

Вы положите меня, братцы, между трех дорог,

Между Киевской, Московской, славной Питерской,

И пойдет ли, иль поедет кто - остановится,

Что не тот ли тут похоронен вор-разбойничек,

Сын разбойника, сын удалого Стеньки Разина.

Ночь, как оказалась, действительно имела уши. Шелихов, вернувшись

на берег к клади, сваленной в облюбованном для погрузки месте, не

нашел решения, как начать работу, и остался ночевать при своем добре,

опасаясь налета обиженных храпов.

Разбуженный зачастившим с полуночи дождем, начал он возиться в

темноте с установкой наспех одной из отправляемых за океан палаток и

услышал песню, доносившуюся из кабака на бугре. Вслушался и догадался,

что это каторжные приволокли туда убитого Хватайку и по-своему

снаряжают его в последний путь. "Поминают богов своих: наибольшего

Стеньку Разина... сейчас и молодшего Емельку Пугачева вплетут...

Воровские боги, сколько от них безвинных людей загублено, сколько

купцов ограблено", - раздраженно и зло думал Шелихов. Но сознание

своей виновности в бессмысленной и безнаказанной гибели человека

росло. Он боролся с голосом совести, приводил, казалось, правдивые

доводы здравого смысла и ничего сделать все же не мог, как не мог и не

слушать долетавшую до него в ночной тьме кабацкую песню.

"Видит бог, не хотел я смерти Лучка!" - перекрестился Шелихов в

испуге перед собственной слабостью, подобрался и залез в расставленную

палатку. "Где я завтра людей на погрузку найду? Старожилы - воры

записные, да их и не уговоришь, забоятся отместки каторжных - красного

петуха под крышей... Ин, ладно, не застряну... Храпы тыщу вымогали -

три отдам, а "Святителей" через неделю в море выряжу!" В защиту от

беспокойных дум и бессонницы мореход завернулся с головой в брошенный

на промокшую землю медвежий мех и, как полагается человеку, уверенному

в своей силе и правоте, сумел заснуть.

Глава пятая

1

Фортуна, капризная богиня удачи, неизменно покровительствовавшая

своему избраннику, выручила морехода и в этот раз.

На пятый день бесплодных поисков рабочих рук на догрузку

"Святителей" Шелихов пришел в бессильную ярость. Старожилы

отговаривались неотложными работами, а храпы как вымерли и на берегу

не показывались. Мореход с ругательствами стал тогда вымогать согласие

от тех работных, которых привел из Иркутска Деларов. Их было человек

десять, и никто как они должны были начать опасную переправу тяжелых

тюков и ящиков на рейд через каменную сеть бара. Но и они, непривычные

к такому труду, отказывались. И вот, когда отчаяние уже готово было

помутить разум морехода, на горизонте показался вдруг парус корабля,

медленно, но явно направлявшегося к охотской гавани.

- Под одной бизанью идет, а грот и фоку,* видать, потерял... Не

наш - чужак... будто английский клиперишко, - непререкаемо определил

гостя старый корабельный мастер Кузьмин, до которого никто из

высыпавших на берег охотчан не осмеливался выступить со своим

предположением. (* На трехмачтовых парусных судах фор (или фок) -

носовая мачта, грот - основная центральная, бизань - кормовая мачта.)

- И кто бы это в наш гиблый закут наведаться вздумал? - говорил

Шелихов, беспокойно передвигая фокусный конец неразлучной с ним

подзорной трубы. - Темноликие какие-то... не разгляжу... и волосья

лохматые... Неужели мои, кадьяцкие сидельцы... захватили чужеземный

корабль, какой попался на абордаж? Все бросили, что с собой забрать не

могли - уничтожили... крепость... строения... Ну, хоть живы вернулись

и за то благодарение господу! - радовался Григорий Иванович.

Постоял еще немного на берегу и, не проронив никому ни слова о

своем превратившемся в уверенность предположении, пошел к себе в

палатку подготовиться к встрече. Неужели все заново начинать придется?

Да и пока он на этом пути соберется с силами, перехватят его место в

Америке. Тот же Голиков пошлет по его следу своих людей или еще более

страшный противник полковник Бентам, о котором он столько наслышался в

последнем году своего пребывания в Америке. Этот полковник, находясь

на службе Гудзонбайской компании, ухитрился заложить английскую

фортецию на какой-то реке, над горой Доброй Погоды, вперерез пути в

Калифорнию, и привел туда из Канады или морем привез - дотошный бес! -

целый батальон английских красномундирных солдат. Лазутчика этого

Бентама, мутившего народ, как припомнил Шелихов, он сам обнаружил,

когда пробыл под Нучеком несколько дней в поисках следов трех

исчезнувших с охотниками-алеутами четырехлючных байдар. Бентам... ох,

Бентам!..

С мыслью о нем, утомленный всем пережитым за последнее время,

Григорий Иванович прилег на поставленные вместо кровати доски и

незаметно для самого себя забылся в тревожном сне.

- Полковник Бентам! - услыхал Шелихов чей-то разбудивший его

голос, открыл глаза и удивился, до чего явственен сон, когда увидел

над собой мясистое и обветренное бритое лицо - таким именно мореход и

представлял себе этого Бентама - с одобрительной и коварной усмешкой,

подмигивающее Шелихову, как уличенному в невинном грешке доброму

приятелю. - Господин полковник Бентам! - повторил голос, и тотчас же

из-за спины полковника выдвинулось знакомое лицо ссыльного поляка

Меневского. Меневский, хвалясь знанием всех языков мореплавателей,

умолил Шелихова взять его из Охотска в плавание на Америку. Григорий

Иванович, возвращаясь в Охотск, оставил Меневского на Кадьяке как

толмача при правителе Самойлове. И вот толмач этот здесь, да еще у

Бентама.

- Ты как сюда попал? - вскочил и грозно надвинулся на него

Шелихов, даже спросонья оценив всю несообразность такого превращения

верткого шляхтича в толмача при своем неожиданно объявившемся

сопернике. - Я тебя сей минут, как беглого, Коху представлю... Кто

тебе машкерад такой дозволил!

- No, no!* - вмешался полковник, заслоняя собой толмача. Потом

спросил о чем-то растерявшегося Меневского, выслушал его объяснение,

отрицательно помотал головой и предложил Меневскому перевести то, что

надо сказать. (* Нет, нет! (англ).)

- Прежде всего мы с вами добрые соседи и не должны ссориться. Я

покрыл не одну тысячу морских миль, чтобы выразить свое восхищение

перед энергией и деловыми способностями человека... О, такие люди, как

вы, немедленно нашли бы признание и широкую поддержку в Британии! - По

смягчившемуся выражению лица Шелихова Бентам догадался, что взял

верный тон в поставленной себе цели приобрести дружбу и доверие

пробравшегося в Новый Свет варварского морехода, и продолжал еще более

уверенно: - Об этом человеке, - Бентам пренебрежительно кивнул на

Меневского, - и говорить не стоит, но в устранение возможного в таком

деле разногласия замечу: мистер Меневский, как свободный человек, - он

пленный офицер войска польского, - добровольно перешел на службу его

величества et ob eam incontominatam causam* пользуется защитой всех

находящихся в распоряжении английской короны сил и средств. Что

касается господина Коха, заверяю вас словом джентльмена, что берусь

лично уладить с ним такой не стоящий вашего беспокойства вопрос. (* И

по такому незапятнанному побуждению (лат. юридическое определение).)

Шелихов понимал, что полковник Бентам неспроста пожаловал в