Бб высшей квалификации (СИ)

Я бунтовала, ревновала и злилась, не прощая маме ни малейшего промаха. К этому добавлялись вечные родительские распри и перебранки, в которых я всегда априори винила маму. Они ссорились и мирились, а я долго переживала и саму ссору, и примирение, казавшееся неуместным. Это еще больше отгораживало меня от родителей.

Отпущенные на трудоустройство после демобилизации три месяца подходили к концу, а папа все никак не мог определиться. Перебирал разные варианты, но ни один из них не смог вернуть блеска его глазам, его запросы явно плохо соотносились с действительностью. В самый последний момент пришлось хватать, что подвернулось. Промучившись немного в стандартной проектной конторе, изнывая от скуки и бессмысленности (привычный к совершенно иному темпу жизни, он выполнял за неделю полученные на месяц проекты, а остальное время маялся от вынужденного безделья), он сменил работу на менее престижную, но зато более живую. Слегка оглядевшись на новом месте, он задумал совершить, ни больше, ни меньше, как революцию в отечественной энергетике. С присущими ему воодушевлением и энергией, с непонятно каким образом сохранившейся детской наивностью и задором, он бросился отважно сражаться с ветряными мельницами. Чем заканчиваются подобные битвы, общеизвестно. Армия чиновников всех рангов поднялась на защиту своих насиженных мест, как только осознала, что этот шутки шутить не намерен.

В конце концов, папа решился перейти на преподавательскую работу, которую всегда избегал, считая нудной и однообразной. Он устроился в Институт повышения квалификации руководящих работников строительства (на самом деле название института было много длиннее) преподавать экономику строительства (!), специальность столь же далекую от его основной, как, например, история искусства. Провозгласив, что "нет таких крепостей, которые...", обложившись кипами толстенных фолиантов (мне казалось, что и десятую долю этого количества невозможно освоить за целую жизнь), он на какое-то время пропал для общества и семьи. Книги он глотал моментально. Владея скоростным чтением, проглядывал страницу по диагонали, сканируя ее, и в его памяти оставался фотографический отпечаток текста. Он никогда этому не учился - это был природный дар. Очень часто таким же образом он читал и художественную литературу. Однажды, застав меня за чтением какой-то нашумевшей повести, бросил на ходу: "Что ты теряешь время на эту ерунду..." Я возмутилась: "Откуда ты знаешь, ты же не читал?" - "Я просмотрел". Он действительно пролистал журнал, взяв его в руки на несколько минут. Я иронически хмыкнула, и тогда он пересказал мне содержание.

Кроме того, папа обладал совершенно феноменальной памятью, все близкие использовали его в качестве ходячего справочника по самым разным вопросам. Правда, нередко мне проще было отыскать ответ в какой-нибудь книге, чем нарываться на экзекуцию. Случалось, что вполне невинный вопрос оборачивался чем-то вроде экзамена, вызывая шквал встречных вопросов и насмешек по поводу моей серости. Но вот готовиться с папой к экзаменам было большим удовольствием. Мои подруги, очарованные папой с первой же встречи, постоянно напрашивались к нам, несмотря на то, что мамино присутствие повергало их в трепет. Помимо массы всяких сведений, мы получали еще огромный заряд бодрости и веселья, и ломоту во всем теле от бесконечного хохота.

Проглотив несметное количество информации (я все удивлялась, зачем ему столько, но он был непреклонен в своем желании добраться до самой сути, считая, что не может появиться перед аудиторией, пока не будет готов ответить на любой предполагаемый вопрос), папа стал с упоением преподавать и одновременно писать докторскую диссертацию. Он писал ее много лет, постоянно одержимый новыми идеями, методиками и концепциями, и каждый раз полностью переделывая уже готовую работу. В процессе он успел написать пару-тройку кандидатских и докторских своим знакомым, что делал с таким же рвением и восторгом. Как я уже говорила, защитить докторскую папа не успел, хотя выпустил монографию, прошел предварительную защиту и даже дождался выхода автореферата.

Все это я привезла с собой. Ликвидируя архив, я просто не в силах была выбросить папины труды. И хотя я прекрасно понимаю, что этих страниц вряд ли когда-нибудь коснется рука человека, я рада, что смогла их сохранить.

* * *

Итак, я всегда хотела быть врачом. В десятом классе записалась на малый факультет педиатрического института. Наконец-то я попала в свою стихию. Но, поддавшись уговорам, отступила и соблазнилась более легким вариантом - гуманитарным вузом. Пошла по пути наименьшего сопротивления, приведшем меня в институт Культуры - единственный гуманитарный вуз, куда в то время принимали евреев. Как почти всегда в моей жизни, путь наименьшего сопротивления оказывается наиболее соблазнительным и обычно побеждает в выборе, а услужливое сознание легко и быстро подбирает утешительные аргументы и подводит прочную базу. Для подготовки в мединститут требовались титанические усилия: о химии я имела весьма туманное представление, биологию знала в рамках школьной программы, чего было явно недостаточно. Весь этот труд казался непосильным. Посему я сочла, что мои шансы на поступление в институт с первого раза совсем невысоки, а провал был бы освистан моими родственниками и их средой, да и не особенно хотелось подтверждать смелые прогнозы "любимой" учительницы. Так я и оказалась студенткой института Культуры.

Поступать, несмотря на серьезный конкурс, было не особенно трудно, но не обошлось без нервотрепки. Первым ударом была четверка за сочинение. Папа пошел узнавать, за что я получила четверку (при таком конкурсе каждый балл был на учете, предполагалось даже, что проходной будет двадцать - все пятерки). Ему показали мое сочинение: я не сделала ни одной ошибки, что само по себе было подвигом, учитывая мою вечную невнимательность и торопливость. Но в комментарии к сочинению говорилось, что я использовала слишком много цитат Маяковского (им было невдомек, что я вся была пропитана и нашпигована ими и вообще могла разговаривать исключительно с помощью этих цитат). К экзаменам по литературе меня готовила мамина школьная подруга, тетя Дина. Учитель истории, она из-за болезни почти всю жизнь зарабатывала репетиторством по литературе, русскому языку и истории. Собственной семьи у нее не было, и к нам она относилась, как к родным. Занималась со мной, а потом и с Марианной в принудительном порядке. Маяковский был ее коньком, и то, что я насквозь пропиталась его стихами, было исключительно ее заслугой.

Однажды, перед самым вступительным экзаменом я занималась у нее на даче. Она меня совершенно замучила, и я почти потеряла рассудок. Ночью мне приснился сон: слова из стихов Маяковского выстроились квадригой и грозно наступали на меня безоружную, а по голове без устали колотил молоточек, приговаривая: "Силлабо-тонический, силлабо-тонический..." (стихотворный размер, который использовал Маяковский). Я дико закричала, подняв по тревоге весь дом. Перепуганная тетя Дина растолкала меня, а, узнав причину моих воплей, утром отправила домой, наказав не прикасаться к книгам. Я не заставила себя долго упрашивать и бросилась выполнять ее наказ.

Когда папа доложил о причине моего "провала" на сочинении, я впала в форменную ярость и заявила, что больше в этот институт никогда не пойду, на что папа спокойно заметил: "Конечно, не ходи. Пусть им будет хуже". Разумеется, я покорно поплелась на следующий экзамен.

Еще один удар едва не постиг меня на экзамене по английскому, слегка сбив с меня спесь. Я перевела газетную статью не дословно, а литературно, сохранив смысл, но поменяв некоторые слова. Экзаменатора это не устроило, она заподозрила меня в незнании пропущенных слов и уже готова была снизить оценку, но после короткого размышления решилась подарить еще один шанс. Мне выдали другую вырезку, которую на этот раз я должна была перевести с листа, без подготовки. От обиды на глаза навернулись слезы, текст расплывался и исчезал, но я все-таки сумела справиться с собой и получить столь необходимую пятерку, что спасло меня от позора и провала. Язык был профилирующим предметом: проходной балл в том году оказался 19,5 - то есть можно было получить одну четверку по любому предмету, кроме иностранного языка.